- Мать призналась мне, что я рожден от Зевса, - беспечно сообщил Александр.
Если бы нечто подобное сказал любой другой мальчишка, он бы возмутился и даже, возможно, побил бы. Тем более, бежавший впереди паренек был значительно ниже его. Но стройное обвитое мускулами тело, облаченное в тонкий короткий хитон, притягивало его, как ручей русло. Он помнил, как первый раз увидел царевича – в окровавленном от порки хитоне. Отец объяснил, что это сын царя Филлипа и наследник.
Тогда мальчик казался хрупким, маленьким, но он не заметил и следа слез после перенесенного наказания – наставник царевича воспитывал мальчика в спартанском духе. В худеньком тельце бился мощный дух и притягивал княжеского сына, как явленное пред его очами божественное чудо. Каждое движение Александра, характерный, насмешливо-любопытствующий поворот головы – чуть влево, даже пряный, дурманящий запах его тела, сложенного безупречно, - все манило к себе. Должно быть, так бабочка кружит вокруг огня, наконец узрев смысл своей пустой жизни. Не то чтобы жизнь княжеского сына была бессмысленна до встречи с царевичем, но именно в тот день сердце его забилось в том ритме, в котором он инстинктивно желал, чтобы оно так и билось до конца. Они были неразлучны, уже несколько лет дыша одним воздухом, делая одни открытия и признаваясь друг другу во всем. Почти. Он не рассказывал, что его страсть уже приняла форму одержимости.
- Так и есть, - ни секунды не колеблясь, согласился он с утверждением Александра, насчет его божественного происхождения.
- Ты веришь в это?
- Да.
- Тогда, когда я умру, я попаду на Олимп. И тебя возьму с собой, - беззаботно сказал Александр и улыбнулся.
Царевич развернулся и шел теперь спиной назад, упруго ступая, ловко обходя каждую кочку и ямку, словно у него на затылке имелись глаза. Его движения напоминали изящный танец, стройное тело пульсировало силой, уверенностью, и он шел за Александром, будто зачарованный. «О чем он говорит? Об Олимпе? О том, что возьмет с собой».
- О. Это было бы прекрасно, - рассеянно ответил он. - Но там, должно быть, скучно.
- Ты тоже так думаешь? – удивился Александр. В разноцветных глазах вспыхнули веселые искорки, незримыми лучами засияв вокруг белобрового лица. Красноватые пятна на молочно-белой коже стали заметнее. Светлая кожа царевича плохо реагировала на солнце, так считал лекарь, но княжеский сын подозревал, что это тлеет циркулирующее по жилам пламя.
- Да, - он с трудом заставлял себя говорить. Ему хотелось дальше разглядывать с лукавой белозубой улыбкой лицо и поражаться, как можно так долго и беспечно идти задом наперед. – Они только пьют нектар. Тоска.
- Верно. Но мы попросимся обратно. Отец разрешит. Только, что мы тут будем делать? Ведь я завоюю все земли, даже Персию, и тут тоже сделается скучно.
- Всегда найдется непокорный народ, который придется завоевывать. А тут и мы, - поддержал он, зная, что желает слышать Александр.
Царевич удовлетворенно рассмеялся и развернулся, чтобы спуститься с холма. Они устроились на траве. Немного отдохнут и направятся к видневшимся в строгой зелени олив белым колоннам. Солнце мягко грело их завитые головы, вспыхивая в волосах Александра золотыми искрами.
- Значит, договорились? – уточнил царевич. - Только долго жить не будем. Я не хочу становиться стариком. Только бы не дожить до тридцати!
- Зевс не допустит такого.
- Думаешь? Он многое допускает. Зачем он допускает, что люди болеют и старятся? Зачем он создал женщин? Они не могут защитить себя. Моя мать не может защитить себя от отца и меня не может.
В голосе Александра прозвучала горечь. Его мать вечно жаловать сыну на несправедливость со стороны супруга, на его бесконечные измены – с мальчиками равно как с женщинами. К последним она ревновала особенно мучительно и так страдала, что Александр в такие периоды выглядел больным.
- Женщины созданы, чтобы ублажать мужчин. Они делают приятно мужчинам, - озвучил он то, что знал от отца.
- Как, интересно? – скривился Александр, пытаясь скрыть смущение.
- Целуются, - негромко пояснил он.
Смущение царевича ударило теплой волной и пронеслось по телу. На несколько мгновений он словно ослеп, а потом ясно увидел, какие нежные эти пухлые упрямые губы, а смелые разноцветные глаза на мгновение спрятались за светлыми пушистыми ресницами.
- И что в этом приятного? – спросил Александр, с вызовом наклонив голову немного влево.
Тогда он решился. Обхватил его затылок двумя ладонями и прикоснулся губами к его губам, сильно, так что ощутил горячую влагу, похоже на то, как если бы он поцеловал извлеченный из горна клинок, а сам стал пламенем.
- Да, это приятно, - прошептал Александр, удивленно проведя по губам.
Его темный глаз вспыхнул, а светлый - затуманился, он рывком приблизился и поцеловал в ответ - неожиданно мягко, словно пробуя на вкус вино. Он застонал и несколько мгновений слушал, как бешено стучит в висках кровь.
- С женщиной вряд ли так приятно, - задумчиво произнес Александр. - Они слабые. То же, что мечом колоть воду.
- Тебя заставят жениться, - хрипло заметил он, тоже искусно делая вид, что ничего не произошло.
- Ну, нет. Я буду с тобой. Меня никто не заставит. Знаешь, мне приснился сон.
- Какой же?
- Словно мы были там, на Олимпе.
- И что? Как там?
- Нам было скучно.
- Ну это понятно. Что же ты замолчал, Александр?
- Я доверяю тебе. Никому никогда не рассказывай, слышишь?
- Я скорее умру, чем расскажу кому-нибудь о том, что ты мне когда либо говорил, о том, что… О нас.
Он не имел в виду поцелуй, а то, что между ними происходило. И то, что Александр принимал его невинные ласки, и сравнивал их с парой легендарных влюбленных – Ахиллом и Патроклом – не просто так, а потому что между ними что-то росло и крепло, не находя выхода, но скрепляя их, связывая между собой день ото дня все крепче.
- До конца дней? Даже если тебя будут пытать или ты будешь пьян?
- Да.
Он осознавал, что Александр не слепой, что его страсть ему прекрасно известна. Он понимал, что с ним играют. Когда-то это перестало быть тайной для обоих. И сейчас Александр пил его желание, струившееся из глаз, как боги – нектар. Пил, давая понять, что взамен не дарует ничего, кроме позволения обожать себя. Но он также осознавал, что и сам Александр вязнет в этой игре и чувствует, что загнал сам себя в угол.
- Мы были там, наверху, - сказал Александр, следя за его губами. - И смотрели на людей. Мне было их жалко. И тебе. Да, они смертны, но почему так мучительно их существование? Почему их не выпускать в мир, чтобы они сразу становились воинами? А потом красивая смерть в бою!
Александр вскочил и глянул в небо, с вызовом вперившись в прозрачную пустоту, слепившую ему глаза. Он зажмурился.
- Но тогда не было бы нашей встречи, уроков учителя, - успокоительно, словно беседует с ребенком, заметил он. - Ты же тоже любишь слушать его.
- Ты там тоже примерно такое сказал, - пробормотал Александр, усаживаясь обратно на траву и подтягивая колени к подбородку. Он обнял крепкие колени тонкими мускулистыми руками. – Ты сказал, что маленькие люди похожи на растения. Сначала нежные, ласковые, и это хорошо.
- Не было бы любви твоей матери…
- Ты будто, в самом деле, был в том сне!
- Может, и был. И что же дальше?
- С нами были другие боги. Они были не похожи на нас. Не так относились к людям. Один из них сказал, что когда люди страдают, он получает удовольствие. Он насыщается.
В глазах Александра отобразился ужас, будто на ясное небо нашла туча. Он вдруг почувствовал злость. Хотелось услышать другое, но он не улавливал, что именно.
- Но чем же лучше ты? А тебе приятно, когда они гибнут в бою.
- А тебе?
- Когда они счастливы. Как мы сейчас, Александр. Разве это тебе не нравится. А когда твоя мать довольна и гордится тобой, разве тебе это не нравится? А когда учитель хвалит тебя и в его глазах появляется такой особенный блеск… Разве это тебе не нравится?
Александр задумался.
- Да. Это приятно, но какой в этом смысл? Мне нравится, когда Элио играет на арфе так, что все исчезает, становится игрушечным. И всех он заставляет смеяться и плакать. Вот его бы я тоже взял на Олимп. Я думаю, что те, кто так талантлив, тоже рождены богами. А остальные… Мне бы только не хотелось, чтобы они мучились. Но они ниже нас. Тех, кто умеет биться, тех, кто умеет играть на арфе и танцевать, тех, кто, как учитель, знает все истины и так пользуется словами, что его противники оказываются немы.
- Но учитель старик. Возможно, чтобы так пользоваться словами, нужно много жить. А еще есть те, кто умеет лучше всех любить. Их ты не пустишь на Олимп?
- Ну тебя, ты как этот… Там еще один был. Он все говорил, что люди должны пребывать в любви и созерцании, тогда они копят нектар. Да, я вспомнил, что нектар там делают из людей. Представляешь? Из таких как мы сейчас. Но влияет ли человек на качество нектара? Вот если ты сражаешься, как достойный воин, верен войску, любишь мать и защищаешь слабых женщин, стариков, то твой нектар одного качества, а если искусно вонзаешь нож в спину друга, то что же это выходит? Или плетешь интриги, как эти ублюдки против отца, то что же это выходит? Там на Олимпе есть выбор, каким питаться нектаром?
- Может мы и пришли сюда, чтобы понять, как люди делают этот нектар. И тогда мы сможем определить, что есть благое, а что – отрава.
- А того бы я отравил.
- Которого?
- Который страданиями питается. Мне приснилось, что это он нас сюда отправил.
- Ах, Александр, как такое может быть? Ты же сын Зевса.
- А что если отец и отправил нас сюда?
- Он был старый?
- Нет.
- Тогда он был не твой отец.
- Дуралей ты, Гефестион! Боги всегда молодые!
Он не стал спорить, только молча любовался гибким сильным телом и вглядывался в разноцветнее глаза. К тому же он верил тому, что говорил ему Александр. Только его возлюбленный, скорее всего, все как обычно перепутал. Гефестион не сомневался, что здесь они из-за того, что так взбрело в голову Александру. Он же никогда толком не думает, с разбегу, прыгая в пропасть. Так они, должно быть, и соскочили с Олимпа. Ну ничего, рядом с Александром они вряд ли долго тут задержатся.