Всё проходит… хорошее – и плохое, но не всё, порой, можно забыть или простить.
С Галиной Андрей больше не виделся и не искал встреч. Ещё той ночью, когда он ночевал в доме водителей, навсегда покидая свою родину, и позже, когда после разрыва отношений с Галиной поселился на даче сестры, живя вместе с родителями, он часто стал вспоминать своё детство. Вспоминал рассказы дедов, бабушек, отца и матери. Но особо ему не давали покоя рассказы его старенькой бабушки Мавруши. В своих воспоминаниях он видел яркие картинки детства всплывающее из глубин его памяти. Вспоминая станицу Старощедринскую, живущую тихой и разменянной жизнью он вспоминал то, как ходил на Терк с такими же мальчишками, как и он. Вспоминал то, как гулял вечерами по улицам города Грозного.
«Странно всё это. Его памятник стоял хотя и в центре города, но – в таком месте, чтобы его мало кто мог видеть. Стоял в одном из проулков напротив библиотеки Чехова, а ведь он, основатель города Грозного. И насколько я помню, при моей жизни в Грозном, его взрывали несколько раз подряд, а к концу восьмидесятых, так и вовсе убрали, поместив в краеведческий музей. Говорят, что, когда памятник стоял в проулке – где-то в подвале неподалеку от места памятника Ермолову, хранили точно такие же гипсовые бюсты, покрытые бронзовой краской. Бывало, взорвут его ночью, а к полудню, глядишь, уже другой бюст на том же месте стоит. Видать, не простили его горцы, спустя столько лет за его былые дела. Уж очень жестоким он был по отношению к ним. Администрации города, видать, надоело каждый раз новый памятник Ермолову ставить, вот и убрали его в музей. Ох уж эта “рука Москвы” … кругом достанет. И, ведь, не упустит выгоду для себя. Ведь старики врать не будут. Помню, мне, бабушка рассказывала, а ей – её бабушка или дедушка. Так рассказ и до меня дошел. Когда ушли казаки из Рязанского княжества, после того, как оно распалось, то вернулись они в свои земли Русколани – к берегам Терека. Русколанью, Русской Дланью или Кулонью (долиной) – значить, по-старославянски Русским Полем или территорией, шестнадцать веков тому назад правил русский князь Бус Белояр. И центром Русколани был Кияр, который недалеко от подножья Эльбруса стоял. Древний Киев, значит. Заспорил я, как-то раз со своим товарищем, доказывая ему, что нынешний Киев в Украине вовсе не древний Киев и, не центр древней Руси. А он мне и говорит: «Ты что, в школе, не учился что ли? Расскажи эту сказку кому-нибудь другому, только не мне». Обиделся я на него тогда, но спорить или доказывать не стал. Подумав: пусть не верит, главное – я, знаю, что это так. Но после того как какой-то древний царь вавилонский, по имени то ли Гамадрин, то ли Хамурил его захватил и разрушил – разбрелись все жители Русколнаи по Русскому Полю и стало то поле называться Диким Полем. И стали тех людей называть бродниками. Потом, на этих землях, хазарский каганат образовался, и стали многие казаки-бродники к нему примыкать. Ведь трудно прожить в Диком Поле без чьей-либо поддержки и защиты. Живя в тех землях, они стали родниться с такими народами как: кабардинцы, черкесы, аланы, армяне, грузины, чеченцы и кумыки. И стали их называть казаками. Посмотришь, иной раз, на казака или казачку, да и задумаешься: сколько же в нас, казаках, разных кровей намешано? У одного казака или казачки разрез глаз, как у кумыков. У других – нос крючковатый, как у большинства грузин. Иные на армян похожи. А порой, вообще, трудно определить национальность. И хотя, правители каганата придерживались иудаизма, но не чинили зла и гонения на своих подданных иной веры. Поэтому, были в каганате иудеи, мусульмане, христиане и даже язычники. Вступив в каганат, казаки окрепли. Стали умелыми воинами-всадниками. Но, а после падения хазарского каганата, начали наниматься, казачьими дружинами, на воинскую службу в княжества Руси. И князья их охотно брали. Много разных народов жило не только в городищах каганата Семнедер, Итиль, Саркел, но и степях возле них. Занимались они земледелием и пасли скот на бескрайных степных просторах. Бабушка, рассказывала, что жили казаки и чеченцы в мире и согласии, и даже роднились, а были чеченцы в тех землях пришлыми. Однажды, я спросил у одного своего знакомого чеченца – правда ли это? И тот, ответил: «То, что роднились – правда. А остальное – не знаю, давно это было. Но старики говорили, что наш народ пришел откуда-то с юга». Но по чьей же вине меж нами казаками и чеченцами пробежала “чёрная кошка”? Ведь с тех давних времён каганата, вплоть до 1701 года, когда чеченцы впервые напали на станицу Щедринскую, никаких ссор меж нами не было. Ну а дальше – кавказская война началась, которая продлилась 47 лет, перечеркнув все хорошие отношения меж нами. И разве ж это не “рука Москвы”? Горские народы, видишь ли, ей захотелось подчинить. И давай, руками казаков и русских солдат из России “жар загребать”. А так, возможно, как жили бы дружно, так и жили» — думал Андрей
Глядя на одну из старинных фотографий в семейном альбоме, Андрей вдруг вспоминал себя в детстве.
«Как же это всё давно было, но кажется, что совсем недавно. Но нет уж давно того белобрысого мальчика и он, стал мужчиной, сильно похожим на своего отца. Мавруша ещё жива, и она в преклонном возрасте. Её второго по счёту мужа, деда Васи, после смерти первого мужа Павла, тоже нет: он давно умер. Умер ещё той осенью, через два дня после того, когда была сделана эта фотография. Нет бабушки Нюры и её мужа дедушки Миши. Дедушка Миша умер от рака желудка осенью 1974 года в страшных муках, а бабушка Нюра пережила своего мужа на 19 лет и умерла за день до начала войны в Чечне. Светлая всем им память. Проживая жизнь, порою, бывает даже жутко смотреть на лица родных тебе людей, которых нет больше в живых. А ещё это фотография напоминает о том, что жизнь коротка и быстротечна.
***
(фотография расположена в начале рассказа)
Фотография осени 1965 года была сделана в один из дней тех далёких лет, когда отец привёз погостить Андрея к своей матери в станицу Старощедринскую. Светловолосый мальчик, изображенный на фотографии – это Андрей Данилушкин. Ему 4-е года, и он обнял своего дядю – Дружинин Николая Михайловича. В первом ряду слева, сидят: Василий Петрович Попов – второй муж Мавруши. Рядом с Василием сидит родной дед Андрея по линии матери – Дружинин Михаил Тимофеевич и правее его – отец Андрея Георгий Павлович. За спиной отца Андрея стоит его сестра Татьяна Павловна (Тася). Рядом с ней стоит её мать Мавра Климентьевна Данилушкина (Тонкогубова). Между Маврушей и Николаем, стоит бабушка Андрея по материнской линии – Анна Филипповна Дружинина (Сверидова). Мать Андрея в тот день приехать в станицу из совхоза «Аргунский» не смогла, так как была на работе и поэтому, её нет на этой семейной фотографии, также, как и сестры Андрея Ликаниды (Лики)
***
Летом 1965 года, отец привёз Андрея из совхоза к своей матери в станицу, чтобы он погостил у неё недельку-другую. На следующий день, переночевав в доме матери, когда маленький Андрей ещё спал, рано утром, Георгий уехал из станицы.
— Бабушка, а где папа? — проснувшись, спросил Андрей.
— Внучек, папа уехал. Ему на работу нужно, а ты у меня погостишь. Он просил, чтобы ты меня слушался, — ответила бабушка и у Андрея на глазах начали появляться слёзы.
Обижено надув губы, он спросил:
—Почему он мне ничего не сказал?! К папе, к маме и сестрёнке, домой хочу!» – возмутился Андрей и заплакал навзрыд.
— Ну не плачь, Андрюшенька. Твой папа скоро приедет за тобой, — успокаивала Мавруша своего внука, выйдя из дома во двор, держа внука на руках и утирая его слёзы ладонью. — Погостишь у меня. Пойдём с тобой на баз 1*, я тебе курочек и петушка покажу. Курочки у нас рябушки, а петушок – золотой гребешок. Шелкова бородушка, маслина головушка.
— Не хочу! Домой хочу! — пытаясь закатить истерику, уже не плакал, а истошно кричал Андрей.
Но вот, из дома во двор, вышла его тетя – родная сестра отца Андрея Татьяна, которую почему-то все называли Тасей — услышав визгливые вопли Андрея.
— А кто это у нас плачет? Андрей! ты чего тут истерику закатываешь с утра пораньше? А ну не плачь! Такой большой, а плачешь, словно маленький. И тебе не стыдно? Иди ко мне на ручки. Сейчас мы с тобой умоемся, и будем завтракать. Потом, сбегаем 2 в гости к твоей другой бабушке и дедушке. Пусть они посмотрят, какой ты у нас плакса, - пытаясь успокоить племянника, говорила Тася.
Придя к дедушке и бабушке – к родителям матери Андрея – Андрей на какое-то время остался у них, а Тася вернулась домой. Дед Миша, запряг коня в лёгкую одноосную повозку на рессорах и отправился на работу, взяв с собой внука покататься, и даже доверил ему вожжи, когда они отъехали от двора. Но когда Андрей взял вожжи в свои руки, он нечаянно выронил их, но дед, успел поднять их, рукояткой кнута.
Приподнявшись с сидения повозки, он наклонился и ловко подхватил вожжи. Затем, натянул их и остановил повозку; высадил внука и крикнул жене, чтобы та забрала внука и уехал. Ругать Андрей и кричать на него он не стал: «Чего с ребёнка возьмёшь?.. Хорошо, что ещё конь не понёс, а не то, разбились бы…» — подумал Михаил.
Через пару часов, Андрею вновь стало скучно и Анна – его бабушка – отвела его снова к Мавруше.
Поход в гости, немного успокоил Андрея. Но когда день прошел и солнце начало клониться к закату, тоска Андрея по родителям и дому снова стала для него невыносимой.
Вечерело. Василий Петрович – муж Мавруши – приехал домой с работы тем вечером на своей лёгкой одноосной телеге, в которую был впряжен ослик. С Василием, Мавруша жила гражданским неофициальным браком, выйдя замуж через несколько лет после смерти её первого мужа Павла.
Нелёгкая доля выпала на жизнь Василия Петровича Попова, как, впрочем, и всех его сверстников. Когда началась война с фашистской Германией, он ушел в её первые дни добровольцем. Но до Берлина ему дойти не удалось и он, попал в плен. В плену он пробыл всего три дня и ему, с несколькими товарищами, удалось бежать.
Голодные и оборванные они долго пробирались к нашим. Но, когда добрались, ими занялись особисты из НКВД. На допросах с пристрастиями, они обвинили всех сбежавших из плена чуть ли не изменниками Родины, даже не прислушиваясь к их оправданиям. Но расстреливать не стали, отправив в лагеря Кемеровской области.
Василия Петровича приговорили к пятнадцати годам отбывания наказания, и освободился он по амнистии, после смерти Сталина – в 1953 году.
В станицу, после долгих лет изнурительных работ на лесоповале, он вернулся больным и изможденным тяжелыми работами.
Его жена умерла несколько лет тому назад. Дочери Галина, Стеша (Степанида) и Анфиса, стали взрослыми и вышли замуж. Жить у дочерей с их мужьями, он не захотел, подумав: «У них теперь своя семья. Чего буду им мешать».
Мавруша, на тот момент, была одинока, похоронив мужа почти два года назад. И как-то однажды, Василий, встретившись с Маврушей, завёл разговор.
— Здравствуй, Мавра Климентьевна! Давненько не виделись.
— С прибытием тебя в станицу, Василий Петрович! Отпустили?
— Да, по амнистии. Одиннадцать оттянул, а так бы, ещё три с половиной года трубить.
— Не сладко тебе пришлось…
— Что ж поделаешь… судьба, видать моя такая.
— Ну а ты как?
— Да помаленьку. Павла похоронила в пятидесятом. Жора в армии – должен скоро прейти. Тася ещё маленькая – шесть лет.
— Нелегко тебе. А замуж, что ж не выходишь?
— Да где ж их женихов взять в моём возрасте?.. война, почти всех подобрала. Да и кому я нужна?..
— А выходи за меня. Чем я не жених? – улыбнувшись, сказал Василий. – Я тоже вдовец. К зятьям жить, идти не хочу. Давай старость вместе встречать, так веселее будет. Ну, так как?
— Хорошо, я подумаю. Жорику письмо напишу – что он скажет. И если он не будет возражать – давай.
Вскоре, получив от сына письмо, Мавруша согласилась выйти замуж, и Василий переехал жить к ней. И прожили они дружно и счастливо до ноября 1965 года, пока Василий Петрович не умер в один из тех дней.
Но когда он был жив, Андрей вспомнил тот день, как Василий въехал во двор через небольшие ворота со стороны база. Дедушка Вася, сидел на сиденье повозки. Увидев игравшего во дворе Андрея, он повернулся к кузову, где кроме сумки лежало также и сено, заготавливаемое им на зиму; взял в руки сумку и, достав из неё большую кисть винограда, протянул Андрею.
— Держи, казачок! Такого винограда ты в своем Грозном отродясь не попробуешь! Видишь, как он на солнышке зардеет? А сладкий, что даже пальцы слипаются… — сказал дед Вася. Затем слез с телеги и отдал сумку с виноградом Мавруше; разгрузил сено, перенеся его в скирду; поужинал и снова уехал на всю ночь, охранять колхозный виноградник.
Тем летом Тася была на каникулах, учась в Педагогическом училище города Гудермеса. Вечером, она с подружками ушла в кино, которое крутили в станичном Доме Культуры и дома, кроме Мавруши и Андрея, никого не осталось. Ближе к вечеру жара спала, но было душно. Мавруша, взяв внука за руку, вышла со двора через калитку и присела на бревне, служившем лавочкой и лежавшем возле забора слева от калитки и ворот. Увидев её, к ней подошли соседки и, усевшись рядышком, начали беседу.
— Ой, а кто это тут у нас такой плакса? Такой хороший мальчик, а плачет, словно маленький, — сказала одна из женщин-казачек, обращаясь к Андрею. – И чего же ты казак пригорюнился. Почём слёзоньки свои горькие льёшь?..
— Я не казак, а Андрюша!
— Нет, Андрюша! Прежде всего, ты казак, а уж после Андрюшка, - улыбаясь, возразила женщина. — Твои деды и прадеды были казаками. Твой отец тоже казак. Значит и ты у нас казак, пусть даже и не у нас в станице родился.
— Бабушка, возьми меня на ручки. Я домой к папе и маме хочу, - сказал Андрей, не обращая внимания на слова женщины, словно она обращалась не к нему, а кому-то другому и в глазах Андрея снова появились слёзы от тоски по дому.
— Ну, вот те, опять, здрасьте!.. Снова начинаешь капризничать? — сказала Мавруша и, поднявшись с бревна, взяла внука на руки. – Заладил одно и то же – домой хочу! Домой хочу! А где твой дом, ты хоть знаешь?
— Да, знаю! Вон там мой дом, где та звёздочка на небе светится, — сказал Андрей, сидя на руках своей бабушки и показывая пальцем на самую яркую в ночном небе Полярную звезду.
— И вовсе не там. Твой дом совсем в другом месте – вон там, на западе от станицы,
— возразила Мавруша внуку. — Посмотри, какая красота в ночном небе. Вон там, видишь – это Маленький ковш, а вон там – Большой. Их ещё называют Большой и Малой медведицей. А вон там по небу пролегает Млечный путь. Говорят, цыган нёс охапку сена и терял по дороге, потому и такая белая полоса по небу. Ладно, девоньки. Пойду домой, своего казачонка укладывать: весь день куксится, — сказала Мавруша, обращаясь к подругам.
— Чего уж там. Иди, раз такое дело, да и мы тогда пойдём, а то комары вовсе зажрут — ответили казачки, отмахиваясь от комаров сломанными специально для этой цели веточками белой акации.
Незаметно поздние сумерки перешли в ночную тьму. Несметное и назойливое полчище комаров загнало с улиц в дома почти всех станичников. Мавруша, совершив вечернюю молитву стоя перед иконой, висящей в углу комнаты, поправила тускло горящий фитилёк в лампадке. Затем, присела на табуретку возле кровати, где лежал её внук и никак не мог уснуть. Спать Мавруша не ложилась, потому что ждала, когда придёт её дочь из сельского Дома Культуры домой.
— Бабушка, а казак – это что, козявка, коза или казёл? Зачем и почему они меня казаком обозвали?
— Нет, глупенький — улыбнувшись, ответила внуку Мавруша — козёл и казак это, совсем разные слова. Во-первых, не казёл, а козёл, нужно говорить. А во-вторых, само слово казак раньше не говорили, а казаков называли казары либо бродники. Но это было так давно, что об этом названии уж мало кто и помнит. Язык мы свой родной, древнеславянский – русколанский, утеряли и поэтому, говорим по-русски и считаем его своим родным языком.
— Бабушка, а почему они сказали, что и дедушки мои и отец мой тоже казаки? Кто вообще тогда эти казаки?
— Ну как тебе объяснить, внучек? Казаки – это люди такие. Народ, который жил вольно с незапамятных времён, а позже стал служить верой и правдою Отечеству российскому и вере нашей во Христа. Ясно?
— Ясно, бабушка. А незапамятные времена, это сильно давно?
— Да, внучек, очень давно жили казаки в терских землях. Жили ещё тогда, когда при царе-Горохе людей было трохи. Спи, давай! Поздно уже!
***
Прошла неделя. Приехал отец и забрал сына домой. Восторгу и радости встречи с отцом у Андрея не было предела, потому что он наконец-то окажется дома. Но в ноябре того же года, как раз на празднование 7 Ноября, дня Октябрьской революции, Георгий приехал всей семьёй на выходные дни в станицу. И когда после празднования, которое проходило на станичной площади и расположенном рядом с ней скверике, где были накрыты праздничные столы, случилось несчастье, омрачившее праздник в их семье: под вечер, после семейного ужина, деду Васе стало плохо. У него, видимо, поднялось артериальное давление от чрезмерно выпитого вина на радостях. Домочадцы вызвали ему станичного фельдшера и та, решила сделать больному кровопускание, но легче Василию не стало. Почти двое суток он пролежал в постели, хрипя, а девятого ноября умер.
У Андрея после тех летних переживаний и тоске по дому, а позже и похорон дедушки Васи ещё долго не возникало желание погостить у своих бабушек и дедушки в станице, да и смерть деда Васи сильно испугала его. Поэтому, он всячески отпирался от предложений отца, матери или бабушек и дедушек, остаться погостить.
***
Но вот с того времени прошло два с половиной года и Андрею пошел седьмой год. Однажды, когда он в очередной раз приехал со своими родителями и сестрой в гости в станицу, то познакомился с такими же, как и он, мальчишками – его ровесниками. И теперь, ему было интересно находиться в станице. Но из бабушек в станице теперь оставалась лишь одна Мавруша. Его бабушка Нюра (Анна) и дед Миша, к тому времени, перебрались жить из станицы в совхоз «Аргунский».
Мавруше, особенно осенью, когда почти не было работы в колхозе, теперь было одиноко сидеть дома одной. Её дочь Тася, закончив Педучилище, работала и жила на хуторе Привольный, снимая квартиру и, обучала грамоте ногайских детей. А дома она появлялась лишь на выходные дни.
Любознательность, а также вопросы: зачем и почему, у Андрея к его семи годам, как, впрочем, и у всех мальчишек его возраста, были на первом месте. Он стал более сдержанным и теперь не плакал понапрасну, как это бывало прежде. Он теперь умел внимательно, а главное, не перебивая рассказчика, слушать, что особо нравилось его любимой бабушке – любительнице рассказывать.
«А чем же ещё заниматься долгими осенними или зимними вечерами? Телевизоров в станице почти ни у кого нет. Хотя многие станичники уже давно знают, что есть такие диковинки. Хорошо хоть, что есть радио с трансляцией радиостанции Маяк из сельского Дома Культуры, а не то б и новости о положении дел в стране негде было узнать. Разве что из газет?.. Но я их не выписываю: ни к чему они мне, раз не умею читать и писать» - размышляла Мавруша.
Однажды, она попыталась научить старославянской грамоте своего внука, но поняв, что эта наука теперь мало кому пригодится – несильно усердствовала.
«Почти все церкви разорили и разрушили, оставили лишь православные, а нашу, старообрядческую – объявили вне закона. Но может быть, когда-то всё вернётся, и моему внуку пригодится никому ненужная сейчас грамота? Хотя… вряд ли…» - думала Мавруша, но всё же, обучала, как могла, своего внука старославянской грамоте.
— Азы, буки, веди, глаголи… — говорила она, показывая Андрею пальцем на причудливые буквы в очень старой, потрёпанной временем книге-Псалтыре, по которой она сама когда-то давно училась грамоте, учась в церковноприходской школе.
— Бабушка, а что здесь написано? – спросил однажды Андрей во время одного из так называемых бабушкиных уроков.
— А ты сам прочти. Ведь ты уже все буквы знаешь. Давай читать вместе. Это какая буква?
— Глаголе… — ответил Андрей
— А эта?
— Веди.
— А какая другая заглавная буква в следующем слове?
— Животи.
— Верно, внучек. Теперь давай читать вместе, сказала Мавруши и они, начали читать: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ме, рабу Твоему. Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего. Яко благословен еси во веки веков. Аминь».
— А что такое живота моего, даждь и ме? – спросил Андрей, дочитав вместе с бабушкой по слогам всю молитву до конца.
Живота моего – это значит жизни моей. Даждь – дать. Ме – это значит мне. Еси – значит, есть. Иже еси на небесах – значит, Он есть и живёт на небесах. Понял?
— Да, бабушка, теперь понял. А что значит небеса?
— А говоришь, что понял… Небеса – это значит там, нет бесов. Небеса – это место житие и обитель Бога. Понял?
— Да, теперь понял, но не совсем. Но как же там можно жить? Ведь по облакам нельзя ходить, как по земле. По небу могут лишь летать птицы да самолёты. Как же Боженька там живёт и почему никто его не видит?
— Глупенький. Бог живёт ещё выше облаков, и он, настолько велик, что его невозможно увидеть. Всё что он сотворил как в небе, так и на земле – это его рук дело. Он сотворил небо и землю, чтобы мы жили на ней. Сотворил солнце, чтобы оно освещало людям путь и дела их житейские днём, и – звёзды с луной, чтобы те освещали заблудшим путникам путь в ночи. Ничего, внучек… вот подрастёшь и сам всё узнаешь… Я, малограмотна и, не могу тебе всего объяснить. Хотя… сейчас в школах всем детям врут, что Бога нет и говорят им, что человек произошел от обезьяны. Срамота! Безбожники! И чему только детей учат. Тьфу, на них!
Пробыв у неё в гостях всё лето, Андрей не захотел теперь уезжать домой, и отец разрешил ему остаться на зиму. С бабушкой они были неразлучны, не считая тех моментов, когда Андрей играл с мальчишками, где-нибудь в соседском дворе, но, всё равно не оставался без её присмотра. Нет-нет, да и заглянет бабушка через плетень, чтобы поглядеть, чем занимается её внук.
Летом, когда она отправлялась на посадку 3* либо на работу в поля расположенные в основном на Кущенке – всегда брала Андрея с собой. Идя на работу в колхозные сады или на виноградники возле станицы, она, тоже не расставалась с ним.
Но вот лето подошло к концу. Кончились душные летние ночи, полные комаров противно пищащих в ночи над ухом. Дни стали заметно короче. По чистому безоблачному небу длинными тоненькими ленточками полетела паутина.
Прошло ещё какое-то время и с деревьев начали опадать разукрашенные осенними красками листья. На смену ясным и безоблачным дням, всё чаще и чаще стали приходить хмурые унылые дни со своими моросящими дождями.
В один из тех осенних вечеров. Тускло горела лампадка под образами в комнате Мавруши. Андрей лежал с ней рядышком на одной кровати, под боком своей бабушки и та, снова, рассказывает ему, воспоминая из далёкого прошлого.
— Бабушка, бабушка, ну расскажи, пожалуйста, ещё чего-нибудь. Вчера ты мне рассказала, как папа, когда был маленьким, проник, провалившись со своими друзьями в склеп, где была захоронена дочь одного из богатых казаков. Рассказывала, что его друзья взяли золотые кольца, серьги, а отец взял лишь позолоченные пуговицы. Так ты его заставила, чуть ли не среди ночи, возвращать те пуговица в гробницу. Бедненький папа, какой ужас ему пришлось пережить: «Отдай мои пуговицы… отдай, а не то прокляну!». Бабушка, а что, она, это мёртвая девушка и правду под окна дома ночью приходила?
— Нет, внучек… не приходила. Это я так своего сына учила — папку твоего, когда он был маленьким, чтобы он никогда чужого не брал даже у мёртвых. Дождалась, пока он уснет, и тихонько вышла из дому на улицу; накинула белую простыню поверх головы; подошла к окну и тихонько постучала; подождала немножко, затем снова постучала; дождалась, пока твой папка проснётся. И когда увидела, что он поднялся с постели, подошел к окну и посмотрел через него во двор, страшным голосом начала говорить. Да так, чтобы он подумал, что к нему действительно мертвая девушка из склепа пришла и требует отнести пуговицы. Через несколько минут отошла от окна; сняла простынь с головы; сложила её аккуратно и зашла я в комнату, а он мне и говорит: «Мама! Мама! Где ты была? Тут к нам под окно, кажись, та мертвая из склепа в белом саване приходила, и пуговицы свои назад требовала отнести». А я ему отвечаю: «В туалет я, по лёгкому, на баз ходила и когда возвращалась, то никого во дворе под окнами не видела. Ох, сыночек… неспроста всё это тебе привиделось. Может быть, и приходила. Оно ведь, как бывает: кто безгрешен, того ни привидения, ни какая другая нечисть не тронет и он, эту нечисть, даже не увидит. Дабы от праведных и безгрешных, нечисть шарахается, словно чёрт от ладана. Ты вот что сделай: как только утро настанет, сразу же отнеси пуговицы в склеп. Понял? А не то навлечёшь беду на наш дом». Испугался твой папка тогда сильно и почти до утра глаз не сомкнул.
— Бабушка! Мне страшно, я боюсь. А она не придёт к нам?
— Нет, внучек, не бойся. Никто не придёт. Хотя… приведения мало кто видел, но они существуют, и я же тебе сказала, что это была тогда я под окном. Нужно бояться не мёртвых, нужно бояться живых. Мертвые, они безобидные, хотя и страшные. Никто из умерших людей, уж в этот мир не вернется. Не будешь бояться?
— Не буду. Ведь я ни у кого и ничего не брал, тем более у мёртвых.
— А спать ещё не хочешь?
— Нет, не хочу, бабушка. Ты так интересно рассказываешь, что даже и спать перехотелось, - слукавил Андрей, испугавшись рассказа о мертвой девушке, приходившей за пуговицами к его отцу. Поэтому, он боялся уснуть, думая: «Но может быть, бабушка обманула меня, что никто с того света не приходит, чтобы меня не напугать? И ведь она ещё сказала, что приведения мало кто из людей видел, но они существуют. А вдруг она, эта девушка, придёт и ко мне, когда я усну?», — и чтобы отвлечься от жутких мыслей, он попросил бабушку рассказать что-нибудь другое. — Бабушка, но ты мне, так и не рассказала до конца тот рассказ о моих прадедушках.
— Ну, тогда слушай, раз не хочешь спать, — согласилась Мавруша и продолжила свой вчерашний рассказ: «Лето, в тот год, выдалось необычайно жарким, как рассказывал мне отец за своего прадеда, когда я была такой же маленькой, как и ты. Жили мы тогда в Кахановке, но прадед мой до того, как переехать в Кахановку жил в Щедринах. За последние две недели, не выпало ни одного дождя. Такое чувство, словно находились они на раскаленной сковороде. Терские казаки, защищали тогда свой левый берег Терека и находились в дозоре, окружив крепостей редут, который сейчас все знают, как Шамилёвскую крепость. Но мало кто сейчас знает и помнит, почему до сих пор называется тот казачий редут Шамилёвской крепостью. И также не помнят, что к редуту проходила вода с Терека, проходя под землёй в трубах из обожженной глины. Ещё задолго до тех событий времен Кавказской войны, когда по степи скитались злые полчища кочевников, казачки с детьми и старики со старушками, часто прятались в том редуте от их набегов. Редут тот находился неподалеку от крепости Терки. Только вот где она сейчас, эта Терка, никто уж и не помнит: много раз крепость меняла своё место. Несколько лет назад, примерно в 1963 году, когда тебе всего два годика отроду было, учёные 4* археологи из Ленинграда приезжали. Долго рыскали. Черепки глиняной посуды собирали. То по бурунам 5* ходили, то возле Шамилёвской крепости рыскали, то в Щедринском лесу возле старых валов что-то искали. И как только их там, в лесу, комары до смерти не заели?.. Станичники их видели и рассказывали другим станичникам, что нашли они, якобы, то место, где стояла старая крепость Терка. Это, от «Коровьего тырла», «Капканчика» и старой станицы недалеко. В том месте, как раз на правом берегу, Сунжа в Терек впадает, и крепость стаяла на левом берегу. Место теперь то, сильно лесом заросло. Всё там же, в тех местах, но только ближе к бурунам, находится и «Мертвый вал», «Золотой бугор» да и «Обливной бугор» тоже – курганы древние. В «Золотом» кургане, много золотых украшений нашли, оружие древнее тоже было. Были там найдены сабли, мечи, пики, кинжалы и конскую сбрую нашли, отделанную золотом. Нашли и прочие другие диковинки. В них, в курганах, старики рассказывали, хоронили то ли сарматов, то ли хазар – жили, когда-то давно, такие народы в этих местах. Говаривают, что когда-то давно, был здесь красивейший город Саман дар 6*. Цветущий, богатый город, говорят, был и люди в нём жили богато. И говорят, жили в нём, ещё в те времена, также и наш народ – казаки. Но кроме тех двух курганов, был и ещё один… «Кролики», тот курган станичники после того случая называть стали. Поставили там однажды пацаны вышку. Во времена Великой Отечественной войны дело было. Тогда, всяк кто не на фронте, так и стар, и мал в поле трудились во имя победы. Днями и ночами в поле на работе находились. Отец твой тоже вместе со всеми работал. Курган тот в поле за Кущенкой находится. Соорудили они на нём вышку-шалаш. Стоял он на высоких сошках, а сошки были с рогатинами на концах. В рогатины положили мальчишки перекладины. На перекладины настелили пол из веток. К перекладинам приделали стены. Накрыли крышу из веток, и получился у них такой вот шалаш-балаган. Да и комары их по ночам не так сильно докучать стали на той вышке, так что… им, и вздремнуть можно было. Наверху ветерок, а спустись на землю с вышки, так комары прямо в рот, нос и уши сами лезут, и нет от них никакого спасения. Сам знаешь теперь, какие у нас тут в Щедринах комары злые. Так вот, значит, один из мальчишек, решил выкопать яму возле кургана рядом с вышкой и поместить туда кроликов. Есть-то им, что-то нужно было? Ведь кормили в войну всех работников плохо. Почти всё до последней крохи, отдавали фронту, а кролики, они и есть кролики: какое никакое, а всё же мясо и не заметишь, как и приплод дадут. Так вот, спустя несколько месяцев начали кролики плодиться, но перед этим, начали они себе в яме норы рыть, чтобы окотиться и детёнышей своих в норе спрятать. Мальчишки им траву и воду носили. И выгребли однажды кролики из своих нор пару человеческих черепов и кости огромного размера. Удивились мальчишки и позвали взрослых. Когда те немного раскопали и расширили кроличьи норы, то обнаружили ещё несколько костей. Вызвали начальство из района. Приехали какие-то умные дядьки в пиджаках с галстуками и шляпах. Долго изучали кости – дня три. Выложили имеющиеся кости и черепа на землю. И оказалось, что скелеты были, длиною метров по пять ростом, если ещё не больше. Вот какие богатыри высокие, когда-то давно, внучек, были. Собрали они всё до единой косточки. Сложили в свои мешки и уехали. Раскапывать больше не стали: война… не до тех костей всем людям было. Ну, а после войны, о том кургане позабыли, видать. Ну а за Шамилевскую крепость и о твоём прадеде, расскажу, что знаю.
Когда началась война с горцами, а было это очень давно, мня тогда ещё и на свете не было. Редут был заброшен и пустовал. Поэтому, в нём обосновались чеченцы и другие воины Шамиля. Долго они там находились. Сидят в редуте и всё им нипочем, а из редута им на станицы казаков нападать было легче, потому что не нужно было каждый раз переправляться вброд через Терек, да и далековато был Червлёнский брод от редута. Еду, они с собой приносили, а вода, чтобы напиться самим и напоить своих коней, к ним в водопроводе из Терека поступала. Война, начавшаяся с ними когда-то давно, продолжалась. Горцы вели ожесточённую борьбу с нами казаками и российскими войсками. Руководили ими вначале Гази-Магомед, потом – Гамзат-бек, который руководил недолго и погиб от руки Хаджи-Мурата. Третьим к власти пришел сам Имам – Шамиль. Начиная с 1840 и где-то по 1844 годы, горцами было захвачено несколько крепостей по Черноморской линии 7*. Черкесы, захватили четыре крепости, а в Дагестане, Имам-Шамиль захватил двенадцать крепостей и редутов. Одним словом – бандиты…
— Бабушка, а 1840 год — это много?
— И, правда, ляпнула не подумавши. Ты ведь не умеешь, небось, ещё и считать.
— Неправда, бабушка, я умею уже считать до десяти! Пять пальцев у меня на левой руке, а ещё пять на правой.
— Ну и умничка внучек. А кто же тебя научил считать?
— Мама, папа и моя сестра Лика. Она уже в школу ходит.
— С тех пор прошло, внучек, почитай уж более ста двадцати лет. Это, двенадцать раз по десять пальцев на твоих руках будет. Вот как давно это всё было.
— Бабушка, а почему их не поймали и в милицию не забрали, если они бандиты?
— Глупенький, да какая ж милиция-то в те годы?.. Казаки не знали, что такое милиция и сами наводили порядок. Казак, он завсегда что был, что и есть для Отечества российского самый лучший и справедливый солдат или милиционер, если по-нынешнему, по-современному сказать. Ты меня не перебивай, а то я что-нибудь, да и забуду.
— Хорошо, бабушка. Больше не буду, - ответил Андрей и целиком погрузился в рассказ своей бабушки.
— Июльское солнце в зените. Жарко. Где-то совсем рядом в пожухлой траве, стрекочет кузнечик. За день земля сильно нагрелась. Марево, и в степи видны миражи от испаряющейся влаги, осевшей за ночь в виде росы на траву, а также кустарники и землю. Миражи, казались казакам издали небольшими озерцами, виднеющимися вдали или лужами, но это был всего лишь мираж – обман. Лёгкий ветерок с Каспия, приносил казакам хоть какое-то облегчение от зноя, но и он, был горячим, так как нагревался, проходя через буруны. Но вот, солнце, которое нещадно палила весь день, стало клониться к закату, а затем, скрылось за горизонт. «Петро, а ежели не сдадутся, сколько мы ещё сидеть будем, охраняя их? – спросил тогда одного твоего прапрадеда Петра Ивлиевича Данилушкина, другой прапрадед коим был Дормидонтий Иванович Тонкогубов. – И долго мы здесь ещё будут сидеть?
— Тут, кум, особливый способ найтить надобно. Нужно узнать, где к ним водица с Терека подходит, а когда найдём, то им хана и амба придёт – сдадутся как миленькие…
— Ну, ты, голова Пётр, а как найтить-то? Это что ж теперь, землю рыть будем вдоль и поперёк, от Терека к крепости? Мы уж и сами позабыли, где водопровод к редуту походит.
— Глупый, зачем рыть?.. Надо коня, два-три дня не поить, и он сам копытам покажет, где водица к ним идёт. Ну а там мы, дадим им, как следует, и покажем, почём фунт лиха стоит. Сдадутся как миленькие, ведь жажда она хуже голода. Хотя и голод не тётка. Кто их на нашу землю, левый берег Терека, звал? Земли-то, оно, конечно же, на всех хватит, я не против этого. Но коль поселился рядом по соседству, спустившись с гор, то и ведите себя достойно – по-соседски. Так нет!.. Им надо воровать и грабить, убивая при этом беззащитных путников, даже детей, женщин и стариков на дорогах, отбирая их имущество или уводя в рабство. Кто они после этого?
— Плохие люди! — ответил Дормидонтий, согласившись с мнением Петра. — Не все они, конечно же, и нельзя судить обо всём народе по поступкам нескольких десятков или может быть сотен людей; не все они подлецы, воры и убийцы, есть средь них и нормальные, честные люди. А до тех времён, пока они своим божествам поклонялись и басурманство от турок не приняли, так вообще хорошими людьми были. Мы с нами якшались, и они даже своих дочерей за наших казаков выдавали. Вон и род гуноевцев и варандоевцев, среди чеченцев, вроде бы как наполовину наш будут и о них можно сказать, что они наполовину казаки. И хотя курица – не птица, но зато кунаки некоторым нашим казакам.
— Правильно, говоришь, Дормидонтий, не все они плохие — есть и хорошие. Но ненавидят они нас лютой ненавистью, потому, что, наверное, мы не в Аллаха, а в Отца и Сына и Святого Духа веруем. Теперь даже и те самые гуноевцы с варандоевцами, жалуются, что все остальные чеченцы их недолюбливают из-за их прошлых связей с нашими казаками и, кажется, даже ненавидят их — ответил Пётр, который, вторую неделю вместе с остальными казаками держал крепость в осаде, окружив её.
— То, что ты говоришь, правда, а как они о нас отзываются? Ты ведь сам слыхал. Говорят: «Хороший и смирный казак – мёртвый казак!» — разве им жалко убивать нас казаков, стариков, детей и женщин? Нет! Они, порой, даже друг другу глотки так и норовят перерезать. И ведут себя словно волки, не только в отношении нас, но и к себе, порой, из-за кровной мести друг к другу. Что тогда говорить об их милосердии к нам? Они, наверное, хуже и коварней волков. Помню, года два тому назад, мы облаву в этих местах на волков устроили. Да ты об энтом должон помнить, ты, кажись, тоже был тогда в гае. Так вот, волков мы загнали и побили, а волчата, видать, одни остались – логово мы так и не нашли. Как они без матери выжили – непонятно. Только пошел я как-то через полгода в конце февраля на охоту и вижу, куски шкуры да кое-какие кости от одного из волков на снегу валяются и весь снег вокруг того места в кровище. Сожрали видать с голодухи своего брата или сестру – волки они и есть волки. Мы сейчас с ними воюем, но думается мне, что и нашим внукам, да и правнукам с ними воевать придётся. Вот помянешь моё слово, так скорей всего и будет. Мы с тобой, конечно же, до этого дня не доживём. Ведь мы не вороны, которые живут по триста лет, питаясь падалью. Но, передай куманек своим детям и внукам моё мнение, а я своим передам. Время нас рассудит и скажет само за себя — прав я был, али нет?..».
Вот как воевали твои предки, а тот наказ они просили передавать вплоть до седьмого колена нашего рода казачьего. Один твой прапрадед Пётр Данилушкин, остался жить в станице Старощедринской, а другой – Дормидонтий Тонкогубов, через несколько лет перебрался жить в Кахановку. У него, у Дормидонтия, значит, родился уже там, в Кахановке один из сыновей, которого назвали Евграфием. Когда Евграфий вырос и женился, то у него тоже родились дети. Один из них был Климентий, он и был моим отцом. А со мною судьба распорядилась так, что я, когда стала взрослой, вышла за внука того самого Петра Ивлиевича, что с Дормидонтием Ивановичем вместе Шамилёвскую крепость воевали и которые были меж собою кумовьями. Так я и стала Данилушкиной. Из Кахановки, когда я ещё была маленькой, нас отец в станицу Старощедринскую перевёз. Жить там стало невозможно: чеченцы сокрушили и воровством одолели. Ну а в 1917 году революция началась и много беды наделала. Давняя дружба кумовьёв позабылась, но здесь, в Щедринах, жил ещё один наш родственник Данила Серебряков, но о нём отдельный рассказ. И об этом, я тебе расскажу когда-нибудь в следующий раз, а пока продолжу свой рассказ. Ты ещё не спишь?
— Нет. Что ты бабушка?.. Как можно уснуть, когда ты так интересно всё рассказываешь? – ответил Андрей и сладко зевнул. Его глаза начали слипаться, но всё же, он почти дослушал рассказ своей бабушки тем поздним вечером до конца.
— Ну, тогда слушай… — продолжала свой рассказ о Шамилёвской крепости Мавруша: «…Прошло ещё несколько дней. Непоеный конь и жара, сделали своё дело. «Эй! Урус! Не стреляя, наша сдаваться будет!» — крикнул со стены крепости один из её воинов, размахивая белым флагом. В том старом редуте, Шамилевской крепости, кроме чеченцев, также были аварцы, черкесы и люди других национальностей. Пленных, разоружили, напоили, накормили и отпустили по домам, взяв с них обещание, что те, не будут больше воевать с ними. Но лживы были их слова и клятвы, и они, по-прежнему досаждали нам казакам грабежами и воровством. Наконец, через несколько лет после того, как освободили крепость, в 1864 году Кавказская война окончилась, но вражда и ненависть осталась в сердцах и душах чеченцев и других народов Кавказа в виде мщения от обид поражения в той войне. Подписали договор о мире с нами. Но как они, чеченцы, тот договор называли?.. Когда я у них в одной семье немножко пожила – в двадцатые годы, работая вместе с ними по наймам, то сама слышала: “добровольно-принудительный”, вот как» — с грустью обо всём этом говорила Мавруша, но Андрей, уже почти не слышал её слов, потому что засыпал.
Прошла ночь, и наступило утро. За ночь выпало много снега. Замесив тесто, Мавруша испекла хлеб и сварила борщ. В нехитрых делах и заботах прошел день. Настал поздний вечер, и Андрей, снова, слушает рассказы своей бабушки.
Тихо потрескивая в печи, старого, но добротного казачьего дома, горят дрова. За окном падает снег, и тишина вокруг такая, что кажется слышно, как он падает, ложась на землю. Безветренно, а снег всё падает и падает; ложится шапками на ветви старой белой акации, которую посадил во дворе неподалеку от дома дед Андрея Павел Данилушкин, чтобы она, когда вырастет, давала тень, в которой можно было бы укрыться от палящего летнего солнца. Где-то неподалеку слышны жалобные крики голодных шакалов. Они, видимо, пришли из Щедринского леса или Ногайских полупустынных степей и кричали: «Кува-у, кува-у, вуу-у, ух, ух…» — кричали они истошно и протяжно на распев, перекликаясь друг с другом, а бабушка Андрея, вела свой рассказ, дожидаясь пока Андрей, наконец-то уснёт.
На следующий день, она продолжила рассказы: «…В общем, остался мой дед, твой прапрадед, значит, лежать в чужой турецкой земле» — рассказывала она Андрею историю уже о событиях Русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов.
— Бабушка, а кто это там за окном так страшно кричит? Почти каждую ночь эти жуткие крики – спросил Андрей, немного испугавшись необычных криков шакалов, которых он прежде никогда не слышал.
— Это чекалки 8* кричат. Они, в станицу разбойничать пришли. Где у кого, что плохо лежит, так они и утащат, например, тапочки кожаные, вожжи, или ещё что. В общем, что найдут из съестного, то и съедят или обгрызут, испортив нужную вещь из кожи.
— Бабушка, а о чём они кричат и почему их крики такие страшные? Кричат, словно кто-то из людей вначале плачет навзрыд, стонет, ахает, охает, завывает, а потом вдруг смеётся.
— Да… о чем они могут кричать… Ты разве сам этого не слышишь? Кричат: «Кума, кума, я чирик 9* нашла! Кума, кума, а я другой нашла! Ух, уважаю, ох, какой вкусный!».
— Бабушка, а они на людей не нападают, и какие они?
— Нет, не нападают. Они похожи то ли на лисиц, то ли на волков. Понял? Только меньше волков и крупней лисиц. Спи, давай! Уже поздно, я тоже хочу спать, а то, чекалки придут и защекочут.
Через какое-то время крики шакалов стали уже не так отчётливо слышны, но всё ещё доносились откуда-то с окраины станицы, а вскоре, голодная компания умолкла. Под едва слышное шуршание падающего за окном снега и тихое потрескивание дров в печи, Андрей начал засыпать.
После недолгого затишья, голодные шакалы ещё долго продолжали кричать в ночной тиши, рыская по станице, перекликаясь друг с другом. Их крики были похожи то ли на крики и всхлипывания плачущего ребёнка, то ли на пение не совсем дружного хора, похожего на заунывное пение разноголосой компании подвыпивших казаков и казачек, возвращающихся с вечеринки и поющих на разные голоса невпопад, как бы стараясь, перекричать друг друга. Но вскоре Андрей ничего не слышал, потому что крепко спал. А на следующий день он снова слушал рассказы бабушки.
— …Такими, вот, были твои прапрадеды, а сейчас я тебе расскажу, каким был твой прадед Климентий, — ответила ему бабушка.
— Бабушка, если мы казаки, то почему нас мужичками дразнят в станице?
— Это кого дразнят, тебя что ли?!
— Меня.
— А ты их не слушай, пусть себе болтают. В тебе кровь гребенских казаков течёт, а мужичками, Данилушкиных, издавна обзывают. Данилушкиных, станичники обзывают мужичками возможно из-за того, что твой прадед имел неосторожность взять себе в жены мужичку, то есть русскую. Она, Хавронья Афанасьевна, конечно же, не мужичкой была, а дочерью офицера, но всё одно – из России. И знали её станичники как хорошую швею. Так что, всех кто не из терских, донских или кубанских земель называли мужиками или кацапами, и детей их, мужичками дразнили. В станице Старощедринской, да и в Кахановке, помню, жили Стрелковы. Так их и вовсе хивинцами дразнили, словно они басурмане. Но мало кто из казаков помнит, почему: их прародителю, да ещё одному казаку из станицы Червлённой удалось бежать тогда из хивинского плена, где пробыли они почти двадцать лет. Они-то и рассказали всем, что с их отрядом случилось тогда. Понял? От Хивинского похода наших гребенских казаков идёт твоя фамилия, а предки твои и в Кавказскую, и в Русско-турецкую войну воевал. Так что, кацапами-мужичками, они никак быть не могли.
Глаза Андрея слипались, и он, незаметно для себя, уснул. Во сне он видел одного из своих прапрадедов, которого никогда не мог видеть – даже на старых фотографиях в альбоме, которые показывала ему бабушкой. На тех фотографиях его не было. Не было потому, что фотографии в то время, когда были живы его прапрадеды, были редкостью и не везде доступной роскошью. Видимо по той причине, фотографий как Петра Ивлиевича, так и Дормидонтия Ивановича не было в семейных альбомах. Во сне Андрей видел своего предка. У него была чёрная борода. Его прапрадед, сидит на коне. Он вместе с другими казаками возвращался в станицу из похода. Казаки пели какую-то заунывную казачью песню, но его сон прервала тихая молитва бабушки, которую он, во сне, видимо, принял за песню казаков. Она стояла на коленях и молилась. Андрей открыл глаза и увидел, что никакого казачьего отряда нет и это, был всего лишь сон. Помолившись, Мавруша встала с колен. Стоя перед святыми образами, трижды поклонилась и перекрестилась. Крестилась она не тремя, а двумя перстами, как и полагалось староверам старообрядцам; поправила фитиль в лампадке, висящей над образами и затем, обратившись к Андрею, сказала:
— Внучек, просыпайся. Солнце уже взошло. Иди, умывайся и одевайся. Скоро завтрак будет готов.
— Хорошо, бабушка, встаю. В комнате было прохладно, потому что печь за ночь остыла, но в печи снова разгорались дрова, и его бабушка суетилась возле неё.
Выйдя из комнаты на застеклённую веранду, где висел умывальник, закреплённый на стене, а под ним стояло ведро, Андрей умылся. Затем, вытерся полотенцем, висевшим рядом и слегка продрогнув, так как веранда не отапливалась, быстро вошел обратно в комнату.
— Брр-р-р, какая вода холодная.
— А ты одевайся быстрей — согреешься, и давай к столу. Позавтракаем, и иди куда хочешь. Только на Терек не ходи. Не дай бог под лёд провалишься. Что я потом отцу с матерью скажу, если утонешь? Не пойдёшь на Терек?
— Нет, бабушка, на Тереке лёд ещё слабый. Мы с пацанами проверили — можно и провалится. Мы лучше будем кататься на санках, спускаясь со станичного вала вниз.
— Так! Значит всё-таки ходил на Терек! Я же тебе вчера сказала, чтобы ты несмел, ходить туда!
— Но мы всего один разок попробовали и то – с краешка.
— А если бы провалились и утонули, что тогда? Один разок они попробовали! Ведь в Тереке у краешка, самая глубина как раз и бывает. Это посередине реки может быть и воробью по колено. Всё! Никуда не пущу! Сиди дома, так дело лучше будет!
— Дома так дома… — ответил, немного огорчившись запретом на прогулку Андрей. — Бабушка, а ты ещё, что-нибудь мене расскажешь?
— Лучше уж я буду языкам молоть, нежели ты утонешь в Тереке, — пообещала рассказать какую-нибудь интересную историю из её жизни бабушка, которую он любил почему-то больше всех остальных родственников.
Позавтракав, Мавруша убрала со стола; подложила дров в печь; перемыла посуду и села у окна вязать тёплые шерстяные носки, и как обещала внуку, рассказывала ему ещё что-то. Андрей слушал её рассказы и глядел в окно. Снег уже не падал – стояла тихая солнечная погода. Снежинки искрились на солнце. Но вдруг, дружная ватага мальчишек, подойдя к забору, начала кричать под окном и звать Андрея.
— Бабушка ну отпусти, пожалуйста. Вот тебе честное слово, что мы на Терек не пойдём.
— Ну, хорошо, иди, только недолго. К обеду, чтобы дома был! Хорошо? И помни, ты дал мне своё честное казацкое слово, не посрами чести казака. Иди, но помни.
— Хорошо, бабушка, обязательно буду вовремя, — ответил радостный Андрей, надевая своё пальтишко, шапку и ботинки. И к обеду он уже был дома, как и обещал бабушке, хотя его и уговаривали остаться, такие же мальчишки и девчонки, как и он сам, чтобы поиграть.
***
1. Баз – скотный двор.
2. Сбегаем – именно так говорили терские казаки. Сбегай, сбегать сбегаем и т.д., но не сходить, сходил, сходите. Сбегаем или сбегать верхами – подразумевалось быстрая езда на лошади.
3. Посадка – так станичники станицы Старощедринской называли земельные наделы выданные правлением колхоза «Коминтерн» во временное пользование для посадки на них сельскохозяйственных культур в личное пользование.
4. Имелась в виду археологическая экспедиция 1963 г., в которой принимал участие Л.Н.Гумилёв, по исследованию местонахождения древнего городища Семендер, Терской Семендерской Хазарии.
5. Буруны – так терские казаки называли дюны бескрайних и безлюдных Ногайских степей, переходящих местами в полупустыню.
6. Саман дар – Семендер, древнее городище Терской Хазарии VII – IX века нашей эры.
7. Черноморская линия – имелась в виду вся Кавказская оборонительная Линия, берущая свое начало от берегов Каспия и проходящая до берегов Азова.
8. Чекалки – так терские казаки называли шакалов.
9. Черик – черевики, древнерусское название башмаков, тапочек, сапожек и т.д. сшитых из кожи.