Есть что- то в этой ночи особенно - беспокоящее. Наверное, огромная луна и не здоровая психика.
Барселона. Тихий номер уютной гостиницы. Наскоро уложив Роналду, сооружаю камин и углубляюсь в бар. Разочарование скрашивает шоколадное мороженное , которое, наконец- то , научилась усваивать Чудовищница. За спиной кто- то говорит: « Не возражаешь? » За столик садится молоденькая, худенькая женщина с тёплыми глазами. Восклицаю: « Надо же, глаза- то у тебя, мамины».
- А как я должна смотреть на любимого человека?
- И пальчики, какие тоненькие! И часы только на запястье держатся. Ты у меня, даже не замужем что ли?
- Замужем? До меня доходили какие- то не ясные отрывки.
- Не ясные отрывки, говоришь?
- Основное я знаю. О коляске, о папе с мамой.
- И, как же ты исхитрилась остаться юной? Прямо, Портрет Дориана Грея, какой- то.
- Ты не пропустила ко мне ни одного приговора, навета, хулы и программирования.
- И отчаяния? Привираешь, ясен пень, привираешь. Иди- ка сюда.
Встаю, подхожу к раскрытому окну. Душа пристраивается рядом. Беру её за руки, долго вглядываюсь в забытые глаза.
«Мальчик, водочки принеси», обращаюсь к, вышедшему из спальни, Роналду. «Куда тебе, ты и так, сама с собой разговариваешь», отвечает Криштиану.
- Ладно, сама слётаю. Пусть тебе будет стыдно.
- Мне, в любом случае, будет стыдно. Но, лучше, я пойду сам.
- Да настоящей водки неси, а не вашу бурду, и побольше. Праздник у меня сегодня!
Роналду, в очередной раз, «убивает» меня взглядом, одевается, выходит. «Зачем ты пьёшь», спрашивает Душа.
- «Зачем ты пьёшь, зачем страдаешь и песен звонких не поёшь». Пить хочется.
- Пить? Есть кофе, чай, какао, молоко, наконец.
- Молоко. Всё, тобой перечисленное, оставляет меня сидеть в коляске, в пустом доме, а водка переносит сюда и позволяет сделать вот так.
Легко подсаживаю Душу на подоконник, перекидываю её ноги и, сталкиваю вниз. Через мгновение, из пропасти взлетает воробышек. «Тьфу, приблазнится же», равнодушно отхожу от окна. «Ты, не - по детски, крута, как догадалась», спрашивает Ворон, появившийся из угла комнаты.
- Скажи тебе, замучаешь галлюцинациями. Ты и сам, галлюцинация. Бред алкоголика и наркомана.
- Вот придёт Роналду…
В комнату входит Криштиану. Как в замедленном кино, его волосы теребит ветер. «Треники» с обвисшими коленками, по подмышки натянуты на, заляпанную жирными пятнами, майку. Роналду несёт авоську с десятком бутылок, торчащих из ячеек сетки.
Брови Ворона взлетают вверх, в горле что- то « каркает». Задушевно интересуюсь: «Роничка, третьим будешь?» «Роничка» любовно расставлявший бутылки на столике, радостно вскидывается, алчно и утвердительно трясёт головой, заросшей буйными лохмами. « Это - мой мир, Криштиану Роналду в нём идёт спать перед ответственным матчем», говорит Ворон, стряхивает мой морок с человека и ведёт его в спальню. В небе Барселоны грохочет гром.
Какое- то время пытаюсь настроить колокола города. Получается плохо. Дальше «Вечернего звона» дело не движется. «Ворон, дай порулить», дергаю за руку Учителя, вышедшего из комнаты Роналду. «Что опять», щурился тот, прислушиваясь к перезвону.
-Дай Силу мне!
- И много?
- Спроси ещё: «Сколько вешать в граммах?»
- Ты и не осилишь больше.
- Ай, …
Выхожу в небо Барселоны. Привычно ныряю в грозу. Ловлю её огненный хлыст. Зло кричу от выжигающей боли, но терплю. Перетерпев, свиваю из хлыста петлю, накидываю на прежнего владельца. Несколько раз обматываю ближние тучи огненным батогом, получаю «хомут». Дотягиваюсь и подвешиваю на него «голову» колокола неба Андорры.
Отдышавшись, спускаюсь на «талию» монстра, отдаю ему свой «язык». Сгибая и разгибая колени, начинаю раскачиваться. Колокол увеличивает амплитуду, мне остаётся только синхронизировать голоса всех звонниц Барселоны. Бам - бам - бам-бам…
Закемарив, соскальзываю с колокола. Он «выстреливает » мной в сторону Сарагосы. Просыпаюсь только тогда, когда основательно впечатываюсь в её базилику. Никак не могу развести в стороны, сбежавшиеся к переносице, глаза. Купола, колонны, звонницы двоятся и троятся. Мне душно и тесно в, пропахших елеем и камфарой, небесах Испании. Крылья возвращают меня в Барселону в чудовищном настроении. Не хватает простора и воли. Прижимаюсь к «талии» небесного колокола, лечусь видениями Чумацкого шляха, рек, истекающих из неба, продолжающихся друг в друге. Одна, с материнского уюта, напитанного чабрецом и чернобыльником, передаёт меня в бескрайние ладони, в пыли которых, по щиколотку утопает ступня, вьётся мышиный горошек, кланяется вечный ковыль. Его движениям вторят маки родины отца. Крылья наполняются ветром его степей. Ветер перемешивается с порывистым дыханием просторов, из которых, на маленьких лошадках, выезжают великие завоеватели. А там, мчусь куда- то, где можно пеши, перейти с одного континента, на другой. И не километрами, да направлениями измеряются те просторы, парсеками. «Русь- матушка, куда несёшься ты?» «До ближайшей звезды, моя радость, до ближайшей звезды».
В голову, в грудь вливается тёмная сила. Она кривит губы презрением и высокомерием. Мощь кружит пьяную, и без того, голову. Счёт пройденных потерь корёжит душу. Язык выговаривает глухим, рокочущим басом: «Много песен слыхал я в родной стороне;
В них про радость, про горе мне пели,
Но из песен одна в память врезалась мне-
Это песня рабочей артели.
Эх!» Колокол, описал круг над храмами Барселоны, выбрал искупительную жертву и вошёл в портал добродетели Веры.
«Дубинушка, ухнем,
Эх, зелёная сама пойдёт», голос крушит портал Надежды.
«Подёрнем, подёрнем,
Да ухнем!»
Вниз полетели обломки Милосердия.
«И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям, стонет пьяная Душа,
Эта песня идёт по наследству», принимается колокол за скульптуры ангелов и святых.
«И как только работать нам станет невмочь», срывается вниз кипарисовое дерево со своими символами,
«Мы - к дубине, как к верному средству,
Эх», рушатся башни- веретена.
… Восторг разрушения обрывается в вечную бездну жестокой жалости к себе. Спрыгиваю с колокола во внутренний эллипсоид Жертвы.
Оглядываю уцелевшие колонны и витражи, вскидываю руку с, вросшей в плоть и кость, молнией. Тихо, но грубо ругаясь с болью, трансформирую плеть в скрипку: «К тебе я стану прилетать,
Гостить я буду до денницы,
И на шелковые ресницы
Сны золотые навевать».
Стрельчатые своды вторят нечеловеческому голосу скрипки. «Никто не прилетел. Жизнь прошла, а я, так и не проскакала по берегу на лошадкееее. Что мне ваша Жертва? Тьфу. Начхать и растереть. Ыыыы».
Напрасность себя распластывает по полу. Душа, метнувшись в каменной клетке, привычно ищет смысла в своей, «ещё жизни».
Однако надо выпить. Очертя голову, напролом рвусь к заветному причастию. Плечи, которым вера Саграды, как смирительная рубашка, сносят останки Жертвы.
Крылья поднимают меня с кучи строительного мусора, в который превратилась европейская штучка, на подоконник окна номера Роналду. «Прямо, Оскольдова могила, не иначе», выныриваю из пьяного куража за непочатой бутылкой, стоящей рядом с Вороном. «Варвары, дикое скопище пьяниц, не создавать, разрушать мастера», декламирует он, протягивая мне изящную рюмочку.
- Тратить на тебя водку, только зря продукт переводить.
- Наливай, хватит тебе. Через пять минут выпадешь в осадок.
Жидкость в рюмке становится рубиновой. Ворон втягивает хищным носом её аромат, жмурится от удовольствия, пьёт маленькими глоточками. «Да, жаль, что это только снится мне, родной, ты поделился со мной силой, спасибо», лезу целоваться к Наставнику.
- С моей силой ты крушила небеса.
-Что было потом?
- Твоя собственная.
- Так много?
- Меня это тоже смущает. Видимо, ты нашла общий язык с «Матерью - сырой землёй».
- Она надменна и презрительна?
- Это, побочный эффект Вечности. Даже интересно, чтобы было, если бы ты не пила.
- Где сейчас эта сила?
-Прибрал. От греха подальше.
- А ничего, что ни тебе дали?
- Попробуй, забери.
- Нет, пусть будет у тебя, раз, со своей проблемы. Я, будет нужно, попрошу там, где меня, действительно, ждут.
- Там всех ждут.
- Да не всем силы дают.
- Не обольщайся. Спросят потом. По полной.
- Хоть будет, за что. Ты так развлекаешься, за бесплатно.
Ворон молча, наблюдает за моими попытками уместить в ладонь с молнией бутылку. Теряю терпение, поднимаю бутыль над собой, опрокидываю и подставляю под струю рот.
В гостиную вбегает Роналду, подскакивает к окну, почти сталкивает меня с подоконника, кричит: «Они её так и не достроят, что там случилось?» Кричу ему в тон: «Мы строили, строили и, наконец, построили, ура». Валюсь в сон: «Больше не могу». Ворон подхватывает бесчувственное тело, укладывает его на пол, расправляет стельки крыльев. Потом раскрывает ладонь Чудовищницы. После некоторого размышления решает, что руку легче оторвать и выбросить, чем вылечить. «Вы, мой небесный покровитель», спрашивает Роналду, проследив взглядом за скрипкой- плетью. «И коварный искуситель по совместительству, хотя, тебя искушать не надо, всё сам сделаешь», отвечает Ворон. Он внимательно осматривает Чудовищницу, тщательно подтыкает под спящую одеяло, принесённое из спальни Роналду, закрывает окно, снижает в гостиной температуру, уходит.