Пьеро сразу узнал Василия, хотя тот очень исхудал, кожа приобрела серый оттенок, а подбородок зарос рыжей бородой. Сенсист подбежал к креслу, склонился над энерготехником, с тревогой вглядываясь в измученное лицо.
- Василий, Василий, - позвал Пьеро.
Его никто не трогал. Было тихо, только чуть потрескивало энергетическое облако над ними и вспышками возникали в нем образы. Василий открыл глаза. Сначала в них была пустота, будто смотрели не глаза, а бельма. Потом синие теплые искорки проступили в них, как вода сквозь талый лед.
- Петька? – беззвучно шлепнул губами энерготехник. Звук зародился, но влажно поскользнулся в отвыкшем напрягаться горле.
- Что они с тобой сделали? Что вы с ним сделали?! – спрашивал Пьеро.
Его трясло. Он осмотрелся. Шансов бежать – никаких. Это не картина, и он не крутой парень, одной левой крушащий челюсти десятку бравых бойцов. Он один, в сердцевине шара, где-то в центре лабиринта. Со стариком, которого не сможет защитить. Странно, но трясло его от гнева и ярости больше, чем от страха. Он обернулся к Стивену.
- Ты серьезно думаешь, что сейчас я тебе расскажу все, что я тут с кем делал? – насмешливо и удивленно спросил Отец.
Он стоял со скрещенными на груди руками, точно так, как помнил Пьеро из одной из своих многих жизней, если ублюдок не наврал ему насчет детей Люцифера и прочего.
- Ты мне только что много рассказал.
- Нам некогда больше болтать. Главное ты знаешь: ты практически полубог, избранный самим Люцифером гений. Ты должен быть польщен. Блеск у тебя был. Ты не успел посмаковать свое величие. От твоего Белого мага писает кипятком каждая вторая студентка с высших курсов воображения. А теперь не отнимай у меня время. Твоя очередь занять почетное место атланта современного мира, который такие, как ты, разрушили вместе со своим лучезарным бесом.
- Я не понимаю, о чем ты. Может, уж расскажешь свою версию до конца?
- Нет времени.
Его схватили за руки. С Василия сняли «корону», вытащили трубочки из шеи и откуда-то из-под мышек. Потекла кровь.
- Вы его убьете! – в ужасе вскричал Пьеро, дернувшись в руках серых, но его держали так крепко, что он лишь почувствовал боль от сжавшихся на предплечьях пальцев.
- О себе позаботься, - посоветовал Отец и отвернулся.
Василия положили на пол. Пьеро слышал, как забулькало в горле мужчины, ноги задергались на ковре. Мутные, некогда голубые глаза, закрылись, с тихим стоном вырвался последний вздох, похожий на вздох облегчения, а потом Василий застыл. Пьеро не заметил, как самого его уже подвели к освободившемуся месту. Он слизнул соленую жидкость с губ, - «Василий был моим отцом, мать так и не призналась», - когда ощутил прикосновение к спине и ягодицам жестких объятий кресла. Или трона?
«Это все?»
Он часто задышал, перед глазами все плыло. Внезапно он подумал, что обязан не сдаваться до последнего. Это явно было поздно, и он слышал негромкий смех Стивена, когда наносил удары серым, а те его скрутили, не ударив в ответ – берегли голову. Он еще подергался, отчаянно, яростно, но только потерял последние силы. Возможно, и к лучшему. Когда на него надели «корону», он уже ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния. В шею сделали укол с каким-то лекарством. Он не чувствовал боли, когда стали присоединять трубочки ко всему телу.
Теперь он умер. Что нужно человеку после смерти? Покой. Он прислушался к себе. Не происходило ничего болезненного. Его окружала темнота. «Если я открою глаза?» «Открой».
Он открыл глаза. Он стоял на вершине большого сине-зеленого шара, великан с раскинувшимся над ним небом. Осторожно он сделал несколько вдохов. Больно не было, дискомфорт заключался лишь в невозможности шевелиться, принадлежать себе. Но его дыхание принадлежало ему. И он обнаружил, что может управлять дыханием, а потом и зрением. Его глаза смотрели во все стороны, а вскоре он убедился, что его взгляд проникает всюду, до дна муравьиной норы и еще глубже. Потом он начал осознавать, как по его жилам циркулирует кровь. Эта кровь разогревала до нужной температуры воздух, а сердце заставляло биться другие сердца. Он наполнил жизнью траву, которую видел, потом смог разглядеть мелких зверюшек, ожившими, потому что он вдохнул в них жизнь. Так, понемногу продвигаясь, он дошел до города, в котором заставил забиться сердца ненадолго потерявших сознание людей.
Сколько прошло времени? Он не знал, да и некогда было задумываться об этом. Своими мыслями, самим своим существованием, воображением, он создавал мир, разрушенный катастрофой. Он знал, что создаваемый им мир – мир «на самом деле». В этой реальности только слишком много было фантазий, а те люди, которые имели земной, простой талант любить бытие с естественной благодарностью птиц, обитали в Низком мире. Там Пьеро больше всего любил бывать, потому что там он немного восстанавливал силы, которые, как он понимал, рано или поздно у него кончатся, и его заменят, как износившуюся деталь.
Как-то он нашел Эйнви. Он приснил ей сладкий сон и любовался ее успокоившимся личиком. Она лежала, закрыв глаза, выплакавшаяся накануне в подушку. Он сначала решил, что о нем, потом понял, что страдала она от неразделенной любви к другому знаменитому сенсисту. Это рассмешило Пьеро и придало ему сил. Вообще даже пипл из высокого мира если не восстанавливали его силы, то хотя бы не отнимали. Он не мог понять, почему с Иными и сенсистами ему тяжело соприкасаться, хотя и те и другие нуждались в его помощи, но словно противились, когда он регулировал их расстроенные жизненные системы.
Еще одной проблемой стали черные демоны, проникавшие в поддерживаемый им мир. Те пронзали Пьеро мучительной болью. Они стремились уничтожить, растворить реальность. Понять их не представлялось возможным, потом что вся их логика состояла из жгучей ненависти к бытию. Казалось, даже полевую мышь они ненавидят только за то, что та с аппетитом поедает зернышко. Пьеро вскоре понял, что идущее от черных фигур зло проникает и на более тонком уровне. Флюиды ненависти порождали все болезни, зависть, жадность и другие негативные эмоции, чьей сутью является разрушать. Ненависть к бытию, к совершенству воображенных кем-то безупречных форм, оказавшихся жизнеспособными. Люди из высокого мира жили недолго. Их больные тела черная нечисть подтачивала с особенным остервенением, а с Иными вела странную, изнуряющую борьбу, законы которой Пьеро только начинал осмысливать, но у него не было сил вникать досконально, потому что постепенно он стал уставать.
Сколько прошло столетий? Он не знал. Только успел уже похоронить маму и проводить взглядом в последний путь постаревшую Эйнви, недавно оплакавшую седьмого своего мужа-сенсиста. Отец жесткой политикой сумел немного восстановить баланс их медленно гибнувшей реальности. Он отлавливал талантливых сенсистов, и Пьеро чувствовал, как и их энергия вливается в общий поток, поддерживавший жизнь. Инакомыслящих Иных, которые на ментальном уровне сражались с Тьмой, Отец отправлял сражаться подальше от планеты живых людей. Должно быть, Иные гибли. В этом Пьеро не сомневался и подозревал, что смерть их была страшной. Но он все меньше и меньше задумывался о справедливости бытия, и прошли времена, когда он спускался в Низкий мир и слушал Физиков. Это оказалось племя киборгов, которые посвятили себя познанию вселенной. Их тела практически полностью состояли из искусственных деталей, и Пьеро приходил посмотреть на них, потому что не мог сообразить, куда, в какое место к ним проникает зло? Ведь их мозг также заменяли синтетические материалы.
Итак, время шло, и сменялись столетия. Он привык к своей смерти настолько, что стал замечать и кое-что, чему он не придавал поначалу значение, считая шумом своей крови. Хлопки. Негромкие хлопки. Они не относились ни к кому на земле. Ни к зомби, ни к пипл, ни к Иным, ни к сенсистам, ни к физикам. Хлопали незримые духи. Иногда он возвращался к тому, что прислушивался к ним. И только однажды, прогоняя воспоминание о Виктории – иногда он вспоминал о ней, но старался изгнать саму мысль о своей юношеской любви – в памяти всплыло одно ее рассуждение. Коломбина, Арлекино… Пьеро.
«Они были всегда, Пьеро. Правда. Ну смотри. Когда-то люди не умели фантазировать. Или фантазировали примитивно. Вроде того, что по этой сухой земле потечет река. А потом к ним пришли сущности и научили их фантазировать по-взрослому».
«О, нет! Опять ты со своими сущностями. Впрочем, продолжай, я люблю тебя слушать. Подожди. Садись сюда. Ммм… Вот так. И что там с сущностями?»
«Они приходили к людям в разных образах. Появились менестрели, поэты, писатели и художники. Музыканты и артисты, но те, кто приходил, приходили в похожих образах, преломляясь через личность того, кто пытался их показать через свое произведение людям. Я одного из них вычислила. Смотри. Мефистофель. Он же был Ланселотом, он же – Печориным, Онегиным, Ставрогиным - у русских. Он же всякими там Лестатами и Люциусами, виконтами де Вальмонами - у западных авторов. Недаром, кстати, в его имени почти всегда есть буква «Ль». Это только из того докатастрофического периода, который мы изучали. Но его ликов немыслимое множество. К примеру Оскару Уайльду он вовсе явился живьем в виде соблазнившего его мальчишки, а потом смеялся над всеми невнимательными со страниц «Портрета Дориана Грея», а еще…»
«Тссс… Тебе так идет эта кофточка… Ммм… Не хочешь еще коктейля? Я сейчас налью… Да, сладкий… хммм… как ты».
«Подожди… Среди них еще один, не утруждающийся маскировкой. Шут. Ну его-то легче всего проследить! Ты только попробуй! Правда, это забавно».
Она много еще тогда фантазировала, приводила аналогий, утверждая, что иногда они являются всей бандой и окружают одну личность, вселяясь в нее по очереди. Вот так, по ее мнению, случилось с Моцартом. А еще был один экономист Джон Ло. Тоже их игрушка. «На деле все мы их игрушки, только некоторых они особенно предпочитают», - сообщила она, засыпая в его объятьях. Если с некоторыми ее утверждениями он мягко спорил, то тут он согласился, и они погрузились в блаженный сон.
Хлоп. Хлоп. Тшшш… Смех. Если он сойдет с ума, что станется с миром?
Ответом ему был странно знакомый смех. И тут он увидел их.