Дочь Степанида родилась за несколько дней до первого сентября. В новый учебный год Енька вошла слингомамой, фланируя по факультету уже не просто в тапочках, но и без причёски, и без чулок, кое-как завёрнутая в растянутый, застиранный, в пятнах кашек и какашек халат. Когда малышка подавала голос, Енька, где бы ни находилась - в аудитории, в кафешке, в библиотеке, на кафедре перед очами академика - жестом спокойным и естественным выпрастывала из недр халата тугую, молочную, сине-розовую грудь, Стеша ловила сосок, удовлетворённо причмокивала, замолкала. Академики, профессора, доценты, а особенно молоденькие, сексуально ущемлённые аспиранты опускали глаза в мучительно-брезгливом смущении, инспектор курса останавливал Еньку в коридорах, предлагал ей оформить академ, на что та неизменно отвечала наивно-гордым отказом. Ей надо было караулить свежеокрученного Пашу.
Их залётный, наспех оформленный, с платьем напрокат и кольцами в долг брак так и остался в разряде понарошку. Паша очень быстро обнаружил, что на девяти метрах с Енькой, Стешей и Асей заниматься как следует у него не получится, а потому не долго думая вернулся к добрачному формату своей жизни: отсиживал лекции, отрабатывал семинары, а потом ехал в родительский дом, к началу начал. Мягколапая, стремительная в не стесняющих вольный её бег одеждах, с сытым, розовым младенцем в объятьях, Енька носилась за ним по всем пяти этажам, двадцати пяти кафедрам и сорока аудиториям мехмата. Она наизусть знала пашино расписание, а потому ей всегда удавалось застать его врасплох. Паша неумело тетёшкался с дочкой, густо краснея под направленными на него холодно-насмешливыми взглядами социально-близких. Впрочем, социально-близкие были предсказуемо тактичны, тщательно избегая любых словесных намёков на неприличную, непроизносимую пашину женитьбу. На посиделки одноклассников его приглашали одного, отвечая уже мне на неуместно въедливые вопросы туманным: "Ну мы же её совсем не знаем, не общаемся с ней, ей же и будет с нами скучно." И он шёл, и окунался в родное, и рубцевал нанесённые его тонкой нервной организации раны. Касталия оставалась для Еньки неприступной, недостижимой, непостижимой.
На развод Паша подал тихо, ничего не объявив, не объяснив, не загладив. Енька, получив повестку, рвала и метала, бегала за защитой в деканат, до упора не являлась на заседания в суд. Деканат вмешиваться в дела семейные отказался, и их без шума развели через полгода. Кроме Стеши, Еньке досталась от Паши красивая, редкая, стильная фамилия и тысяча рублей, которую сунула ей мадам Каналова, приехавшая раз посмотреть на внучку: "Петина, Пашина - какая разница! Главное - наша!" - ворковала она, целуя толстенькие младенческие щёчки. Больше Енька свою свекровь не видела никогда.
С африканским студентом мы встретились, как обычно, у телефона. Енька пыталась дозвониться до Каналовых (очень нужны были деньги или хотя бы пара упаковок памперсов), африканский студент переживал очередную любовную драму. Повесив трубку, он театрально воскликнул на непривычно чистом русском языке: "Зачем арапа своего младая любит Дездемона? - Затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона!" И усмехнулся, реагируя на моё культурно шокированное изумление: "Диссертацию пишу, на тему "Наш Пушкин"". - "Ну ваш, так ваш", - ответила я. "Ребёнка-то давай, подержу, покачаю, а то устала уже! " - обратился Пушкин уже к Еньке, которая всё набирала и набирала не желающий отвечать номер. Взял дитё, нежно убаюкал, отнес в колыбельку, потом сбегал за памперсами и чем пожрать, аккуратно выставил купленное на холод, осторожно закрыл дверь пенала за успевшей задремать от изнеможения Енькой.
Через неделю, зайдя к Еньке, я обнаружила Стешу заливисто хохочущей, кувыркающейся по острым пушкинским коленкам, пытающейся подпевать безупречно музыкальному, безпуречному ритмичному "Уэле, уэле, Мелимба меливе! Кикоче, кикучи Мелимба меливе!" , что изливалось из вновь обмётанных простудой африканских уст. И Енька, отдохнувшая, подхарчившаяся, глядела веселей: "Мы с подружкой в кафешку сбегаем, а ты посидишь со Стешкой, а, Пушкин?" Уже за кофе я сумела выдавить из себя нескромный вопрос: "Ень, ты что, сейчас с ним?" Енька смерила меня презрительным взглядом: "Ты чё, я дура что ли?! Я думаю Петьку убеждать в том, что Стешка его. По срокам там только так, не пашкина она..." А месяцем позже в той же кафешке Енька демонстративно, гремя подносом, отсела от пригласившего его туда и оплатившего заказ Пушкина, завидев ввалившуюся в зал банду пятидесятисемитов с братьями Каналовыми во главе. Которые, в свою очередь, демонстративно проигнорировали её саму.
С дитём в слинге Енька бодро и беспроблемно перешла на последний, пятый, курс и вдруг занервничала: времени на окончательное устройство личной жизни оставалось у неё совсем немного. Она подкинула годовалую Стешу матери в Черноголовку и серьёзно взялась за оставшихся в живых матшкольников, попутно истребив всех подруг как возможных конкуренток в борьбе. Подпав под раздачу, я утеряла непрерывность нити её судьбы, узнавая новости лишь урывками или в опосредованном варианте. Петя, нашедший себе летом девушку с юрфака, в руки Еньке не дался, но в пенальчик был увлечен, дефлорирован и развращён способный, ироничный, слегка стесняющийся невеликого своего росточка одноклассник Каналовых Вася Сергеев. Окончательно Вася избавился от Еньки лишь сбежав в аспирантуру университета Чикаго.
Потом через пенальчик по-быстрому, не задерживаясь, прошли Лёва, Сеня и Марек, замкнув тем самым курсовой круг матшкольников, в принципе способных реагировать на сексуальные, то есть единственно семантически доступные Еньке сигналы. К диплому Енька подошла, почти серьёзно думая об академе как возможной отсрочке в решении своей женской судьбы, но держать её на факультете ещё год не хотел больше никто. Диплом за неё написал научный руководитель, на госах ей с отвращением поставили тройку. Славная, милая, смешная Енька, ставшая за пять лет частью факультетского пейзажа, выпускалась с свободное плавание - с нечистой совестью у всех задействованных лиц, кроме неё самой. Енька никого не благодарила, но злобно на всех досадовала за то, что не получила так нужный ей именно сейчас академ.
В последний раз я видела её тремя месяцами позже, у кафедры - странно поправившуюся, подурневшую, но весёлую. "С физтехом познакомилась - и где? В ночном клубе! Сейчас думаю, может, мне в аспирантуру. Лёха поможет!" При прощальном поцелуе меня вдруг осенило: "У тебя всё нормально? Ты не беременна?" - "У меня всё нормально, но я беременна. Лёха - на седьмом небе!" ... Енька родила дочку Лукерью, вышла замуж за физтеха Лёху. Живёт с ним до сих пор, регулярно выставляя в соцсетях фотографии - каждый раз со свежевылупившимся младенцем среди длинношкурых борзых. Размножает собачку Асю, дочку Аси, внучку Аси, правнучку Аси. Дела, судя по всему, идут хорошо. В аспирантуре мехмата могут спать спокойно.