Эпилог и послесловие. Карел Коваль Моцарт в Праге
ЭПИЛОГ
Эпиграф:
«Ещё за день до смерти он попросил
принести к постели партитуру Реквиема
и напевал (в два часа дня) партию альта;
Жак пел сопрано, Гофер ( моцартов зять ) тенор,
Герле (в последствии басист в Мангейме) бас.
Когда подошли к первым тактам Lacrimosa ,
Моцарт зарыдал и отложил партитуру…»
Тенорист Жак, первый исполнитель Тамино.
ГЛАВА 1. РЕКВИЕМ
- 1 -
Франтишек Душек быстро идёт по Влашской площади. Он убит горем, не отвечает на поклоны, ничего не видит и не слышит вокруг себя. Голова опущена на грудь, сильнее обычного прихрамывает на больную ногу.
Тяжело вздыхая, подходит к своему дому. Прежде, чем войти, однако, выпрямил спину, смахнул что-то с лица. Тихо отворяет дверь и сразу останавливается на пороге. Слышит плач, и не один, а два голоса. Осторожно подходит к комнате, видит пани Людмилу с головой, удручённо опущенной на руки.
Пани Жозефа у клавесина, руки на клавиатуре, лицо залито слезами. Он погладил её по волосам:
«Кто сказал тебе?»
Не поднимая головы, прошептала:
«Пани Тунова».
«Это невозможно, ведь он уже почти…», - дальнейшие слова сдавили горло, потекли слёзы. Рыдания сотрясали Франтишка Душка. Из-за двери послышались знакомые голоса.
Входят Святовитский Кожелюх, капельник Стробах, регенты Кухарж и Праупнер. Мрачные лица, тяжесть в глазах.
«Уже знаете?»
«Не можем поверить»
«Никто в Праге не хочет верить, но это так. Пришли точные сведения. Куба получил из Вены письмо от Жака».
Пани Душкова подняла голову:
«Нам написала пани графиня Тунова. Она узнала уже после похорон, так внезапно это произошло».
Друзья присели, все молчат.
Первым заговорил Кухарж:
«Говорят, его похоронили в общей могиле среди нищих и бездомных. Жак написал Кубе, он был там, но поднялась такая вьюга, что провожающим пришлось вернуться, и за гробом шёл только его пёс».
«Вот так, значит, простилась с ним Вена?», - нахмурил брови Кожелюх, и
Стробах добавил:
«Потому мы пришли к тебе, Франтишек. Мы решили, что это сделает Прага. Наш оркестр готов. Играем Реквием, соберётся сто двадцать лучших пражских музыкантов. Мы просим пани Жозефу исполнить сольную партию».
Пани Душкова вытерла платочком глаза, лицо бледное, как из белого мрамора:
«Когда репетиция?».
«Сегодня вечером, я принёс вам партию».
«Спасибо».
Стробах протянул нотную тетрадь. Она прочитала:
«Реквием. Росетти – сопрано», - опустила глаза в ноты.
Стробах попросил у Душка лист бумаги. Стали составлять объявление от пражского Ностицова театра об исполнении Реквиема по усопшему В.А.Моцарту у св.Микулаша. Слова произносились тихо и страстно, как молитва.
Наконец, Стробах прочитал то, что получилось:
«Оркестр пражского народного театра сообщает, что в среду, 14 декабря 1791 года, в десять часов утра в малостранском главном приходском храме у св. Микулаша будут служить заупокойную мессу по капельнику и камерному композитору Вольфгангу Амадею Моцарту, тихо усопшему утром 5-го декабря, в знак безграничного почтения от общественности».
Дочитал, тут же совсем другим, велительным тоном прибавил:
«Теперь начинаем работать. Куба уже бегает по Праге, собирает певцов. Об оркестре позабочусь я сам», - и уже от дверей, прощаясь, прибавил:
«Мадам, вечером в шесть часов репетиция у св. Микулаша. Смею надеяться».
Пани Душкова послушно, как на концертной сцене, опустила голову:
«В шесть я на месте».
- 2 -
У Кубы много дел. Не велик труд собрать сто двадцать лучших мастеров. Их тысячи, желающих почтить своим мастерством покойного Вольфганга Амадея Моцарта. Многие ходили вокруг театра, в надежде, что на них падёт выбор, им окажут честь. Куба не медлил.
Сбегал в типографию Шёнфельда, просил побыстрее отпечатать приглашения. Когда же, наконец, принёс их Стробаху, выложил на стол и скрепил слезами, против воли брызнувшими из глаз. Стробах отнёс приглашения в театр, там репетировали Реквием. Каждый музыкант взял себе одно на память. Протягивали дрожащую руку, у многих при чтении чернила размазались слезами. Никто не стыдился этих слёз, ведь они были Его оркестром….
Во всех пражских хорах и домах, где любят музыку, говорили о Моцарте. У каждого было своё воспоминание, даже малейшее оберегали как редкостную драгоценность.
Репетиция продолжалась до глубокой ночи, расходились по домам, и Моцарт, как обычно, был вместе с ними, только вот не слышно его весёлого смеха. Куба рассказал музыкантам, как пан Моцарт за день до смерти напевал песню птицелова Папагено из «Волшебной флейты», которую писал в Праге, а в голове держал Реквием.
«Каждый номер из которого, когда заканчивал, немедленно просил пропевать. Так написал мне Жак», - говорил Куба, - «Ещё утром потребовал партитуру незаконченного Реквиема и пел с друзьями из него Lacrimosa, но не допел, разрыдался.
Уже умирая, всё дирижировал Реквием, подражал литаврам. Так и угас золотой огонёк его жизни, который светил людям только для радости. Когда я читал о том, как он остался совсем один, дети были у соседей, Констанция болела и находилась у друзей, как вельможный пан барон постановил хоронить его как последнего нищего, я тогда решил, что мы Моцарта проводим в Праге так, как он того заслуживает. Я дал прочитать письмо пану Стробаху, и мы согласились на том, что будем играть Реквием у св. Микулаша».
Музыканты расходились по домам, чтобы немного отдохнуть. Завтра с утра они будут играть Реквием тому, чьим именем подписано это сочинение, и будут играть так, словно он сам, Вольфганг Амадей Моцарт, управляет этим исполнением.
Все колокола собора святого Микулаша полчаса звонили, сообщая пражанам, что пришла минута прощанья. Со всех сторон съезжались господа в экипажах, многие шли пешком, заранее занимали места во всех уголках храма. Здесь уже давно расположился Цопанек, втиснулся с арфой в угол поближе к выходу.
Храм наполнялся, пришли двенадцать учеников Малостранской гимназии с факелами, внесли траурные венки. В руках у людей белые платочки. Катафалк похож на могилу, полон цветов, горящие свечи обрамляют надпись: W.A.Mozart.
Тихо, аккуратно настроились инструменты.
В полной тишине зазвучала музыка. Три хора с литаврами и трубами начали мрачную тему, и храм словно ожил. Его скульптуры, казалось, пребывали в торжественном возбуждении, огонь свечей над головами словно прощался с Вольфгангом Амадеем звуками музыки, среди них пламенело и разрывалось горем сопрано пани Душковой.
Её голос рвался на простор, люди подняли головы, засияли глаза. Сам Моцарт смотрел на неё из-под купола храма. В эти минуты не было сухих глаз. Цопанек прижал к груди арфу и даже стал выше ростом, с гордостью смотрел на окружающих, не скупившихся на слёзы, слёзы высшей радости, рождённые пониманием чистой красоты музыки, раздающей из самого сердца всем людям счастье и радость.
Прихожане расходятся. Цопанек вышел одним из последних. Видит перед собой сотню повозок. Недалеко от выхода стоят Душек, Кухарж, Праупнер и Стробах. Душек рассказывает, как некий виртуоз в Германии в отчаянии разбил свою арфу, узнав о смерти Моцарта, для него, дескать, умерла и музыка.
Цопанек, еле дыша, прижал к себе свою любимицу, стал молиться, сильно волнуясь. Услышал, как пан Душек говорит профессору Немечку, что пригласит моцартовых сироток в Прагу и позаботится об их воспитании:
«Мы считаем, что Прага – город Моцарта, и, само собой разумеется, она в ответственности за его детей».
Франтишек Душек говорил так тепло, друзья кивали головами, каждый готов стать детишкам Моцарта отцом. Куба сказал об этом вслух, заметил Цопанка, поклонился ему, поприветствовал. Стоящие рядом музыканты поклонились арфисту, как старому другу Моцарта.
ГЛАВА 2.ПОЙ, ВЛТАВА, ПОЙ!
- 1 -
Кромешная тьма окутала бархатным плащом засыпающий город. В декабрьской ночи башни сливались с беззвёздным небом. В окнах тут и там загораются огни, только наверху, на Градчанах, черным черно и абсолютно тихо. Сердечки колоколов молчат, те самые, что сегодня утром так торжественно звонили, что самый воздух Праги дрожал.
Нигде не играет музыка, не слышно песен. Там молчат, здесь тихо разговаривают, и в каждом доме в гостях Моцарт. Тема одна – невозможно представить Прагу без него, без его серо-голубых глаз.
По Целетной улице, спотыкаясь, движется тёмная фигура человека с тяжёлой поклажей на спине. Каждому его шагу отвечает особое звучание струн. Это ветер прикасается к арфе Эола. Так представлял себе путник, чтобы не грустить в одиночестве. Он направляется к Новому трактиру, где все окна уже были тёмными.
Только слабый свет лампы над входом освещал ветряную карусель, в которой застыл Цопанек, ибо это был он.
«Здесь, здесь это было», - зашептал арфист и прижал к себе арфу, чтобы её не унесло декабрьским ветром. Окоченелой рукой он нащупал в кармане жилета свой неотлучный талисман, и лицо старика украсила светлая улыбка, пальцы погладили рукопись Моцарта. Ещё немного постоял в освещённом кругу, в глазах горели звёздочки, единственные в той мрачной вечерней темноте.
Но вот бродячий музыкант собрался с силами и по-солдатски пошагал в сторону Старомнестского рынка. Прошёл мимо Тынской школы, заглянул в окно капельника Праупнера, опять улыбнулся:
«Пан Праупнер тоже вспоминает…»
Цопанек завернул в узкую улочку к своему сиротливому жилищу в монастыре Благословенной Анежки. Арфа тихо постанывала, когда её хозяин спотыкался на буграх. Вот он подошёл к высокой башне, что стоит как чёрный великан на берегу Влтавы, охранник с того света для земной бедноты. Он продвигался маленькими шажками, дотрагиваясь до кошачьих головок, которыми был выложен весь монастырский двор.
Возле камня, похожего на сердце остановился, это заветное место, он думал о нём с утра. «Сердце – самое главное, сердце – это всё». Так говорил пан Моцарт. Цопанек погладил камень ногой, прошептал:
«Ходят по тебе так долго, что затоптали. Но я твоему сердцу не изменяю».
Это была клятва арфиста Цопанка, уличного музыканта, одного из отверженных, но получившим благословение на веки от гения музыки.
«Да, это правда, сердце – это всё, с этим посланием от пана Моцарта я буду идти к людям и говорить с ними музыкальными звуками, чтобы в погоне за богатством они не забывали о сердце».
Он ещё раз дотронулся ногой до каменного сердца и побрёл к монастырским дверям. Поднимаясь по деревянным ступеням, его арфа на каждый шаг откликалась усталыми звуками.
Он поставил её в угол башенной горницы, чиркнул кремнем, зажёг свечу на столе. Она осветила готический свод потолка, откуда Цопанка приветствует его верный приятель ангел, играющий на лире, верный приятель бродячего музыканта. С ним арфист всегда беседует на равных.
Вот и сейчас старик улыбнулся:
«Видишь, пан Моцарт уже у тебя, пришёл к тебе на небо, братишка-музыкант, ведь так?»
Ангел с лирой отвечает таинственной улыбкой. Играет очень тихо, так, что слышит только старый бродяга. Арфа в углу помалкивает ревниво, смотрит на хозяина, что стоит подобно священнику возле алтаря во время проповеди.
Его рука снова потянулась в карман разноцветного жилета, вытащила драгоценный свёрток, перевязанный красной лентой. Поцеловал его, прежде чем развернуть, а раскрыв, долго смотрит в ноты. Для Цопанка они всё равно, что цветы или детишки, бегающие на летнем лугу.
Он оторвался от моцартовой рукописи, поднял голову наверх к ангелу, тихо заговорил:
«Это его наследство…послание…Что же, если тот разбил свою арфу! Пан Душек рассказывал после мессы, там, возле лестницы у Микулаша. Тот арфист не хочет больше играть, для него с паном Моцартом сама музыка умерла.… А что было бы, если и я разбил бы свою арфу? Но ведь он не то, что я. Он знаменитый арфист, и я не чета ему, бродяга, неизвестный уличный музыкант. Что, если и я разбил бы свою…», -
Цопанек не договорил, посмотрел на арфу, печально стоявшую в углу монастырской кельи. Звёзды на ней тускло освещались пламенем бедной свечи, вспыхивали и опять затухали. Старик переводил взгляд с моцартовой рукописи на ангела, затем на арфу, матушкино наследство, и снова на послание Моцарта.
Вдруг он разомкнул руки и как большая птица бросился обнимать свою арфу, так обнимают родную мать. Он погладил её, взял в руки и подошёл с ней к столу, где белел любимый талисман. Ангел смотрел сверху и всё время беззвучно играл. От дыхания Цопанка свеча на столе запылала ярче.
Старик, как в молитве, поднял руки, прикоснулся к струнам своей старинной ангеловой лиры и зашептал со страстью:
«Не разобью никогда, но буду играть, пока сердце бьётся в груди, чтобы люди стали лучше, чтобы хоть что-нибудь взяли у пана Моцарта».
Цопанек посмотрел на ангела и заиграл ту самую тему…. Играл, играл, пальцы вытворяли невероятные красоты музыки, и ангел глазах Цопанка превратился в Моцарта. Звуки серебром полетели из готического окна на волю, ветер понёс их вдаль над крышами Старомнестского рынка, через Йезовитскую улицу в сторону Каменного моста.
- 2 -
Они пронеслись через ворота Старомнестской башни и уткнулись в спину прохожего. Он тяжело переставлял ноги, шёл, низко опустив голову, словно сомневался, идти ли дальше или повернуть назад. Остановился, любуясь тихим светом из окошек Мысливечковой мельницы:
«Мели, мели, как молола в ту лунную ночь, когда мы с ним были здесь и вспоминали Йозефа….
Моцарт сказал тогда: «Умер? нет, не умер, маловеры, он тут с вами, и будет здесь навеки, пока Влтава под Каменным мостом поёт свою песнь». Сказал от сердца к сердцу, так и слышу его голос и могу добавить: и вы, маэстро, здесь вместе с нами навеки. Навеки со всеми чешскими музыкантами, которые любили вас, работали вместе с вами по всей Европе.
Прага – Королева Музыки. Она оценила тебя, Вольфганг Амадей Моцарт, как и ты оценил её и слился с ней навсегда. Твоё искусство росло вместе с шагами по её камням и вросло в те камни на веки веков».
Виолончелист Куба, закутанный в плащ – призрачный образ, слегка освещённый рубиновым огоньком вечного огня у ног золотой скульптуры Христа – стоя, широко развернув плечи, как пророк возле Брокоффовой Пьеты. Это было то самое место, где лунной ночью они с Моцартом разговаривали о Божественном Чехе Мысливечке. Над головой просвистели крыльями дикие гуси…
Куба всмотрелся в темноту неба, пробормотал:
«Как в тот раз…, тогда ещё цвели фиалки…».
Он продолжал свой путь в потемневшем осиротевшем городе, останавливался всякий раз, проходя возле тех мест, что помнят его, своего любимого маэстро. Вот и Святой с сердцем на ладони.
«Да, я слышу тебя, Амадей. Сердце – это всё, оно важнее всех книг в драгоценных переплётах с золотыми обрезами, что хранятся у Клементина. Ты тогда сказал: «Любите друг друга!», - Куба замотал головой, - «Ты не покинул нас, ты с нами в нотах…».
Старый виолончелист всё шептал что-то самому себе, листья шелестели на ветру, снова гуси прошумели крыльями над Прагой, огласили криками спящий город. Влтава тихим голосом напевала и светилась во тьме, как ожерелье из жемчуга любви всех сынов и дочерей чешской земли.
Пой, Влтава, пой во веки веков, чтобы камни превратились в сердца, чтобы все, кто придут на землю, получали моцартово послание, и чтобы жизнь людей расцветала в прекраснейшем из даров – радостной музыке.
-------------------------
СЛОВО АВТОРА:
"Закончив музыкальные хроники, я тяжело заболел и беспокоился, что книга не успеет выйти в юбилейном году Моцарта. Вмешалась дружеская рука Dr. Павла Эйснера, благодаря которому и случился своевременный выход «Моцарта в Праге». За этот редкостный поступок самопожертвования я спешу высказать ему мою безграничную сердечную благодарность.
В Праге, 10 апреля 1956 г. Карел Коваль"
-------------------------
ПОСЛЕСЛОВИЕ
СВИДЕТЕЛЬСТВО КАРЕЛА КОВАЛЯ
О ПРАЖСКОМ ПЕРИОДЕ В ЖИЗНИ В.А.МОЦАРТА
- 1 -
Книга Карела Коваля о жизни и творчестве Моцарта в Праге создавалась долго. Подготовительный период составил двадцать пять лет. Пятого сентября 1956 года Карелу Ковалю, если бы он дожил, исполнялось шестьдесят лет, и половину взрослой жизни он занимался Моцартом.
Домашний кабинет Коваля представлял собой настоящую научную библиотеку, где было собрано всё, что возможно найти у нас, и многие редкие зарубежные издания. Моцартовский архив - папки, и снова папки с вырезками и выписками — заполняли также часть шкафов в его рабочем кабинете в редакции на Вацлавской площади.
Настоящее потрясение охватывает посетителей его, осиротевшей теперь домашней библиотеки, книги которой исписаны заметками на полях. Восхищение вызывает не столько скрупулёзность и усердие учёного, сколько преданность и любовь, тщательная забота о каждой малейшей подробности. Это как раз тот случай, когда не автор находит тему, но тема нашла своего автора.
Начинать работать собственно над книгой Карел Коваль мог бы уже давно, и десять, и пятнадцать лет назад. Всё время откладывал. Не позволяла активная работа популярного журналиста и искусствоведа с всесторонними интересами в литературе, музыке, изобразительном искусстве. Но главным образом сдерживала та высокая мера оценки, свойственная натуре Коваля как учёного.
Творить для него означало сосредоточиться на конечной цели. Погрузиться в предмет работы с монашеским самоотречением. Не замечать ничего иного подле себя, не думать ни о чём и ни о ком. При этом такой образ жизни совершенно противоречил природе души Карела Коваля, человека, который готов был служить всем и каждому, совершенно забывая о себе, не жалея ни своих сил, ни своего времени.
Но вот он начал писать. Работал над книгой, уже испытывая тяжёлые физические страдания. Диктовал одну главу за другой, то расхаживая по комнате, то лёжа в изнеможении. Нетерпеливая смерть подгоняла, заставляла торопиться.
Застигнутый врасплох вероломной изменой тела, безвинно обречённый на мучения, он не сдавался. Завершая очередную главу, он каждый раз ставил число и подпись, как будто старался рассчитать силы, хватит ли? Хватило, закончил диктовать и только тогда лёг в больницу. Оттуда уже не вышел. Сюда, на больничную кровать ему и принесли откорректированные гранки.
Это был настоящий бой, состязание за венец, который он выиграл не для себя. Для него, для Моцарта. Возможно ли, что сам будучи превосходным музыкантом, Карел Коваль так сильно любил своего Амадея только за его божественную музыку? Нет, не только.
Он любил этого музыкального гения за его искренность и прямодушие, неприспособленность и непрактичность, за тонкость души и доверчивость, за невероятный, уму непостижимый талант и трудолюбие. Любил как сына, как друга, боготворил. Скорее всего многими похожими качествами обладал и он сам, Карел Коваль. Он, как и Моцарт, любил чешскую музыку и чешских музыкантов.
А Ещё Амадей страстно любил Прагу, которая понимала и с восхищением принимала его музыку, за что он ответил ей посвящением, беспримерным в истории музыкального искусства. Посвящением, которое стало великой поддержкой в ответственный момент жизни народа, в исторический час национального воскресения.
Нигде в исторических хрониках любовь Моцарта к чехам не освещена так трогательно, как у Коваля. При этом книга Карела Коваля была только частью его работы в моцартовой теме.
До тех пор, пока болезнь не свалила его с ног, этот неутомимый человек, не взирая на боли, которые то и дело скручивали ему тело, и многие замечали, как его мучил «ревматизм», появлялся на всех собраниях и совещаниях по поводу мероприятий, готовившихся к юбилейному Году Моцарта.
Он приглашал гостей, составлял списки, обдумывал мероприятия, но так и не увидел, не успел увидеть результаты своей деятельности. В том числе не дождался он и достойной реставрации Бертрамки.
- 2 -
Книга Коваля не является музыковедческой литературой, хотя для большинства, исключая представителей наиболее узкого круга специалистов, в ней найдутся сотни интересных и поучительных сведений о музыкантах и лично о Моцарте.
Книгу Коваля нельзя представить также и романом в привычном понимании этого жанра. Это Моцартовская поэзия, но - правда. Эпическое повествование и содержательное, полноценное, благородное духом, истинно народное чтение о Моцарте в Праге, о Моцарте и о Праге.
Любовь Карела Коваля К Моцарту, глубокая и страстная, полная бьющего ключом восхищения каждой из тех «ноточек», что навсегда завоевали его сердце, не помешала однако тому, что Вольфганг Амадей имеет в книге большого соперника.
Соперника настолько могучего, что не смотря на то, что Моцарт присутствует в каждой из глав, в наивысшем смысле не он является важнейшим героем, центром всеобщего внимания. Чешский читатель, особенно читатель из народа, человек сообразительный, он поймёт, что я имею в виду, когда заявляю: в книге Коваля о Моцарте есть некто другой главный, кроме Моцарта.
Легко догадаться, что воспользовавшись жизнеописанием своего любимца, писатель смог заговорить о чешском музыкальном искусстве. Именно так и поступил Карел Коваль, собрав вокруг фигуры Моцарта выдающихся людей, его современников.
По мере развития действия в романе появляется весь цвет чешских музыкантов, как живых, так и уже оставивших этот мир, призраки и тени, забытые и глубоко почитаемые.
О них вспоминают в дружеских беседах на Бертрамке и в обеденные часы в «Моцартовом кабачке» на Темпловой улице, во время прогулок с ближайшими приятелями и на приёмах в аристократических домах.
С историческими личностями, гордостью чешского музыкального искусства, с самой историей «государства без короля» знакомят Моцарта герои повествования, и знакомит нас с вами писатель.
Читатель непременно почувствует, каким хорошим человеком был сам Карел Коваль. Все чешские музыканты, с которыми встречается и знакомится Моцарт, при единственном исключении, - это замечательные люди, добрые и порядочные, высокие профессионалы.
С искренне сердечной нежностью автор представляет «простых» людей - работников театра, студентов, прислугу, жителей Бертрамки, таможенников и того самого легендарного «пекарского подмастерья» с абсолютным слухом, встретившего Моцарта у Новых ворот Праги.
Наконец, арфист Цопанек. Его образ, возможно собирательный, лейтмотивом проходит через всё произведение. Преданная любовь бродячего музыканта к своему инструменту, к музыке вообще и лично к Моцарту, гениальность импровизатора, не знающего нот — это тема любви человека ко всему великому и прекрасному на земле.
От внимания читателя не уйдёт авторская особенность Коваля черпать вдохновение в основном лишь в добром и красивом. На отрицательных образах, характерах, покрытых тенью, он не останавливает надолго взгляд.
Не увлекают интриганы, эгоисты, автор отодвигает их на задний план, делает почти незаметными. При этом вполне по-рыцарски он обошёлся с образом жены Моцарта: не прорабатывая его глубоко, слегка обрисовал силуэт - и только. И это лучшее, что он для неё мог сделать.
- 3 -
В итоге читатель начинает понимать, что и не чешская музыка - главная тема романа. Роман о Праге, горячо любимой автором Праге. Ковалёво прочтение о жизни Моцарта в Праге — это песнь о любви к матери городов чешских.
Пражские улицы и набережные, осиротелый Град и величественные храмы, Влтава, каждая липа на её берегах, каждый дрозд на Бертрамке. Каждое пражское утро и каждый заход солнца, каждая падающая звезда над Прагой и каждый туман над нею — всё это свято для Карела Коваля. Недаром он не забыл упомянуть свой родной город Пльзень, тем самым связав свою любовь с любовью к городу над Влтавой.
Прага много значила для Моцарта, как и сам Моцарт сыграл очень важную роль в истории Праги. Тому есть масса свидетельств, сообщений, различных отзывов. Множество работ посвящено этой теме ещё со времён Чешского Возрождения, изучение её продолжается и в наши дни.
Но только книга Коваля отличается особенной нотой сердечности, деликатно вскрывает глубоко личные чувства своих героев, нежную привязанность их друг к другу. А у читателей она вызывает чувство соучастия и погружения туда к ним, в Прагу конца 18 века, в Ностицов театр, и чувство благодарности, надежды и печаль.
Хроники Карела Коваля о жизни Моцарта в Праге — книга в красивом смысле истинно народная, книга с величайшим воспитательным посланием. Что в нём? Оно говорит: с музыкой идите от сердца к сердцу, с музыкой к отечеству, с музыкой к делам человеческим.
Надо слышать и повторять последние слова, вышедшие из-под мужественного пера учёного и писателя Карела Коваля:
"Пой, Влтава, пой во веки веков, чтобы камни превратились в сердца, чтобы все, кто придут на землю, получали моцартово послание, и чтобы жизнь людей расцветала в прекраснейшем из даров – радостной музыке".
"ПРАЖСКАЯ ВЕСНА", посвящённая Моцарту. 1956г.
Павел Эйснер
------------------------------------------------------