55
11 сентября
Процесс физиологического и только женского перехода дефлорационной пустоты в материнскую полноту вынашивания детского плода является полным символом восстановления нарушенной целостности человеческого существа по способу нарождения новой жизни. Само событие баланса последствия опустошающей дефлорации рефлорирующей полнотой материнского плода символизирует, телесно показывает меру преодоления закономерной необратимости дефлорации. Демонстративность физиологического восстановления якобы необратимо нарушенного баланса имеет прямое отношение к превозможению закона необратимости логического вывода, дефлорирующего благодатный Логос. Итогом логической дефлорации Логоса становится, как неоднократно указывалось, необратимое доминирование субъекта над предикатом, что на онтологическо-экзистенциальном уровне прочитывается как перевешивание земным субъектом небесного предиката, телом – души, а Землей – Неба. Логическим содержанием физиологических процессов дефлорации и рефлорации являются соответственно закономерная необратимость дедуктивного исключения земного субъекта из небесного предиката и благодатная обратность индуктивного включения земного субъекта в небесный предикат. Надо полагать, что место и закономерного исключения, и благодатного включения – одно и то же. И там, где закон Земли исключается из благодати Неба, там же он включается обратно. Но всё же различие между физиологической рефлорацией и логической рефлорацией принципиально. Очевидно, что в первом случае восстановление телесной целостности имеет символический характер. Но вот уже в логическом случае восстановление душевной целостности абсолютно реально. Каков же логический способ этого восстановления? Оно осуществляется включением умозаключения как формально необратимой разницы земного субъекта и небесного предиката в содержательное предложение баланса их тавтологичного единства, чьим физиологическим символом и является рождающийся ребенок. И если в случае физиологической и принципиально женской рефлорации восстановление целостности земного тела символизируется во внешнем явлении ребенка как другого земного тела, то в логическом и сугубо мужском случае восстановление целостности небесной души непосредственно переживается во внутреннем рождении, рождении свыше ребенка своей собственной души. Логическим способом этого рождения является та самая логическая операция обращения прежнего, ветхого земного субъекта, тотально доминирующего над округой своих предикатов как земных вещей, в новый небесный предикат своего Божественного субъекта, в душевного ребенка своего небесного Родителя, Бога. Онтологическо-экзистенциальным наполнением бытия этого душевного ребенка является бесподобное и только непосредственное – здесь и сейчас – переживание единой с небесным Родителем вечности.
Топология обращения земного субъекта в небесный предикат характеризуется переносом из земного центра к небесной периферии. А что же случается с полюсом земного центра, на котором всегда так настаивает Я-субъект? Он растворяется, распространяясь по всей полноте периферии небесного предиката, расширяясь во всё Небо. Отсюда становится ясным, что этот земной центр как Я и был истоком и центром земной дефлорации целостности Неба. И в растворении центрального субъекта Я в периферии предиката Души сбывается рефлорация Неба, вновь восстанавливается Его девственность, срастается Божественная плева. В этом смысле становится ясным кардинальный символизм единственного во всём Царстве законосообразной Природы свойства человеческого (и только женского) тела иметь девственную плеву. По способу своего сродства с самой божественной инициативой человека это свойство – и оно одно такое – является физиологической демонстрацией бытия Бога. Этот символизм напрямую соотносится с ключевым христианским догматом о непорочном зачатии, исповедующим, что Мария понесла Христа, не теряя девства. Святая девственность Богородицы в высшем напряжении ветхозаветного Закона – тончайшая грань сопряжения с новозаветной Благодатью, которой она обременена. Образ закономерно беременной девственницы, несущий благодатный плод – это полный символ человеческого присутствия, призванного уравновесить земной Закон и небесную Благодать. Этот символ являет онтологический баланс земного материнского тела человека, беременного ребенком небесной души, тавтологичный баланс Земли, чреватой Небом. Смыслом телесной девственности выступает целостность. Эта категория является одной из ключевых в истории гуманитарной теории, отсчитываемой от Платона и Аристотеля. Онтологическая целостность сущего как «сущего в целом» - это главный теоретический императив, в исполнение которого некое полагаемое основание признается истинным лишь постольку, поскольку обеспечивает целостность обоснуемого. В историко-философском дрейфе от платоновского мистицизма к аристотелевскому рационализму имеет место трансформация благодатной целостности, как, например, целостности идеи-имени по отношению к частности вещи, в закономерную целостность, чьим существом выступает чисто логическое преимущество целостности всеобщего субъекта-понятия по отношению к частности единичного предиката-предмета. И ключевой закономерностью логического порядка связи субъекта и предиката является необратимость частности случайного предиката в целостность необходимого субъекта. Причём свойством целостности субъекта оказывается то, что осуществляется она только за счет нарушения целостности предиката.
Целостность – это количество, чьим качеством выступает определенность. Количественная целостность и качественная определенность субъекта, вменяя его в принципиальную самостоятельность, логически контрастирует с количественной частностью и качественной неопределенностью предиката, вменяемого по этой причине в несамостоятельность. Социальным смыслом логического контраста самостоятельного субъекта и несамостоятельного предиката и является гегелевская «панлогическая» диалектика господина и раба. В смысле закономерности логики несамостоятельность рабского предиката необратима в самостоятельность господского субъекта. Весь этот порядок целиком относится к сфере ключевых физиологических отправлений человеческого организма, в которой активная субъектность тела (и его Я) последовательно осуществляет своё доминирование по отношению к пассивности поглощаемой сначала съедобной вещи, потом отторгаемого фекального остатка, наконец, другого недостаточного тела в акте сексуальной копуляции. Здесь четко соблюдается закономерный дисбаланс доминирования целостности «внутреннего» всеобщего субъекта над частностью «внешнего» единичного предиката. Но весь физиологический контур остается принципиально неполным и разомкнутым без ключевой фазы воспроизводства самого субъекта физиологического процесса, коль скоро существом природного закона выступает движение по кругу. И здесь в этой четвертой фазе случается нечто отличное от того дисбаланса доминирования, в котором субъект своей целостностью вменял предикат в свою частность, причастность. Полюс зачатия, период вынашивания, роды суть составляющие заключительной фазы контура воспроизводства природного субъекта, в том числе и человеческого тела. В полном соответствии с логикой закона природы здесь также активный родовой субъект материнского тела производит, собственно, рождает пассивный видовой предикат младенческого тельца. Но в отличие от предыдущих фаз, где целостность субъекта четко контрастировала с частностью предиката, здесь в исполнение всей логической формы в её тотальной неотличимости от закона природы и материнский субъект, и младенческий предикат характеризуются равноправной целостностью. В данном случае одно тело, что заодно символически рефлорирует свою целостность, производит другое уже целостное и реально девственное тело. Родовая фаза являет равноправие равноцелостных субъекта как матери и предиката как ребенка. В терминах логики положительная связь двух распределенных, взятых во всем (телесном) объеме субъекта и предиката называется тавтологией.
В родовой фазе логика природного цикла, логика как таковая совершает полный оборот, и, приходя к своему началу, обнаруживает в качестве своей изначальной формы тавтологию земного материнского телесного Я-субъекта и небесного детского душевного Ты-предиката, Тела и Души, Закона и Благодати, Земли и Неба. Логика выступает, собственно, материнской логикой, материнским Законом, который не только не отменяет, но исполняет Благодать отцовского Неба, придавая ему полноту смысла. И воистину Христова Благодать не нарушает логический Закон и его пророка Аристотеля, но исполняет. Конечно, с точки зрения логики разницы субъекта и предиката, извлекающей из этой разницы выгоду, тавтология «бессмысленно» невыгодна. От тавтологии субъект логического доминирования над предикатом, что называется, ничего не получает. Тавтология (;;;;;;;;;;) как «сказ (;;;;;) через то же о том же» – это нулевой баланс, который с точки зрения утилитарного прагматизма не представляет интереса. Но спрашивается зачем, почему и как возможна тавтология, если всё на всё меняется по закону извлечения выгоды? Значит, тавтология как способ отношения пребывает вне обмена. Всякий обмен опосредуется тождественной определенностью всеобщего признака, характеризующего полноту субъекта. И в отличие от Закона менового опосредования определенностью признака тавтология соединяет разные в Одно и то же без всякого сравнения, непосредственно и неопределенно. Эта непосредственная неопределенность и есть Благодать, благодать Логоса как Тавтологоса, который, по Гераклиту «всегда один и тот же» и герменевтически кругл. Благодать соединяет, говорит Да единству Даром в противоположность Обмену, закономерно отрицающему, говорящему Нет единству разных. Благодарно благодатное единство и закономерная разница меновых крайностей соотносятся как бессмертная неопределенность предиката и смертная определенность субъекта. Способ, каким благодарность периферийно единящей тавтологичности, одноименности сменяет закономерность опосредованной центральным знаком различенности всего и вся – это растворение такого центрального знака как земного субъекта в периферии небесного предиката. То есть, в этой смене Закона на Благодать центральная однополярность внутренней границы рационального признака-символа преображается во всю священную границу периферийного Неба, что мистически извне ограничивает Землю, кругом её объемля. Определенность смертного земного Я растворяется в неопределенности небесной бессмертной Души.
Обращение Закона расщепления субъекта как стороны родовой всеобщности и предиката как стороны видового существования с обязательным доминированием первого над последним в Благодать их мистического равновесия представляет собой разворачивание похожей на восьмерку спирали в круг. Это геометрическое представление основывается на самой геометрии логической системы в виде фигуры квадрата. Логический квадрат в его школьном изображении однозначно показывает локализацию субъекта и предиката. Для логического квадрата как для квадрата вообще характерно наличие трёх типов отношений – горизонтального, вертикального и диагонального. Рассмотрим кратко своеобразие этих отношений в приложении к логическому квадрату. Верхняя горизонталь соединяет контрарные общеутвердительное суждение (A) и общеотрицательное суждение (E). Их общим количественным свойством является всеобщность (;). Свойство всеобщности, отличая верхнюю половину квадрата, представляет её как сферу субъекта, прежде всего, во всеобщности его формы. Напротив, нижняя горизонталь соединяет субконтрарные частноутвердительное суждение (I) и частноотрицательное суждение (O). Количественным общим признаком этих суждений выступает их частность, «некоторость». Неполноценная по отношению к всеобщности субъекта частность характеризует нижнюю половину квадрата как сферу локализации предиката. Как положительная, так и отрицательная частность предиката определяется в отношении к положительной и отрицательной целостности субъекта. Количественная определенность субъекта требует для себя наличного существования в качестве объектного содержания своей всеобщей формы. Качественное свойство существования (;) и является ключевой характеристикой находящегося внизу логического квадрата предиката. То есть, субъект в отрицательности его всеобщей формальности берет верх над предикатом в положительности его частного, единичного содержания как существования. Собственно, на это указывают две вертикали субординации по осям A – I и E – O. Верхняя часть квадрата, локализуя сферу всеобщего субъекта, доминирует над нижней частью, локализующей сферу предиката существования. Вертикаль подчинения периферийного предиката центральному субъекту является ключевой чертой всего логического квадрата. Завершением всей логической конфигурации Закона являются пересекающиеся диагонали отношений между контрадикторными суждениями A – O и E – I. В итоге все отрезки логического квадрата составляются в остов восьмерки Закона доминирования отрицательной формы всеобщего субъекта над положительным содержанием единичного предиката существования. Незамысловатой арифметикой Закона доминирования субъекта над предикатом оказывается неравенство полноты всеобщей формы единицы измерения в его самотождественности (1=1) по отношению к нулевой пустоте содержания единичного объекта измерения, 1 > 0. В терминах средневековой схоластики такое неравенство выражается в превосходстве субъектной Сущности (= 1) над предикатным Существованием (= 0). А Моисеево наименование Бога как «Я есмь Сущий» можно представить и как «Я есть формальная Сущность (=1) всего содержательного Сущего (= 0)».
56
12 июля
- Да. И значит только от имени Я возвещается о некоем долге вещей по отношению друг к другу. Что на самом деле вещи должны человек не знает, а если и знает, то его это не касается. Другое дело – вменение в долг самого человека самим же человеком. И единственным основанием подобного вменения может быть только страх смерти. Это он главный банкир, который взыскивает с людей долги за то, к выдаче чего не имеет никакого отношения. Страх смерти – это ростовщик, банкир, что забирает то, чьим собственником никак не является. И если соединить Анаксимандрово «откуда всё начинается, туда оно и заканчивается» и Павлово «ибо Господня земля, и всё что на ней», то выходит, что исходит человек своей душой от Бога, и туда же с ней и уходит. Но в итоге получается что, получили мы от Одного как от Бога, а платим за это другому, дьяволу, хотя и зовется он так, что трудно его с другим перепутать…
- Я.
- Да. И еще. В одном и том же изречении Анаксимандра начало употребляется в двух смыслах: начало как ;;;;, «архе» и начало как ;;;;;;;, «генезис». Очевиден контраст между этими именами. Начало в первом смысле вообще не предполагает никакого конца. У Анаксимандра оно звучит как ;;;;;;;, «апейрон». Но мы можем его назвать Благодать. Даже если это начало во времени, то это такое явление, которое однажды становится и становится быть уже навсегда. А вот, конечно, начало в своей положительности в смысле «возникновения», «рождения» с необходимостью пребывает в паре с «уничтожением», «смертью» в их отрицательности. Анаксимандр, выводя в регламент суждения разрыв между прошлым, причинным возникновением и грядущим, следующим уничтожением, сам разрыв между причиной и следствием, конституирует ключевую философскую оппозицию причинной, оригинальной сущности и следовательного, копирующего, только повторяющего сущность существования. Именно в изречении Анаксимандра, по-гегелевски, выведен наружу формальный контраст между субъектной сущностью и объектным существованием, что неотделим от молниеносного восхождения первого в доминирование над вторым. И всё это происходит на основании простого созвучия одного слова...
-…«начало». Смысл изначального начала, разделенного на пару «причина – следствие», достается первому члену этой пары, а второй член этого смысла логическим, сиречь формальным, образом лишается.
- И вот он смысл разделения! Всякое разделение сопровождается переносом неделимого акцента в виде формального признака, то есть, собственно, знака. Другим словами, то изначальное Начало и есть Благодать. Случайное первородное деление начальной Благодати заканчивает её в Закон имманентного контраста начальной «причины» и конечного «следствия». Фалес, Анаксимен со своими «всё есть вода», «всё есть воздух» остались на уровне чувственной индуктивности большой посылки. Анаксимандр первым поднялся на уровень логической, рассудочной дедуктивности малой посылки, сцепив в одном суждении противоположные видовые понятия, одновременно принадлежащие одному роду: «начало есть конец». Потом был Гераклит с его «жизнь есть смерть», Эмпедокл с его «любовь есть ненависть» и так далее вплоть до Платона с его «бытие есть ничто». Собственно, это отождествление крайностей и называется пресловутой диалектикой…
- Да Бог с ней! Давайте лучше о Благодати с Законом!
- Понравилось?!
- Считайте, что да. Итак. Благодать разделяется на крайние полюса причины и следствия. И потому, что «благодатный» акцент переносится на необходимость прошлой причины, она приобретает значение цены того товара, которым становится возможность будущего следствия.
- Да в этом смысл той ростовщической переоценки действительных денег в настоящем по сравнению с возможными деньгами в будущем.
- И значит, когда мы обмениваемся без денег, мы входим под кров вечной Благодати?!
- Да. Но если мы искренне и беззаветно одариваем другого, а не то, чтобы «0 пишем, два в уме». Ну, ладно. Давай вернёмся к Анаксимандру. Мы разобрали только вывод. Но есть еще и основание: «ибо должны они расплачиваться друг с другом в назначенный срок времени». Здесь в одной фразе сцеплены сразу три фундаментальных концепта: долг-закон, мера платежа-деньги и время-срочность. Конечно, это чисто человеческая ситуация – у вещей никаких денег нет, как и нет какого-либо ощущения срочности существования. Это исключительно человеческое переживание, которое человек по имени Анаксимандр мегаломанично масштабирует до размеров вещественного космоса. Итак, это основание. И это основание состоит из двух частей. Каких?
- Уфф! Большой и малой посылки! – Раздражено выпалила я.
- Ну, что ты злишься?! Ну, нравиться мне играться. Знаешь же, что млад, что стар.
- Знаю!
- Большая посылка всегда обязательно положительная. Малая посылка всегда обязательно отрицательная. Что может быть положительного и отрицательного в отношениях между субъектами в условиях денежной коммуникации?
- Положительное – это, когда дают деньги. Отрицательное – это, когда требуют их возвратить и забирают.
- Правильно. Большая посылка – это прямой жест кредитного предоставления денег вещами друг другу. Малая посылка – это обратный жест долгового возвращения денег от заёмщика кредитору. Словом, большая посылка – это предложение, малая посылка – спрос. Причём если крупно-посылочное предложение предлагает, дает само существование, то мало-посылочный спрос это существование изымает, забирает. Давай теперь соотнесём два этих противоположно направленных жеста с главными осями нашего онтологического силлогизма. Что получается?
- Что большая посылка предложения – это нисходящая ось взгляда, а малая посылка спроса – это восходящая ось высказывания.
- Да. Зрительная посылка в свете своего смотра трудно выводит все вещи на свет существования, на свет Божий, как говорится. А вербальная посылка в смысле своего говора легко вводит, сводит вещи в потребительскую отрицательность речи, загоняет стадо вещей в загон своей речи. Как сказал Хайдеггер, «человек – пастух бытия». Эта речевая отрицательность «сведения на нет» осуществляется буквально сведением, редукцией невыразимого, непроизносимого Имени Неба, удерживающего целостный Лик Земли, к собственному языковому знаку…
- …Я.
- Да. То есть, малая посылка спроса, как посылка оценки характеризует саму природу оценивания. Наше человеческое оценивание, всегда сопряженное с говорением – это речевое от-рицание. Природа обоснованности малой посылки как посылки оценивающего спроса заключена в отрицательной тождественности Я=Я, где Я и есть полюс отрицательной оценочности. Деньги – гробы вещей. Монета – склеп Бытия. «Первое, чем заявляет о себе символ, это убийство вещи». Лакан. Оценивая словами, взглядами, деньгами, мы убиваем объекты оценки. Отрицательная, знаковая отождествленность Я – это монета монет, в которой застывает, засыпает бессмертная душа. А далее случается вывод, в которой положенный большой посылкой мир как Товар обменивается на выделенную малой посылкой Я как Цену. Умно заключается сделка: «Мир есть Я». Вывод Анаксимандрова изречения типа «откуда вещи возникают, туда они и исчезают» или «начало вещей = конец вещей» есть не что иное, как вывод «благодатное Начало есть закономерный Конец» или «Благодать есть Закон». Что и требовалось доказать: свести Благодать к Закону, Имя к Понятию, бессмертную Душу к конечному Я. Это и есть подлинное содержание Анксимандрова заключения «Благодать есть Закон», где это Благодать – это Мир, Сущее, а Закон – само Я. Ничего не напоминает?
- «Я есть Сущий». – Кивнув головой, согласилась я.
- Да. Именно только субъектность Я как основа субъекта высказывания позволяет рокировать закономерный субъект и благодатный предикат. У Анаксимандра Я остается неосознаваемым, бессознательным. Европейскому Логосу понадобилось еще две тысячи лет, чтобы в его недрах с подачи иудеохристианского авторитета вызрело и обнаружило себя богоподобное Я, которое скрестившись с Субстанцией, окончательно предстало как центральное смертное Я, ставшего, по тому же Хайдеггеру, наиупрямейшим супостатом периферийной бессмертной Души. И когда мы в который раз покидаем пределы кона имманентного контраста, и вновь входя в трансцендентный контраст Неба и Земли, что своей несказанной гармонией усмиряют душу, мы достигаем вечно настоящего Безразличия ретроспективно причиняющей Цены и перспективно следующего ей Товара. Подобное переживание и есть подлинное блаженство бессмертной Души. И оно же Любовь. Так! Опять пафос! И снова к Анаксимандру. Итак. У нас две посылки – большая посылка положительного, полагающего объект оценки взгляда и малая посылка отрицательной, оценивающей речи. Другими словами, большая посылка – это посылка Благодати, малая посылка – посылка Закона. В малой посылке закономерно выделяется Я как себе тождественная Ценность. Такое самоценное Я и есть тот ростовщик, который, становясь ценой, вменяет остальной мир в своего должника. И оно же есть граница разделения Благодати на самоценную и как бы бессмертную Форму и обесцененное и потому смертное Содержание. То есть, это само Я разделяет благодатный мир на «вечную» Форму в качестве некой «жизни» и «временное» Содержание в качестве «смерти». А значит, Я – это и есть источник Смерти, разделяющее всё на «вечную» смертоносную Смерть как Цену и «временную» смертную Жизнь как Товар. Я – это то, что Гёльдерлин в «Гиперионе» называет скипетром, жезлом смертного разума.
- А благодаря чему случается эта смертоносная форма?
- По причине памятной знаковости. Я как главный итог и вывод всего онтологического силлогизма поляризует единый в своей благодатности мир на сторону оценивающего Знака и сторону оцениваемого Объекта. Такая напряженная поляризованность и есть желание, и уж, конечно, подобное желание может быть только желанием Себя. И знак здесь – это памятнейшее памятнейшего, потому что прошедшее прошедшего. И такое прошедшее вдавлено в самую глубь памяти. Весь памятный язык – это гробница, надстроенная на безвременно погребенным Бытием. И нам надо спуститься на самое дно этой огромной скалы, где извечно пребывает Имя как неиссякаемый источник языка. Но Имя заставлено Знаком – или наличным, визуальным или именным, логическим. Или же сам этот знак синтезирует в себе две эти стороны мира. Как бы там ни было, Данте предложил очень точную архитектуру мира, где в земле Воображения высится огромная гора, шурф в которой ведет к центру земли. А там ногами вверх торчит Люцифер, вмерзший в лед озера Коцит. И можно подумать, что стоит растопить зеркальные льды, как в этих водах вновь отразиться Бог.
- Вы сказали, что льды Коцита зеркальны?! Тогда можно предположить, что его лёд – это зеркало. И значит, тот знак, что заставил имя, это то, что отражено в ледяном зеркале озера.
- Да, это точно, речь идет именно о знак, что обладает природой зеркальной воспроизводимости. Вот, там, всё меняется, но я подхожу к зеркалу и вижу, что – нет, кое-что вполне стоит на месте, и мне не остается ничего другого, как посчитать это стоящее стоящим. И тогда, действительно, в этой трансцендентальной перспективе – ничего не стоит то, что не стоит.
- Фу, профессор! Что за скабрезности!
- Ну, извини, Мэри, иногда приходится прибегать к манере выражаться социального низа, так называемого «быдла». Порой их формулировки спонтанно схватывают самую суть дела сознания по закономерной редукции Благодати. Весь этот площадной язык ругательств и оскорблений, арго, обцессивные остроты – они действительно невольно показывают механизм обращения Благодати в закон. И мы гуманитарии, как терапевты духа, честно исповедуя этику борьбы не с грешником, а с грехом, не должны бояться копаться в грязи, анализируя её состав, в котором, как мы надеемся, кроются крупицы золота. И потом те же низы, они, будучи задавлены своей экономической нищетой, незамысловато оправдывают ею нищету своего духа, которое, кстати, не свободно от евангельского обращения в блаженство. И по своей низовой логике эту нищету они протестно противопоставляют «духовному богатству» экономически богатой же элите, у которой по принципу «деньги к деньгам»: деньги духа – к деньгам как таковым…
Я усмехнулась над остротой Берклитца.
- Они как бы говорят: «ах, вы, сраные богачи, будучи владельцами богатства, нажитого на нашей же бедности, еще смеете нас упрекать в безнравственности; ну что ж, так значит, мы в пику вам хотим быть безнравственными, если вы купили всю нравственность с потрохами. У вас культура, театры, духовность, мать вашу, а у нас – пьянка, гулянка и матерные частушки. А на всё остальное денег нет». Я понимаю, что всё это выглядит как какой-нибудь вульгарный марксизм, но Маркс очень точно диагностировал вот этот институт капитализации нравственности на основе еще одного синтетического критерия оценки. И способ экономической оценки всегда нищего труда логично обращается в способ моральной оценки нищего духом тела. И тут, и там при капитализме, но особенно после Канта, господствует принцип доминирования единицы формы оценки над нулём объекта оценки. И всякое оценивание – и экономическое, и моральное – притязает на отрицание содержания жизни посредством капитализирующего сосчитывания в формальных единицах ценности. И вот такой богатый буржуа, посещающий раз в неделю филармонию или театр полагает, что он образец нравственности, хотя, на самом деле, он в подметки не годится какой-нибудь старушке, живущей в маленькой деревеньке, и с сермяжной истовостью исповедующей своего очень простого Бога.
- Что же это получается? Всякое сосчитываемое, исчисляемое множество – будь оно богатством, или кантовской нравственностью – тотальным образом несущественно?
- Только так. В Бытии ничего не накапливается и не растрачивается.
- А вы могли бы для убедительности это как-нибудь концептуализировать, что, вот, мол, число – это такая штука, что обращает своё содержание в ничто, типа, если нечто посчитано, то оно полностью вменено в ничтожество.
- Ну, ты сейчас сама это и концептуализировала. Число – это, действительно, инструмент отрицания. И, напротив, величием обладает нечто неисчислимое, неизмеримое. И Бога мы славим как саму несметность.
- Значит, число – это орудие борьбы с такой величественной несметностью?!
- Несомненно. Всякий счет – это инфляция, обесценение чего-то принципиально неисчислимого. Счетный ход времени – это инфляция Вечности. Ведь, что подвергается статистическому подсчету, в основном? Ну, там, демография, полезные ископаемые, наука считает свои множества. Но, прежде всего, все считают деньги, тем более что они его так любят. А знаешь почему?
-Что?
- Деньги любят счёт.
- Почему?
- Потому что этот счет удостоверяет их существование. Пока их считают, они существуют.
- Понятно. Ну, это и с людьми так. Я хочу, чтобы меня считали, и со мной считались. Со мной считаются, следовательно, я существую. И мы очень не любим, когда с нами перестают считаться.
- Да. Счет как таковой – это такой способ обоснованного удостоверения существования. А то, что не считается – не существует. А несуществование – это, типа, что-то очень страшное и невыносимое.