Всем издревле известно коварство врага рода человеческого — стоит только появиться в мире какому-нибудь праведнику, пусть даже самому завалящемуся — как диавол уже тут как тут, и начинает его искушать. Является же нечистый к людям, как правило, непростым — из тех, что живут в пещере или пустыне, монахам и алхимикам, и пристаёт к ним с вопросами и непристойными предложениями, пытаясь обмануть, с обычными же людьми у чорта разговор короткий — повергнуть оземь и заставить биться в припадке. Диавол искушал даже Иисуса в пост, как говорит история, предлагая ему то власть над миром, то покушать, то броситься с крыши. Но, видимо, Спаситель, как и большинство его соотечественников, в прошлой жизни, о которой умалчивали документы, был русским по паспорту — поэтому отвечал на провокации просто и прямо, тем самым и напугал чорта до смерти — ибо, как известно, русских боятся все. Другая же история искушения, про доктора Фауста, повествует о том, как доктор, подписавший с немецкой педантичностью с диаволом договор, был проведён нечистым через всё, невиданное им ранее в скромной жизни врача, ибо бытие любого бюджетника — будь то доктор, каковым являлся Фауст, или учитель — на удивление скромно и незатейливо, но в конце всё-таки вернулся к идее нести добро людям, за что и был прощён в нарушение всех договоров. Прощены в той истории были все, включая чорта, и даже Ленин, написав перед сном очередной расстрельный декрет, бывало, приговаривал, — «Это посильнее, чем „Фауст“ Гёте!», — видимо, имея в виду, что «Фауст» Гёте, где все прощают всех, написать несложно, что такое любой дурак напишет. Первый же японский праведник, святой Себастьян, проживал в пещере, и дружил с лесными обезьянами, одной из которых и притворился дьявол, и показал святому все несчастья мира, отчего тот впал в депрессию — впрочем, в чём именно заключалось искушение, не совсем понятно, не зря же говорят, что все японцы — марсиане (1).
Идея поститься посетила Петрова не внезапно. По большому счёту, она вообще не посещала его, просто Петров, ранее находивший интерес в кулинарных изысканиях, вдруг отчётливо осознал, что приготовление пищи — пустая трата времени, а радость от поедания нисколько не зависит от того, что на столе — свиные крылышки а ля пармезан, приготовленное собственноручно, или растворимая в кипятке лапша быстрого приготовления. И даже больше — уработавшись за день, Петров вдруг стал находить, что у китайской лапши — чудесный вкус. Так кулинария навсегда ушла из сферы его интересов. Удивлять же гостей поварскими изысками Петров тем более не мог за нежеланием видеть людей у себя дома — он уже давно разочаровался в личном общении, и, если уж приспичивало — предпочитал ходить в гости сам, потому что из чужого дома можно уехать, как только надоест, а в своём гостей тактичному хозяину всегда приходится терпеть до последнего. Вместо кулинарии же Петров, шествуя со службы домой, неизменно покупал пачку мороженых пельменей, находя этот продукт гениальным — все жизненно важные ингредиенты в одной кастрюле с бульоном, и всего за десять минут. И, так бы и продолжалось до последнего дня жизни, но, однажды вечером, подходя к магазину в начинающихся сумерках, Петров посмотрел в темнеющее небо, бесполезно висящее над миром, а, зайдя внутрь, оглядел новым, непонятным ему самому, взглядом, людей, смирившихся с отсутствием смысла настолько, чтобы находить, как цирковые звери, радость и награду в экзотических продуктах, типа пельменей. «К чёрту, всё к чёрту!», — мысленно воскликнул Петров, и прошёл мимо прилавка с замороженными полуфабрикатами, к которому изначально направлялся привычным маршрутом, и больше никогда к нему не возвращался.
Так начался незапланированный духовный подвиг Петрова, заключавшийся в умерщвлении плоти посредством добровольного поста — всё свободное от службы время он сидел, разгрызая в тишине семена подсолнуха, и смотрел то в окно, а то на стену. Важным дополнением к постному меню были чай и сигареты, иногда Петров пил водку из стакана, запивая её водой из-под крана. Мысли же его в это самое время витали вокруг многих глубинных предметов, в том числе и вечных основ бытия — как и положено в пост. Петров, духовно вырастая, постепенно отрешился от всех возможных желаний. Впрочем, новое состояние принесло и выгоды тоже — у Петрова непроизвольно начал дёргаться левый глаз, и, думая о том, как он в долгожданном будущем лежит, мёртвый, в гробу, а его глаз продолжает дёргаться по недоступным пониманию и анализу законам, создавая необъяснимое чудо — Петров находил ситуацию забавной, а приобретение — нужным и своевременным. Мысли же свои он не записывал, хотя и имел ранее привычку к конспектированию всякой ерунды, и даже не запоминал — ибо вдруг понял, что ничего ни в мире, ни в самом Петрове, они не меняют, и, облекая их в слова, он совершает действие бесполезное и пустопорожнее, нужное людям лишь ради удовлетворения собственной праздности — а, следовательно, ещё и вводит их во искушение. Духовный подвиг продолжался ровно столько, что Петров уже забыл о его начале и причинах, плюс ещё некоторое время — и именно тогда ему и явился дьявол.
Нечистый вошёл в подъезд, волоча за плечами китайскую холщовую сумку, позвякивающую обманным артистическим реквизитом, и, чтобы остаться незамеченным соседями и полицией, затаился тихонько за дверью. Если бы кто-нибудь из жильцов предусмотрительно установил видеокамеру в тёмном углу подъезда — он бы мог наблюдать за тем, как чорт переодевается, пыхтя и изворачиваясь в узком пространстве.
Не прошло и двух минут, как в железную дверь квартиры Петрова раздался стук. Петров, не ожидая никого, тихо подошёл к двери, и, заглянув в дверной глазок, увидел снаружи человека в униформе. Он не разбирался в сортах служебной одежды, поэтому, видя по ту сторону двери любого казённого посетителя, всегда думал о том, что вот сейчас его выведут на улицу, и после недолгого допроса расстреляют возле кирпичной стены. Петров страстно хотел быть расстрелянным, но, даже учитывая это желание, приходил в ужас от самой идеи выхода на улицу, и, пренебрегая людским мнением, совершенно не хотел отвечать на какие-либо вопросы о своей жизни людям посторонним и духовно неразвитым.
— Кто там?, — задал Петров вопрос, глядя в дверной глазок, как в оптический прицел.
— Кар! Гор! Газ! Свет! Мур! Кыс! Брысь!, — бойко ответил пришедший, пошевелив накладными усами, и поднёс к стеклу глазка поддельное служебное удостоверение.
Петров, удовлетворённый ответом, открыл дверной засов, всячески создавая впечатление, что ожидал этого посетителя давно и с нетерпением. «Сеем! Веем! Посеваем!», — весело завопил служивый, входя в квартиру, — «Коммунальная служба. Проверка горячей воды. У вас есть горячая вода?», — хитро улыбнулся усами вошедший, внося в разговор интригу. Петров и понятия не имел о том, течёт ли из крана в его ванной горячая вода. Давно, когда его путь на стезе духовного подвижничества только начался, горячей воды в кране не было — она была отключена во всём городе, а, возможно, и во всём мире. В те времена Петров кипятил в кастрюльке воду, выливал её в тазик, и, таким образом, принимал водные процедуры. Посвятив же себя подвигу духа, он счёл водные процедуры вредными, и лишь иногда умывался холодной водой, ибо знал, что любые оздоровительные методики, в частности, холодные обливания — крайне отрицательно воздействуют на организм и психику, и тоже умерщвляют плоть — к чему он, собственно, и стремился. К горячему же крану Петров с тех пор и не прикасался, отчего тот порос древними мхами зелёного цвета, как в сериале «Дикая природа» — что, впрочем, радовало любившего предписанный испокон веков порядок Петрова, ибо кран с горячей водой находился как раз с северной стороны ванной комнаты, где от начала времён и положено было расти мхам. «Проходите, чувствуйте себя как дома», — тактично предупредил Петров. Проверяющий вошёл в коридор, снял ботинки, под которыми обнаружились дырявые носки разного цвета. Если бы Петров был умён и образован — он бы тут же понял, кто проник в его жилище под видом сотрудника коммунальных служб — но Петров не интересовался чертовщиной, и, положа лапу на сердце, был откровенно туп — что, впрочем, совершенно не мешало духовному подвижничеству. Лишь иногда, выпив, и глядя в пустую рюмку, он говорил, — «Это посильнее, чем „Фауст“ Гёте», — что же означали эти слова, не знали, наверное, и Гёте, и он сам.
Пришелец, виляя задом, ковырялся в ванной, то стуча по горячему крану небольшим молотком, то слушая его стетоскопом. Петров же, решив не прерывать духовный подвиг ради суетного коммунального бремени, прошёл на кухню, налил, и выпил — ведь все причины людских трагедий и заключаются в том, что останавливаются люди всегда на полпути, не доводят начатое до конца. «Всё, готово!», — объявил гость минут через десять, и Петров с разочарованием услышал, как в ванну низвергаются мощные водяные потоки. Удивлённый и зачарованный забытым звуком из горячего крана, он направился в ванную комнату. В тусклом пространстве уборной висел плотный туман из водяного пара, поднимавшегося ввысь, и тянущегося, как змея, в вентиляционное отверстие. Чорт стоял перед зеркалом, и поправлял отклеившийся от влажности накладной ус. «Нормально же?», — спросил он Петрова, приладив ус на место. «Пойдёт», — уклончиво ответил Петров, которому было всё равно — он не любил обращать внимание на внешность, вместо этого стараясь заглядывать людям в самые души. «Ну всё, можете купаться!», — браво предложил сантехник, делая руками пригласительные жесты в сторону ванны. Петров же, хотя и не подозревал, что искушаем чортом, и хотя не был человеком умным, догадался, что к чему — стоит только ему начать купаться в горячей воде, как вскоре потянутся к нему бабы, и придётся ему завести семью, там начнутся дети — и духовный подвиг будет прерван, не завершившись. Любая гигиена и спорт, стоит им только начаться, овладевает человеком так, что уже и не остановишь. Поистине, не имеет границ коварство врага рода человеческого. Но не знал нечистый, выбравший себе лживую профессию специалиста по ваннам и титанам, с каким титаном духа он столкнулся сегодня в лице Петрова.
Причудлив русский язык. Взять, допустим, два слова — «спорт» и «спирт», — казалось бы, разница всего в одной букве, но на самом деле она огромная. Все знают о том, что любой спорт вреден — даже шахматы. Живёт человек, и в ус не дует, а как только займётся каким-нибудь спортом — так всё, пиши пропало. Был человек — н нет человека. Невозможно заниматься спортом и оставаться тем же, каким был, как нельзя служить Богу и Маммоне. Другое дело — спирт. Полезнейшая субстанция, пища для сознания и духа, сохраняющая наше психическое здоровье тогда, когда любой другой уже давно бы сошёл с ума от неизбывного горя. Не зря древние, устав от философий и предчувствий кошмарного будущего с закатом мира, искали истину в вине — после явился Менделеев избранному Богом народу, и открыл химическую формулу из гуны благости, ясную и чистую, как девичьи слёзы. Так думал Петров, наливая водку у себя на кухне, где оказался, переместившись из ванной невидимым Божьим промыслом. Гость же тем временем уже стоял посреди квартиры. «Не купаюсь. Бросил», — сказал Петров, как будто отрезавши — так было преодолено первое искушение.
«Что, даже и чаю не нальёшь?», — спросил чорт с хорошо скрываемым бешенством. «Водки будешь?», — спросил Петров, и протянул чорту рюмку, полную благодатной влаги. «Не откажусь», — с достоинством ответил нечистый, — «У меня и закусочка имеется». Открыв служебный портфель, он начал доставать еду, и выкладывать на стол — и чего только не было в этом портфеле, на разный вкус — от хамона с пармезаном, до вокзальных мант, которым чорт попытался придать круглую форму, но с такой формой они становились плоскими, а, будучи вытянутыми в высоту, напоминали кучки, оставляемые животными на асфальте. От вида сказочных яств засосало у Петрова где-то под ложечкой, и вспомнил он вдруг, как в прошлой жизни готовил когда-то в кастрюле суп из макарон, вываривая их в воде до состояния бульона, и щедро, как завещано в Писании, сдабривая солью. «Вы — соль земли», — вспомнилось вдруг Петрову, — «Если же соль потеряет силу — что сделает её солёною?», — и он, будто бы проснувшись, посмотрел с отсутствующим видом на разложенные по скатерти деликатесы. «Не закусываю,» — ответил он, и, вспомнив заповедь о том, что нужно приправлять еду солью (2), добавил, — «Посолить — могу, а есть — не буду», — и, налив воды из-под крана, выпил водки, и запил водой. Так было преодолено второе диавольское искушение.
«Ну, как знаешь», — с удивлением ответил нечистый, и тоже выпил. Поставив же рюмку, стал вдруг копаться где-то в глубине служебного портфеля, переворачивая лежащие там во множестве бумаги с фальшивыми печатями. «Кстати», — начал чорт очередную интригу, — «Нам тут избирательные бюллетени подписать дали. Ты тоже есть в списках — смотри, сколько народу за тебя уже подписало», — и нечистый показал Петрову число на бумаге, написанное красной ручкой — такое большое, каких Петров не видел ещё со школы — очень большое число. Взяв замешавшегося Петрова под локоть дружественным жестом, чорт подвёл его к окну, чтобы было понятнее. Внизу, по асфальту двора, шёл, покачиваясь и спотыкаясь, электорат на тонких ножках, обманутый всеми бывшими до Петрова политиками — его электорат, пьяный, но такой родной. Неизбывная жалость к людям вдруг объяла Петрова, поднявшись, как волна, он кончиков ног до самой макушки, и он пообещал мысленно себе и избирателям, что, как только вступит в политическую должность — тут же начнёт какую-нибудь мировую войну, правда, пока не ясно, с кем именно. Но, как известно, любые политические процессы только и созданы для того, чтобы мешать духовному подвигу. Нельзя служить Богу и Маммоне, как нельзя одновременно со спортом и гигиеной идти стезёй святого подвижничества. Когда-то Петров мечтал быть политиком, и даже хранил для этого важный документ, выписанный ему в городской психиатрической клинике — о том, что по заключению врачей, он на самом деле Наполеон Буонапарт, настоящий — и он не шутит. Теперь же, стоя у окна, он на миг почувствовал всё бремя власти, и понял, что этой секунды власти хватит, и не может он вести никуда пьяный и разбегающийся во все стороны при любом удобном случае электорат — пусть лучше идут сами, куда хотят, как и было испокон века. «Не буду подписывать», — грустно ответил Петров, и оглядел взглядом комнату с потрескавшейся побелкой цвета детской неожиданности, висящей на шнуре одинокой лампочкой в сто свечей, и паутиной в углу, свитой безымянным пауком с неизвестной целью. «Я снимаю свою кандидатуру», — твёрдо сказал он. Так было преодолено третье диавольское искушение — искушение властью. Ай, молодец Петров!, — и в простых людях с Божией помощью иногда являются ранее невиданные миром духовные глубины.
Ничего уже почти не оставалось чорту, кроме как развернуться и уйти — и нечистый пошёл в коридор, где, пыхтя, начал надевать ботинки. Петров направился за ним, чтобы проводить гостя, но дверной проём вдруг стал двоиться у него в глазах, поплыв и став узким, и он ухватился за угол стены, чтобы точнее в него попасть — ибо широки врата и пространен путь, ведущий в погибель, и многие идут ими, но тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь, и немногие их находят (3). Петров — нашёл, и вскоре стоял в коридоре, нависая молчаливым духовным укором над надевающим ботинки чортом, и раскачиваясь, как сомнамбула. Нечистый попрощался, долго и с наслаждением тряся Петрову руку, и вышел в расстройстве за дверь, и покинул подъезд, забыв в потайном месте китайскую холщовую сумку. Утром дворничиха нашла диавольский реквизит, и дома примеряла долго перед зеркалом накладные рога и хвост, поворачиваясь то тем боком, то этим, и думая о том, что она ещё, в общем-то, молода, и всё не так плохо. Петров же наливал водку в рюмку, продолжая духовный подвиг, а под потолком его квартиры кружились, как голуби, благодарные небесные ангелы.
(1) Акутагава Рюноске, «Искушение святого Себастьяна»
(2) Тора, Ваик. 2:13
(3) Мф.7:14