Что-то с силой бухнуло в дверь, и в комнату влетела Соня, женщина трёх с половиной лет, ещё в сандаликах, но уже в шляпке. Её вертикальные с кисточками ресниц глаза выражали одновременно кокетство и упрямство крутолобого бычка.
Четырёхлетний Андрюша был влюблён в Соню уже полгода – навсегда, целиком и безвозвратно. Если дети гуляли в сквере, Соня, подзадоривая его, сразу же резко устремлялась куда-то в сторону, через плечо поглядывая, следуют ли за ней? А за ней, конечно же, следовали!
Как только Андрюша, запыхавшись, догонял её, она бросалась в противоположную сторону, и всё повторялось – пять, десять, двадцать раз, пока мама не подхватывала падающего малыша и не уносила его домой. Сил у влюблённого не оставалось даже на то, чтобы, болтая ногами в воздухе, сопротивляться. Потом он лежал пластом, почти не шевелясь. «Что поделаешь, кто мало ест, тот мало и может!» – сочувственно выговаривала ему мама. Но аппетита у Андрюши не было, есть он не мог, как ни старался, поэтому был катастрофически слаб и мал – на голову ниже Сони!
В доме любимым местом его было окно. Там, за стеклом, двигался, жил чудесный, ещё не познанный мир, а здесь, дома... Он обводил глазами комнату, ничего интересного не находил, и опять надолго прилипал к стеклу.
Когда, удобно устроившись между горшками цветов, он вдруг замечал возлюбленную, гуляющую внизу с мамой, из груди его вырывался индейский полувизг-полукрик: «Соня! Там Соня!» Он спрыгивал с подоконника и, домчавшись до входной двери, припадал к ней грудью и носом, как будто за пыльным просветом гулкого подъезда мог расслышать её капризное воркование или не по детски тяжёлые шаги. Сандалии у Сони были тоже на два размера больше, чем у него.
Играть в нашем доме дети могли не более часа. Ровно через час детские нервы не выдерживали взрослых чувств. Вся любовь: все восхищения, придыхания, обожания заканчивались, и влюблённая парочка, вцепившись с двух сторон в какую-нибудь игрушку, покраснев от натуги, начинала истошно визжать. Молодые мамы, успокаивая детей, растаскивали их по углам с увещеваниями и подзатыльниками.
Но всё было тщетно. Сердца этих двоих не выдерживали любви, и, не выдерживая, не понимая, что с нею делать, обращали её в ненависть.
Эти ненависть и любовь были вполне настоящими и требовали много сил! И потому мамам никогда не удавалось всласть поболтать или угостить друг друга чем-то свежеприготовленным и потому столь аппетитно пахнущим. Тарелки с едой оставались нетронутыми, а на лестнице периодически слышался рёв утаскиваемой под мышкой Сони и её хриплые вопли и рыдания.
Детей приходилось постоянно разводить, им нужна была передышка, чтобы набраться сил для новой встречи. Дверь за Соней и её мамой гулко захлопывалась, и Андрюша в одночасье вдруг понимал, что жизнь кончилась, счастье кончилось, и виной всему был он, да, именно он!
И зачем ему понадобилась эта ржавая машинка, которая уже две недели валялась у стены под кроватью? А теперь, а теперь... Глаза его расширялись, зрачки становились бесцветными. Как же так? Как же?.. Но плакать от любви он ещё не научился.