Грешница

Ведогонь
   Облегчающих снов, в которых являлись к ней то знакомые студенты, то бравые десантники, а то и голливудские красавцы, хватало ненадолго: день-два, и жестокая мука начиналась заново. В шестнадцать лет, узнала она из подслушанных невзначай женских разговоров, рановато ещё эдак жутко маяться, да, видать, время ныне иное. Подхлёстывали разговоры уже опытных школьных подруг, порнофильмы, которые Ольга у них же и видела, и в которых каких только страстей ни происходило. Особенно запомнился фильм, в котором негр с огромным прибором лишал невинности монашку. Ольга понимала, что «монашка» эта, раз уж снимается в «таком кино», далеко не невинная, но играла она на камеру столь отработанно, будто её девственность порушалась каждодневно. После просмотров Ольга, свернувшись на диване в эмбрион, тихонько выла, затолкав в рот уголок подушки, не зная, чем погасить бушующее внутри неё пламя.

   На удивление матери, она стала часто ездить на дачный участок, вкалывала там, как совейская колхозница в страду, наводила порядок на скудной земле, выковыривала камни, таскала воду на полив, и тяжёлая работа выматывала так, что соблазняющие сны отступали. Точнее, не было никаких снов. Но и сей метод помог не надолго: вопреки мнению, что на даче работа вечна, Ольга увидела, что делать на их несчастных трёх сотках стало нечего.

   Соседка по даче понаблюдала за ней недолго и, по умности бабьей, живо всё сообразила:
   – Что, Оля, тяготит девство-то? Да уж знаю, все девки через это прошли. И ведь помочь нечем! У кого легко проходит, кто мается, аж на стенки бросается. Ты же не взломана ещё?
   Ольга вспыхнула, не зная, что и ответить настырной бабе.
   – Да ты не красней, дело житейское, бабье наше дело. Горит, поди, нутро-то? Не хочешь, видать, с кем попало? Ноне девки не разбирают, ложатся под всякого. А что мужу после останется, о том не думают. И что обиду затаит он на всюю жизнь, тоже не понимают, каково ему жить-то с ней, зная, что черпали из неё полной ложкой, да и один кто или стаей. Не-е, не думают об том, не думают… Но главно-то дело вот какое: кто будет у тебя первым, тот и станет всем твоим будущим деткам отцом – живёшь ты с ним либо с другим мужиком. Как сие происходит, мне невдомёк, да только ещё бабка моя мне наказывала: смотри, мол, твой первый и должен стать тебе мужем!.. А всё телевизор виноват, будь он неладен, молодёжь поганит. Ты вот что: сходи-ка в церкву, помолись да батюшке покайся, выложи ему всё как на духу. Поможет чем-нито. Молодой, правда, ещё, но в семинариях их и этому учат, умеют они боль душевную снимать. Что там твои эти, как их, психологи!

   Путь к богу у будущего отца Елпидифора мало отличался от стези других семинаристов, пожелавших, по разным причинам, посвятить свою жизнь Христу. Семинария – то же учебное заведение, как, скажем, техникум, колледж. Общежитие, обучение, разве что профиль другой да живут за забором. Так же, как стародавние бурсаки, резались в картишки, хлестали вино да по девкам бегали. Организм-то требует! Неделю фуфлыгу не помочишь, и опять деньги давать привратнику, умолять ради Христа, чтоб ночью калитку приоткрыл. Ох, и наживался на калитке, сатанин выблюдок! За то и устраивали ему «тёмную», напоследок, после выпуска.

   Отбыв в дьяконах положенный срок, обрёл, попущением божьим, слоноподобную попадью, дочь архиерея, и получил приход, дабы окормлять паству благодатью: в небольшом северном городке как раз отстроили новую церковь. Городок тот расположился на сопках; внизу, в котловине, градообразующий комбинат, а церковь ставлена на краю оврага, окружённого жилыми домами.

   Нынешний бум по возведению церквей – это особь статья. Например, предприниматели, радея о своей загробной жизни, с накоплением маломальского капитала стали путать ревностность к России, благотворительность с вложением денег в строительство церквей. Между тем, если взглянуть по-доброму, по-русски, сколько талантливой молодёжи не в состоянии обучаться из-за отсутствия средств. Пусть бы подсчитали – а считать они научились – деньги, вбуханные в божий дом, и сколько специалистов, если так уж хлопочут о России, можно было бы на эти деньги для России же выучить. Сколько пристроить детей, оставшихся без родителей. Они ведь тоже наше будущее. А нищие наши ветераны!

   На освящении храма двое предпринимателей, оба бычьего обличья, переминались рядышком с отцом Елпидифором, нимало не уступавшем «быкам» в комплекции, который через раз поминал то господа, то сих рабов божьих, Николая да Василия. Один из них где-то вычитал, что когда есть в загашнике, можно и про совесть поговорить, а сверкать голой жопой да про совесть трещать – неумно, и положил сию премудрость себе за кредо, повторяя к месту и не к месту; другому же люди в глаза говорили: когда совесть раздавали, тебя дома не было. Вот и стояли они, два такие, за мзду в Христово спасение уверовавшие.

   Наутро, пораньше, повязав голову косынкой (соседка велела), Ольга отправилась за обещанным душевным успокоением. Церковь была пуста. В церквях Ольга не бывала никогда. Родители божьи храмы не посещали, вот и она не ходила, даже из любопытства. Далёкая память, не её нынешняя, подсказывала: место инородное, потому опасное, и не русскому человеку в нём бывать, чужое славить, чужому молиться да у чужого просить. К тому же, когда ей было девять лет, отец рассказывал, что религия христиан нам не своя, а завезённая, и её служители на Руси чуть ли не двести лет были, в большинстве своём, не русскими, а также пришлыми, и кто они да откуда, какие замыслы лелеяли, какие задачи для себя решали, мало про кого ведомо. С тех пор, говорил, и русских по рождению попов у нас не жалуют, почитают за изменников родной веры, поэтому слово ПОП, как бы там его ни толковали, является аббревиатурой, как и множество слов в русском языке, а именно: Прах Отцев Предавший.

    – За помощью я, – проговорила, увидев попа.
    – Деньги принесла? Давай!
   Ольга схватилась за карманчик: неужто не взяла, ахнула! Нет, здесь! Поп, не дожидаясь, пока она вынет бумажки, выхватил, отпахнул полу рясы и сунул их в карман. Про поповский карман много народом говорено: и что попов карман дна не имеет; и что поповские карманы – бездонная бочка; поп по карману молебен служит; поп сдачи не даёт; попу бог – карман, вера – в наживе; попы до денег охочи, на том они все стоят; попы не только из карманов – из самого рта кусок вырывают…
   Корни поповской жадности растут из родительницы: иудейской веры. Кстати, и ислам оттуда же. Давно в народе говорено: попы христианские и муллы исламские токмо бога приемлют по-разному, а дары одинаково. Все служители этих религий жадны до неприличии. Такие вот близнецы.
   – Зачем бог послал, – спросил, глядя пронзительно, – в грехах каяться станешь?
   – Нет у меня грехов, – ответила, голову опустив, – не нажила ещё.
   – Да ты зачата и рождена уже во грехе! – загремел отец Елпидифор. – Все люди грешны! Все!!
   – Не сплю по ночам, худо мне…
   Поп внимательно взглянул на «грешницу»:
   – Видать, дьявол в тебя вселился. Изгонять надо. Идём-ка в алтарь, там божьей святости больше.
   Отец Елпидифор отверз алтарные врата, завёл туда Ольгу. У стены она увидела застеленный парчовой тканью топчан. Поп подвёл её к топчану, заговорил ласково:
   – Покаешься, и придёт к тебе спасение. Будешь во Христе – спасёшься. Отвечай, как на духу: где, в каком месте преобладает у тебя бесовское томление?
   – В низу живота…
   – Здесь? – возложил горячую ладонь на лобок.
   Ольга крупно вздрогнула, жаркие волны прокатились по телу.
   – Здесь? – сладко улыбаясь, спросил поп, наклоняясь к её лицу, и надавил сильнее.
   Ольга закатила глаза, шумно задышала, её била дрожь.
   – Не бойся, не дрожи, сейчас сниму с тебя твой великий грех.
   Платье полетело на пол, сил сопротивляться не было, и Ольга, опрокинутая на парчу, в полусознании ощутила в себе палящий кол, резанула острая боль, и она впала в небытиё.
   А когда пришла в себя, поп, стоя в стороне, подавал ей платье и велел быстро одеваться:
   – Застукают, того и гляди, святоши, – процедил сквозь зубы, не глядя на неё, – идём, помолимся о грехах наших. Отпущу тебе грехи твои.
   Он подвёл Ольгу к иконостасу, силком поставил на колени, нагнул её голову, сказал строго:
   – Молись! Молись и помни: не оставит тебя господь милостью!
   – Кому молиться-то? – прохрипела: горло забил склизкий ком.
   – Господу нашему Иисусу Христу! Кайся перед ним за прегрешения твои!

   Хватаясь за стены, почти без сил, Ольга выбрела из божьего храма. Который день стояла волглая жара, нещадно палило солнце. Не мигая, смотрела она на светило, её ломало и корёжило, из глаз потоком лились слёзы.
   – Глянь-ка, – толкнула локтем товарку старушенция, отбивавшая поклоны на ступеньках перед храмом, – какая благость на лице. Вот что крест животворящий делает! Слава господу нашему Исусу Христу, ныне, и присно, и во веки! Не забывает нас, грешных, не оставляет милостью своей!

   Ольга повредилась. Она повадилась ходить на вечерние, а то и ночные прогулки, обходя кругами дома и магазины, заводила разговоры с парнями и мужчинами, рассказывала им о мучающих её страстях и упрашивала лишить её девственности. Были, были и такие, что шли её беде «навстречу». Спустя год, по внешнему виду ей никто не давал меньше тридцати лет, да и водка с сигаретами красы не добавили. Снизошла благодать Христова и на её родителей: мать хватил удар, отец, сорокалетний инженер комбината, враз постарел, оморщинел и побелел волосом.