Писатель Проза. ру - снял секретность с песни!

               
Более ста разных учебников истории  нашей страны  напечатаны к началу учебного года.
Просмотрев большинство из них, я отметил общий их недостаток — они не отвечают
на исторический вопрос: за что нас так не любят?
Хотя ответ прост — нас не любят из-за страха.
Нас боятся.          
    Считая нас медведями, Запад опасается, как бы мы, попав в Европу, не превратили  ее  в берлогу.
Откуда эти обидные для нас страхи? Эта подозрительность и недоверие? Думаю, от незнания нашей души. Чем раньше и шире мы  распахнем ее перед Западом, тем быстрее он раскроет перед нами европейские ворота, возведенные из санкций.
Я спрашиваю своих оппонентов: где наиболее полно раскрывается  наша душа? Нет, не в пьянстве, как ошибочно думает Запад, а в песне! Именно во время пения она раскрывается нараспашку… Незатейливая, на первый взгляд, песня, внешне не обремененная сложными поэтическими приемами и ассоциациями распахивает створки его души настежь, часто срывая их с петель. Именно простота, помогла многим песням выжить в годы  цензурного мракобесия. Но простота эта внешняя, драпирующая  в них скрытый смысл.
...Какое вокальное произведение песенного жанра наиболее любимо нашим народом? Думаю, здесь не может быть двух мнений – песня об Антошке! О чем эта песня? Прежде чем ответить, давайте вспомним лишь один ее куплет:

Антошка, Антошка, пошли копать картошку,
Антошка, Антошка, пошли копать картошку...
Тили-тили, трали-вали,
Это мы не проходили, это нам не задавали,
Тарам-пам-пам, тарам-пам-пам...

Поэтическая незатейливость и музыкальная облегченность позволили ей под видом детской песенки дойти до нас в неискаженном цензурой виде. Многолетняя работа с рассекреченными документами позволили мне заглянуть под «второе дно» этой, прямо скажем, отнюдь не детской песни. Это документ потрясающего внутреннего  трагизма, который не оставит Европу равнодушной.
Оказывается, Антон – это внук крепкого, хозяйственного крестьянина, раскулаченного и сосланного в Сибирь. Его не выслали вместе с дедом по малолетству. Он остался в родном селе, которое вскоре переименовали в колхоз. Но клеймо родственника кулака осталось на Антоне на всю жизнь. И не удивительно, что его иначе как Антошка и не называли...

«Антошка, Антошка, пошли копать картошку...»

регулярно заставлял отбывать колхозную трудовую повинность ставленник тоталитарного государства – бригадир полеводческой бригады. У Антона при этом все внутри кипело и негодовало. Но судьба деда сдерживала и кипение, и негодование. Сцепив поредевшие, кариесные  зубы, он  молчал.
Не дождавшись ответа от Антошки, бригадир доложил о его молчаливом протесте бывшему конюху, ставшему секретарем партийной ячейки. Получив от него матерное указание, бригадир вновь попытался выгнать Антона на колхозное картофельное поле.

             «Антошка, Антошка, пошли копать картошку...»

командно-административно не унимался бригадир.
Антону стыдно перед женой и детьми за то, что в свои далеко уже не молодые годы он все еще Антошка, и он бросает прямо в лицо бригадиру, через закрытое окно:
 
« Тили– тили...»

Бригадир, не ожидавший такого яростного сопротивления трудовой повинности, застыл у окна. Увидев растерянность и даже испуг на его партийном лице, Антон стремительно распахнул форточку из фанеры и бесстрашно крикнул:

«Трали- вали...»

Бригадир отпрянул от окна, заслонившись руками от едкого сарказма этих слов, будто от удара кнутом.
Антон ликовал! Свершилось то, о чем он мечтал долгие годы. Наконец-то, он, не таясь, высказал все, что  думал о колхозном строе. Теперь будь что будет! Теперь он никого не боится!..
Он почувствовал,  как к его согнутой этим строем спине, испуганно прижалась высохшая от работы, почти невесомая жена. На печи заголосили голодные  дети. С желтой, засиженной мухами, фотографии на стене осуждающе смотрели дед с бабкой.
Антон оппортунистически вздохнул.

«Это мы не проходили...»

как бы оправдываясь, пояснил он.
В форточку сразу же заглянул осмелевший бригадир. Увидев голые стены и бесплотную жену в окружении шестерых детей, тоталитарно ухмыльнулся. Эта ухмылка перевернула душу Антона. Он вдруг вспомнил богатую избу деда, справных коров и лошадей на его подворье, копченые окорока в погребе, мешки зерна, которые отвозили на мельницу... Глаза его налились неуважением к бригадиру, и он крикнул в форточку:

«... это нам не задавали!..»

Бригадир пошатнулся и застонал. Эти слова были критикой системы обучения колхозников, за которую он отвечал перед партийным бюро. Его пьяные, от неограниченной власти, глаза протрезвели. На лбу выступили капли дисциплинарного пота...
При виде  потного смятения бригадира душа Антона, ликуя, взметнулась сквозь прохудившуюся соломенную стриху так высоко, что он увидел могилки деда и бабки в далекой Сибири. Боль, обида, унижение, оскорбления, плачь детей и худоба жены–  все сгрудилось в душе Антона и, не вместившись, выплеснулось в презрительное:

«Тарам-пам-пам, тарам-пам-пам!!!»

Это презрение отбросило бригадира от покосившейся хаты Антона к столу секретаря партячейки, который матерно усадил его писать рапорт о бунте Антошки.
...От Сибири Антона спасла неожиданно показавшаяся, из-за угла истории, демократия.
Теперь  Антона Ивановича  никто не зовет копать картошку на колхозное картофельное поле. Просто нет уже ни колхозного  поля, ни картошки.
Целыми днями он демократично сидит на паперти возле церкви со словарем, прислушиваясь к непонятной речи туристов, в надежде услышать:

« Антошькя, Антошькя, ком грабен картофельн...»

Он с радостью оставил бы эту паперть и пошел копать экологически чистую картошку на европейское  поле, расширенное шенгенским соглашением до огромных размеров.
Но сделать этого он не может из-за Западных санкционных заборов...
И Вы нас боитесь, господа?
… Не бояться Вам  нужно нас, а удивляться нашему терпению.
Которое, как у любого народа, не  бесконечно...

                Писатель сайта
                «Проза.ру"