Часть I Глава II
В тот памятный день, когда всё произошло, с утра набежали тучи, и здорово похолодало. До Ледовитого океана от посёлка, в котором они жили, и который тоже назывался Правой Хеттой, было рукой подать. Его ледяное дыхание ощущалось сразу, как только менялся ветер. Жена в то утро в лес не пошла, и Петрович тоже сначала этого делать не собирался, но после обеда кто-то клюнул его в одно место, и место это у него зачесалось. Он взял в руки пластиковое ведро, надел на голову спортивную шапку и никому ничего не сказав, вышел из дома. Через полчаса он уже был на высоком берегу Хетты. С крутого обрыва, на котором он остановился, открывался замечательный вид. Внизу река тихо несла свои воды, а за ней на другом берегу, пологом, вплоть до самого горизонта простиралась тайга. Если долго всматриваться, то на горизонте можно было различить кромку, разделявшую небо и землю. В солнечную погоду вид этот был завораживающе красив. Если бы Петрович был художником, он нарисовал бы картину не хуже Левитана и отдал бы её в Третьяковскую галерею. Пусть и московский люд бы порадовался, глядя на такую красоту. Не каждому доведётся увидеть её даже за всю свою жизнь.
«Вот куда должны высаживаться инопланетяне, - отчего-то подумалось ему, - а не на чей-то огород. Тогда и контакт получился бы соответствующим».
Почему к нему пришла эта мысль, Петрович думать не стал. Он посмотрел на другой берег, пытаясь разглядеть то место, где был удобный сход с узкоколейки в лес, и куда обычно жители посёлка ходили за ягодами, и ему вдруг показалось, что он там что-то увидел. Это что-то было зелёного цвета, но более ярким, чем потускневшая одежда сентябрьской тайги. Оно высветилось на мгновение чётким силуэтом, но потом размазалось и исчезло.
«Зрение уже ни к чёрту, - подумал Петрович, подбирая с земли гладкий увесистый камешек, - да и день сегодня пасмурный».
Подойдя к самому краю обрыва, он размахнулся и бросил камешек в реку. Дождавшись, когда тот плюхнется в воду, Николай покрутил над головой пустым ведёрком, присвистнул что-то соловей-разбойничье и бодро зашагал к узкоколейке. Дойдя до неё, он с разбегу взбежал на насыпь, и отправился по шпалам к железнодорожному мосту. Ходить по шпалам всегда неудобно: наступать на каждую - слишком коротко, а шагать через одну - для этого слишком короткие у Петровича ноги. По самомУ мосту идти оказалось ещё тяжелее, да и опасно, к тому же. Под шпалами ничего не было, они как бы висели в воздухе, прикрученные снизу болтами к рельсам, поэтому можно было запросто между ними провалиться в воду. Глядя под ноги и аккуратно переступая с деревяшки на деревяшку, Николай запел свою любимую песню.
«Там, где клён шумит, - запел он во весь голос, и эхо, отражаясь от воды и деревьев, мелодично вторило ему, - над речной волной…
Хорошо жить на белом свете», - подбодрил он себя.
Пройдя последнюю опору, он ненадолго задержался. Вода, плавно огибая эту опору с двух сторон, образовывала за ней глубокий омут. В позапрошлом году Петрович вместе со своим сварщиком Колей Ушаковым вытащил из этого омута не один десяток красавцев язей. Правда, потом он их почти всех…нет, не отпустил… такого поступка в посёлке никто бы не понял, он раздал их молодым специалистам, только что прибывшим на север.
Перейдя на другой берег, Николай Петрович остановился у зарослей ивняка. Промозглый ветер теребил всё ещё крепкие, но уже неживые листы. Ещё одно усилие, и они упадут на землю, закончив свой короткий земной путь. Николай обернулся и посмотрел на высокую кручу, на которой он только что стоял. Очертания её терялись в туманной дымке. Каких-нибудь тридцать лет назад, когда строился этот мост, на круче стояли бараки, и в них жили политзаключённые. Они строили эту дорогу, а теперь вот он, Петрович, прокладывал здесь газопроводы. И тогда и сейчас, всё делалось для страны, для людей, но какая выходила разница… Прошлым летом, когда здесь тянули импортную ветку «Уренгой-Помары-Ужгород», бараки ещё стояли. Их снесли перед самым приездом иностранных шеф инженеров. Управляющий генподрядного треста приказал столкнуть их в реку. Бульдозерист быстро справился с задачей. За полчаса «ножом» своего «Катерпиллера» он повалил их, сгрёб в кучу и столкнул деревянное месиво в воду. Уже через месяц, когда от бараков и духу не осталось, и на их месте стала прорастать свежая трава, Николай монтировал на здешней компрессорной турбины. Они были западногерманской фирмы «AEG-Kanis». Шефом от этой фирмы был назначен молодой немецкий инженер из Эссена. Ох, и дали они тогда с ним жару. Благо жена Петровича на ту пору уехала на Большую землю проведать захворавшую мать. Оставшись холостяком вместе с холостяком немцем, они оторвались по полной. Пили в основном русскую водку.
Надо сказать, что на трассе до приезда иностранцев действовал сухой закон, но они его выполнять отказались, они даже записали об этом в свои контракты. А вот для русских всё осталось по-прежнему. Петровичу со своим шефом повезло, как никому. Буркхард оказался настоящим западным немцем, понятия не имевшим о нашей российской жизни, но язык русский почему-то знавший в совершенстве.
Они быстро с ним подружились, выпив при первом же знакомстве полную сумку горячительных напитков, которую немец привёз из Надыма. Потом он ими снабжал и себя и Петровича по мере надобности до окончания стройки. В Надым за этим летать уже не приходилось, всё поставлялось в столовую для иностранцев, которую соорудили быстрее, чем столкнули бараки в воду, в полном ассортименте. Имелось даже баварское пиво, коего Буркхард (настоящее древнегерманское имя, так похвастал сам немец перед Николаем) не любил, а Петрович совсем даже наоборот. Но, греха в этом нет, молодость есть молодость, и ничего тут не попишешь. Про работу они тоже не забывали, более того, она была у них на первом месте, и как бы там ни было, компрессорную свою они сдали заказчику в срок и на отлично. И получилась эта компрессорная лучшей на Северном участке.
http://www.proza.ru/2016/04/12/1195