I.
Мой друг Димка
Школу я закончил в 1961 году. С детства меч-тал стать архитектором. Мечты мечтами, но не так всё просто – проходной балл на архитектурное отделение политехнического института был 28 из 30. Писал я с ошибками. Смешными. Запросто пропускал буквы, а знаки препинания жили довольно вольно в сочинениях или диктантах. Итог – две нелепые тройки в аттестате по русскому и литературе. Плюс экзамен, где надо было нарисовать головку. Ещё и иностранный. Мест всего 50. Всякие блатные. Не мне вам рассказывать. Перспектив никаких.
Отец мой и слышать не желал о гуманитарном образовании.
– У тебя золотые руки, и голова варит что надо. Будешь инженером-механиком. Запрещаю даже думать иначе.
Сколько мы с мамой его ни уговаривали – всё напрасно. Я тоже был не лыком шит. Выкрал у отца мои документы и подал их на мехмат в университет. Три месяца отец со мной не разговаривал.
Как ни странно, в университете написал сочинение на пять. Рядом со мной на экзамене выводил свои каракули очень интересный парень. Просто красивый, высокий, с явным греческим профилем.
Я вышел первым и решил его дождаться в здании перед выходом на Сквер Революции, переполненный, болеющих за своих отпрысков, мамаш..
– Валерий, – представился я ему, как только он поравнялся со мной, выйдя из аудитории.
– Дима. – У него был сильный греческий акцент. Большие кисти рук он не знал, после рукопожатия, куда деть. Мы улыбнулись друг другу. Его небольшие, но легко осязаемо умные глаза, зажглись огоньками. В нём было что-то притягательное. Хотелось дружить.
Мы вышли из здания. В Ташкенте в это время, как всегда, жарко – 40-43 градуса в тени. Но за счёт Сквера Революции, возле которого университет непосредственно находился, было достаточно прохладно. Густые кроны платанов практически не пропускали лучей солнца, и ветерок, исходивший из сквера, был пропитан прохладой свежеполитой травы.
Мама ожидала меня в тени деревьев с книгой в руках и не сразу заметила нас. Диму никто не ждал.
С тех пор мы стали закадычными друзьями и, надеюсь, остались ими на всю жизнь. Моя мама восприняла его, как своего четвёртого сына.
Родители Димы – беженецы из послевоенной Греции. Не коммунисты. Но что-то там нечисто. Та-ких репатриантов Советский Союз принял много почти сразу после войны, когда в Греции запретили Коммунистическую партию. Они селились, в основном, греческими городками, три из которых были в Ташкенте.
Родители простые люди. Думаю, без высшего образования. Дима был умным, смышлёным, настойчивым парнем. До бесконечности принципиален и несоглашатель. Врождённая привычка докапываться до сути. Быть учёным – его призвание.
Моя семья была рада нашей дружбе. И ленинградские родственники, познакомившись с ним во время моей службы, тоже всегда были счастливы его видеть.
Так уж сложилось, но вот уже сорок четыре года, невзирая на серьёзные проблемы, возникшие в наших отношениях, мы остались большими друзьями. В свой первый в жизни отпуск Дима приехал ко мне в Ленинград во время службы. А мы с женой прибыли в Грецию в нашу первую зарубежную поездку.
II.
Уроки первого курса. Моисей Гидальевич Гендлер.
Поступить на мехмат в 1961 году было просто. Пятнадцать баллов проходной из пяти экзаменов. Даже просили пересдать экзамен некоторых двоечников, подающих надежды неизвестно на что. Из двухсот поступивших абитуриентов на втором курсе осталось 72, включая второгодников. Учиться было трудно. Преподаватели относились к нам, как к взрослым, очень уважительно – как к будущим коллегам. Это было чертовски приятно. Вызывали нас на споры и никогда не ёрничали в наш адрес за ошибочные суждения. Но на экзаменах оценки ставились в строгом соответствии со знаниями, без поблажек.
Курс разбился на группы по интересам. В нашем кругу собрались любители поспорить, любители шахмат, выпить, просто побалагурить. Все были одержимы занятиями и часто собирались вместе для разборов лекций или решения задач по математическому анализу. Виной этой рьяности был старший преподаватель Моисей Гидальевич Гендлер. За всю жизнь я прослушал немало различных профес-соров, академиков в разных вузах, но так как читал М.Г.Г. не читал никто.
Моисей Гидальеевич обычно говорил довольно медленно. Сильно заикался и в этот момент всегда смотрел в потолок аудитории, как будто там была записана лекция. Его предложения были краткие, без лишних слов. Тема раскрывалась чётко, лаконично-коротко и, главное, доступная к обсуждениям. Мы этим часто пользовались, вставляя свои мнения или вопросы. Он всегда с удовольствием нас выслушивал, не перебивал, объяснял и деликатно указывал на возможную ошибочность высказываний с улыбкой. Врождённая деликатность. Главное, потрясающее достоинство лекций, записанных на доске, – в конце каждой половины пары стояла точка в правом нижнем углу доски. А вся лекции почти каллиграфически была подробно, с прекрасными иллюстрациями, запечатлена на доске. Неважно, сколько отступлений на дебаты было отпущено времени.
Как раз на этих лекциях и заострялась наша приверженность к выбранной профессии. Всплыла на поверхность замечательная возможность коллективного мышления. К нам постепенно приходила самостоятельность суждений и умение выслушивать и прислушиваться к мнению собеседника.
В последний день перед его экзаменом обычно у меня дома собиралась наша узкая компания математических спорщиков.
Гриша Молтянер – неутомимый отрицатель любого мнения, если только в его голове не сформировывалось решение задачи или понятие обсуждаемой проблемы. Когда в его глазах вспыхивали яркие звёздочки, мы все знали, что что-то до него дошло, или он нашёл правильную идею решения, по крайней мере, для себя. В этот момент все затихали, и Гриша с высоко, как у нашего декана Мордан Аюповича, поднятым указательным пальцем и сосредоточенным взглядом, буквально выкладывал, как куски нарезанной колбасы, на бумагу свои соображения и победно светился, как медный таз, своей чуть кривоватой улыбкой.
Дима Герасудис – начинающий все свои рассуждения с отрицания предыдущих своим коротким “нет”, не как “нет” неправильно, а как просто любимое словечко, вставляемое им везде по поводу и без. При этом выделывая какие-то крендяля своим большим пальцем. Замечая, как ему казалось, наши ошибки, он короткими смешками, стуча большим пальцем по столу, незло насмехался над ними. Но всегда при этом имел свой веский довод или вопросом вводил сумятицу в решение проблемы. Ему никогда нельзя было отказать в логике.
Эдик Хохлатов – пришёл к нам на повторный год обучения. Второгодник. Если мне не изменяет память, закончил первый курс с отличием по второму разу. Что уж там случилось в первый год, правду знал он один, а нам это было абсолютно по барабану. Он высказывал свои мнения редко. В основном, задавал вопросы, но всегда был очень внимателен. Обладал редкой улыбкой, прилично выше среднего роста, прекрасно сложённый с довольно мягким характером, уравновешенный и образованный молодой сердцеед.
О себе как-то говорить не принято – просто промолчу.
На лекциях по анализу я сидел всегда в середине первого ряда. Ещё когда учился в школе, учитель по физике Пётр Петрович Козмополо учил нас необходимости правильно записывать лекции. Главное в лекции, он говорил, не то, что диктует преподаватель (это можно прочитать и в книжке), а квинтэссенция в его рассуждениях. Поэтому мои конспекты отличались от других записями разглагольствований лектора. Только благодаря этому многие спорные вопросы часто разрешались дома. МГ иногда останавливался рядом с моим столом посмотреть конспект. Делал замечания. Или просто вспоминал, на чём остановился.
За девять лет моего обучения в стенах университета (5 – учёба, 4 – флот) с Моисей Гидальевичем связаны удивительные случаи, характеризующие его как педагога. Как-то он читал лекцию о равномерной непрерывности функций.
– Попробуйте сейчас решить задачу, – проговорил он, выписывая условие на доске. Заложив руки за спину, внимательно, по обыкновению рассматривая аудиторию поверх очков, скользил взглядом по нашим головам. Он как бы в этот момент изучал наши умственные способности восприятия материала, во время прослушивания лекций.
– Шурик к доске. Я вижу, вы уже решили задачу в голове. Закончите на доске. – Это было так неожиданно, что я чуть не упал, поднимаясь из-за стола. Взял мел и быстро написал решение.
Самое удивительное, как МГ узнал, что в голове уже задача была решена. В этот момет, скрестив руки перед собой и немного оттопырив их вперёд чтобы не испачкаться, он уставился на пол с улыбкой – не зря я мол их учу уму-разуму. Вдруг лицо его преобразилось и буквально выкрикивая каждое слово в отдельности:
– Вы посмотрите на него! Негодяй! Я з-з-здесь распинаюсь п-п-перед вами, а этот м-мошенник решает з-з-задачу школьным методом! – Он окинул взглядом аудиторию и на мгновение уставился в окно. – Безобразие! Садитесь.
В аудитории наступила мёртвая тишина.
– Красивое решение. Но я покажу решение по теме. Всё равно больше никто его не нашёл.
Прошло девять лет. Консультация по матанализу перед выпускным экзаменом. В кафедральной аудитории уже нового здания университета Моисей Гидальевич напоминает теорему о равномерной непрерывности. Найдя меня взглядом на верхних рядах, пишет условие той же задачи. Неожиданно мелькнула мысль – неужели помнит, а я? Голова чуть не лопнула от предстоящего конфуза. Посмотрел на улыбающегося в довольстве МГ. И как вдруг перед глазами появилась девятилетней давности запись решения на доске в 144-й аудитории. Именно в этот момент прозвучал голос:
– Шурик, к доске.
Я, улыбаясь, спускаюсь с верхних рядов, беру мел и точь-в-точь пишу то же самое решение и оборачиваюсь к нему с победным взглядом. Глаза МГ сияют – не подвёл.
– Вот засранец! Надо ведь, помнит! А я хотел ему напомнить это замечательное решение девятилетней давности. – Вот так он надо мной издевается уже девять лет. – И расплывшись в своей победной, но доброй улыбке, повернулся к ошалевшей от речи аудитории, не понявшей ни равномерной непрерывности, ни самого решения и никогда не слышавшего от него не единого бранного слова.
Очень много нюансов в манере преподавания Моисея Гидальевича я взял с собой в мою будущую преподавательскую деятельность. Особенно уважение к студентам, неважно на каком они уровне знаний.
III
Уроки первого курса... Продолжение.
В университете было довольно интересно заниматься. Не только потому, что нам было 17 – 18 лет отроду. Молодость – она всегда хороша. Но именно в нашу молодость наступила оттепель. Можно было быть более открытым в обществе, говорить вслух о том, о чём раньше боялись думать.
Даже такая неуместность для сегодняшнего поколения как выпивка была повсеместно доступна. И не регулировалась возрастом. А пьяных практичеки трудно было найти. Если не запрещено – часто малоинтересно.
Подумайте только – в любом буфете университета во время занятий можно было выпить пива или любого шампанского в разлив. Или застрять в
буфете вместо лекций. Твоё дело. Экзамен сдавать не буфетчику, а тебе. Как результат, половина студентов срезалась на первой же сессии. Вполне естественно, не из-за доступности спиртного. На экзаменах надо было знать. На улице Карла Маркса на двух торцах университетских зданий стояли автоматы с сухим Рислингом. А также забегаловка с вином в разлив за 20 копеек. Конечно, не дёшево, если учесть, что средняя зарплата меньше ста рублей, но зато без препятствий.
Наш лектор по аналитической геометрии Васильев Николай Григорьевич всегда начинал лекцию с просьбы: всех, кто выпил пива или вина, пересесть на задние ряды. Сам не пил и ненавидел его запах.
Уже сдружившиеся на хлопке, мы собрались в первый раз достаточно большой компанией, около 22 человек, у меня дома встречать Новый Год. У мо-ей мамы волосы встали дыбом от количества спиртного, приготовленного на ночь – ящик водки и два ящика портвейна “Три семёрки” по 0,7 литра. Староста курса Гена Бердников был по возрасту главным заводилой. Эдик Хохлатов принёс с собой салютные капсулы. В моде в то время был танец “Чарлстон” и тонкие высокие шпильки на ножках первокурсниц.
Ночь прошла на славу. К трём часам от выпивки ничего не осталось. Пол после ремонта был вконец испорчен шпильками, дышали мы краской поднятой с пола. А нам всё было непочём. Молодость, одно слово. Последнюю бутылку портвейна Гена распил на спор с Валей Старцевой по очереди напёрстками и бедная Валюша благополучно уснула у соседей.
В ту же ночь договорились каждую субботу собираться на танцы, у кого позволяет площадь. С 8-го марта по 1-е мая. Затем сессия.
В течение почти полутора лет первых двух курсов у нас была ещё одна забава – шахматы на четверых. Узнали мы о них из Детской Энциклопедии. Главное, что нас заинтересовало – почему в них не играют сейчас. Игра древняя, более 450-ти лет, и пришла в мир из Индии. Мучились над этой проблемой чуть меньше года, пока не доказали, что ,кто начинает, тот и выигрывает.
Однажды произошёл курьёзный эпизод во вре- мя игры. В шахматы мы играли в парке Горького. Компания 6-7 человек. Или после занятий, или вместо неинтересных лекций. Обычно, вокруг толпились любители шахмат. Игра-то диковинная. В один из дней к нам подошли Евгений Мухин, мастер спорта по шахматам и зав. кафедрой общей ма-тематики на физфаке. Второй, Лев Бибрагер – заслуженный мастер спорта, один из сильнейших шахматистов Узбекистана.
С полчаса они наблюдали за игрой, а потом предложили сыграть с нами.
– Только на интерес, – тут же вставил своё ёмкое слово Гришка Молтянер, – ящик пива.
– Ну пусть кто-нибудь сбегает, – в усы улыбнулся Мухин.
– Да нет, – заулыбался Дима Герасудис. – Если из пяти партий выиграете хотя бы одну, мы скидываемся на пиво.
– Вот наглецы, – разулыбался Бирбрагер, усаживаясь на скамью.
За час с лишним они благополучно проиграли все пять партий. Причем, наша команда меняла игроков. Вы догадались. Мы уже знали беспройгрышные варианты как белыми, так и чёрными при неправильном ходе противника.
Ну а пиво? Всё ещё ждём ...
IV
Экзамены.
Не знаю, как для остальных, а для меня время экзаменов было лучшим временем года. Наверное, такое состояние мне было привито матушкой. В школе я тоже любил экзаменационную пору – это как бы отчёт перед собой. Вот и в университете с наступлением зачётов всё начиналось вертеться. Все бегали, прогульщики искали конспекты, отчёты, встречи наедине с преподавателями и тому подобное.
Первая сессия особенная. Экзамены явно отличаются от вступительных. Если при приёме в институт они были заинтересованы в нас, как в будущих студентах, то на сессии отношение оказалось совсем иным. Каждый предмет важен по понятиям преподавателя, вне зависимости его к вам отношения. Плюс будущая стипендия. Что для нас, первокурсников, было очень важно – свои деньги.
На экзаменах вдруг оказалось: есть возможность философствовать по определённом вопросу в билете, особенно с лектором. Ему интересно, как глубоко вы понимаете проблему. Что, в принципе, оказалось не совсем простым делом. Зато после успешно сданного экзамена в душе появлялось особое чувство уверенности и какой-то внутренней удовлетворённости. Даже на вступительных экзаменах такого ощущения не было.
Готовились к экзаменам всегда порознь, а в последний день собирались вместе, своей компанией, для выяснения спорных вопросов. У себя дома я использовал свою “Нерингу”, магнитолу, как гро коговоритель с подключённым к нему телефоном. И если мы не приходили к общему консенсусу в разбираемом вопросе матанализа, я звонил к МГ, и мы приглашали его рассудить наши сомнения. Чаще всего с ним переговаривался Димос. По причине медлительности речи и постоянного несогласия в силу своего знаменитого НЕТ.
Мне кажется, что Моисею Гидальевичу импонировали наши звонки. Он всегда был готов к дискуссиям и по его интонации ощущалось0 когда он улыбался и как, или возмущённо поднимал брови и т.д. Мы его хорошо знали и не стеснялись ему звонить. Бывало, он вдруг в недоумении мог сказать:
– Шурик, у тебя же в тетради есть ответ на этот вопрос. Посмотри, что ты записал после какого-то там определения или места доказательства. – У него в памяти был конспект мной записанных лекций. Это то, что никто не записывал. В голосе звучало возмущение и вслед лёгкая усмешка. В смысле я здесь, а записи у вас, и вы такие болваны. И, конечно, когда мы находили это место в конспекте, в книге таких гендлеровских отклонений не было, становилось ясно, что мы таки, действительно, болваны.
Особенно неиствовал Молтянер в своей искрящейся доброжелательной кривой усмешке:
– Валера, ну ты поцеватый! – или что-то в этом роде, как-будто он только что не читал эту же страницу.
С нами на курсе училась дочка МГ, Люба. Иногда при встрече она, надсмехаясь над нами, спрашивала, смеясь:
– Папа итересовался, почему вы ему не звонили. Берегитесь каверзного вопроса. Это вам просто не сойдёт. – Она заикалась ещё больше чем отец, а в её тёмных глазах искры бились как чертенята.
– Ну и что, интересно, там за вопрос такой? – Чуть задрав голову, с полуусмешкой, мог спросить Эдик Хохлатов. – У нас, вроде, всё выяснено...
– А я откуда знаю. Это вы умники. А мы зубрилы.
Люба, конечно, подтрунивала над нами и над собой. На самом деле она была одарённая девушка и считалась очень хорошей студенткой вовсе не потому, что носила фамилию Гендлер. А, может быть, и именно потому... Было в кого.
Лирическое отступление .
Как вы заметили, мой читатель, основные воспоминания первых двух лет учёбы в университете связаны с именем Моисея Гидальевича Гендлера. Это не удивительно. Он нас учил не столько своему предмету, сколько восприятию математики сквозь призму анализа.
Да и не только математики, но и основам взаимоотношений в науке. МГ был педант с большой буквы. Насколько я осведомлён, он дважды отказался от защиты диссертаций, потому как где-то в другой точке планеты только что была защита именно его концепции диссертации. И сколько его не уговаривали не обращать на это внимание, такое случается в учёных кругах и довольно часто, он считал такое поведение в науке бестактным.
Яркий пример для подражания во всех аспектах. Соответствующим образом и мы к нему относились. Как-то подспудно лично в меня впиталась его манера учительства. Уже спустя многие годы, я ловил себя на вопросах – а как бы в этом случае поступил МГ. Таковы были наши, пардон, мои университеты.
V
Хлопок ...
Самое непостижимое для меня – это как устроена память человеческая. Вроде бы только вчера что-то произошло, а в памяти ничего не задержалось. Странно. Сколько ни вспоминай. Наверное, было ненужное, никчемное или как там ещё, не знаю. Зато отдельные эпизоды жизни из далёкого детства или юности совершенно отчётливо стоят в глазах. Как будто это действительно было вчера. Возможно, это относится к впечатлительным натурам или к людям с уникальными способностями всё запоминать, или обладающие ещё чем-то особенным. Но, категорически вас уверяю, это никоим образом не относится ко мне. Сколько себя помню, для меня что-нибудь заучить наизусть – неразрешимая проблема. Вот понять и своими словами передать смысл – всегда пожалуйста. Спрашивается, почему так непрактично устроена память? Самое главное – спросить-то и некого.
Это было давно. 51 год назад. Стояла золотая осень в своём обычном разноцветье. Наверное, именно такая и прославлялась Александром Сергеевичем. Солнце всё ещё яркое, но уже не так жжёт. Оно стало больше походить на желтый глаз яичницы. Только что не фыркает. Воздух пряный, но по утрам от него веет уже нежной свежестью, спелыми фруктами.
Кто-то уже надевает рубашки с длинными рукавами или даже лёгкие куртки. В эту первую студенческую осень, по-видимому, у всех студентов-математиков первого курса в голове вовсе отсутствует тяга к познаниям. Наоборот, полная свобода и чудная погода вывернули наши мозги наизнанку. Занятия мы, конечно, посещали, писали конспекты, много занимались дома. Преподаватели, как с ума сошедшие, задавали большие домашние задания и требовали их беспрекословного выполнения. Но это всё не влияло на состояние нашего настроения. Мы все были счастливы антишкольной жизнью, относительной полнотой свободы мышления и непритязательностью учителей к нашим собственным рассуждениям. Университет тоже школа, но совершенно другого полёта. Главный козырь – возможность наших дебатов с преподавателями на равных.
Именно в это незабываемое время нас, студентов математиков первого курса универа, отправили на ответственное задание “партии и правительства” – сбор не просто хлопка с полей, а с экспериментальных полей, с высокой урожайностью хлопка и малым количеством листьев. Ну всё как наяву ви-жу перед глазами. По каким-то неясным причинам, нам, математикам, как наверное слишком умным, что очень было сомнительно (проходной бал у нас был 15 из пяти экзаменов) доверяли больше, чем всем остальным. Там наверху тоже ошибаются.
Из-за рассказов второкурсников о хлопковых баталиях, мы с боязливой радостью ожидали отъезда.
И вот, наконец, в автобусах все места заняты, а озабоченные мамы машут нам руками, вытирая слёзы на глазах.
Колхоз, в который нас отправили, располагался в Ташкентской области. Ребята, переполненные своим будущим, или громко смеялись, или говорили глупости. Или, наоборот, в основном, девочки, понуро тупо смотрели в грязные окна автобусов на набегающую неопределённость.
Первое отрезвление произошло сразу после разгрузки. Вернее, когда нас привели к месту хлопкового обитания.
Какое-то странное помещение было довольно чистым. Внутри побеленное обычной извёсткой. Очевидно предназначенное для коров, бычков разных и нас, студентов-математиков 1961г разлива. Коровником так и называлось. Последнего молодого бычка, белого в чёрный горошек, с полтонны весом выводили прямо при нас.
– “Да!” – Только что и сказал наш староста Гена, разбавив тринадцатиэтажным матом, звучащим словно песня, гнетущую тишину. Все сразу стали шушукаться, вероятно, не от ситуации, а от застигнувшего нас врасплох мата. Мы, вчерашние школяры, к этому не приученные, во все глаза с уважением смотрели уже на Геннадия. Он вернулся из армии и был много нас старше. А на мехмат пошёл из-за никакого конкурса.
– “Отставить мат”. – Это, улыбаясь, без злобы сказал наш руководитель, доцент Евгений Мухин, завкафедрой математики физического факультета. Почему физика прислали к математикам нам стало понятно через пару дней. Во-первых в этот год физмат разделился на два факультета – мехмат и физфак. Естественно, и преподавателей разделили тоже, но для факультетов это ещё не было согласовано. Во-вторых Евгений был мастером спорта по шахматам, а у мехматовцев всегда есть любители этой игры, если и не разрядники, то неплохо знающие шахматы к его великому удовольствию.
– “Ой, мамочки!” – раздался чей-то фальцет.
Местные жители чистили прямо перед нашими глазами унавоженный глиняный пол метёлками. Примерно час чистили, а мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, и отпускали всякие колкости в свой же адрес. Узбеки, почему-то все низкого роста, равномерненько разбросали вилами сено по ещё не остывшей от свежего навоза, земле.
Нормальному человеку это, наверное, представить трудно. Но если очень-очень постараться, то, вероятно, это возможно. С трудом, правда.
Мы выглядели, конечно, расстроенными и немало, но внешне как-то не так, чтобы совсем уж покоробленными. Кстати, это подобие жилища обогревалось русской печкой, похоже каменкой, с уступом, предназначенным скорее всего для расстановки бутылок разных там сортов выпитых напитков. В этот же день мы с нескрываемой радостью, обмыв наш столь ожидаемый приезд, употребили её по назначению, совершив определённый обряд. Педагоги смотрели на это безобразие сквозь пальцы. Всё было в пределах внутреннего порядка тех времён.
Спать пришлось прямо на сене, перемешанным с жёсткой соломой, которые коровы до этого медленно и уныло пережевывали. Свои матрасы мы расположили тесно друг к другу, чтобы солома не кололась. Но даже сено... Вы никогда ни с кем не спали на сеновале? О! Этот чудный запах сожжёной солнцем травы! Но даже он не спасал нас от того, что эти самые за час до этого вымели. Этот изумительный амбре до сих пор в носу.
– “Лучше пёрнуть, чем предательски бзднуть! И как вы здесь живёте?” – Пардон, громко выстрелив, с широкой, язвительной улыбкой и многозначительно поднятым указательным пальцем, с выражением на лице Саакошвили из фильма “Кавказкая пленница”, с пафосом произнес мой одноклассник с физфака Алик Ванжа. Прав он был. Любой, вновь входящий, всегда “приятно” морщился. Однако, привыкнуть можно ко всему.
Вот так началась моя, ещё не совсем, но уже взрослая жизнь. Здесь, в этом коровнике, я научился пить на равных со всеми, со временем не закусывая, и многому другому, о чём лучше не рассказывать.
Нам никто не определял нормы сбора, не ругали. А на все претензии бригадиров, вплоть до директора колхоза, Женя Мухин просто объяснял, что мы, мол, математики и привыкли работать исключительно только головой, а не руками. Однажды к нам приехал наш декан товарищ Сабиров Мордан Аюпович. (Это уже когда мы учились на втором курсе) Ну, конечно, совхоз устроил ему знатный приём. Скорей всего, председатель ему на нас нажаловался. И было за что. Мы, это я и мой закадычный друг Димка, за день собрали на двоих 3 кг хлопка как раз, чтобы хватило положить под головы, и на нём проспали под деревом весь день. Так вот нас Мордан Аюпович и вызвал прямо на сабантуй. Мы явились, специально немного опоздав.
– О, Шурочка! – Он меня только так называл в хорошем расположении духа. Мы предусмотрительно выделили время этому духу приподняться, опоздав на полчаса.
–Как хорошо, что вы пришли. Сейчас я и уважаемый председатель с вами выпьем. Дайте-ка им из чего. – И с удовольствием налил нам полные стаканы водки.
–Отменнейший плов, скажу я вам. Угощайтесь, дорогие. Кстати, Шурочка отличный староста группы. – Обращаясь к председателю, с полным от плова ртом, продолжал наш декан. Он любил поговорить, когда выпьет, и главное один, чтобы никто его не перебивал.
Стало понятно, что если я даже кого-нибудь убил бы в этот момент, мне ничего не будет только потому, что Мордан Аюпович обратился ко мне “Шурочка”.
– И хотя ещё совсем молодой, нет, ты посмотри, – продолжал Сабиров, – его уже все слушаются. Да. И очень даже уважают. И ты тоже, пожалуйста, относись уважительно к этому товарищу. – Закончил он своё обращение к председателю колхоза.
Потом нам ещё налили. И ещё. Кроме плова на столах и шашлыки, и шикуроб*, и виноград. Разные сухофрукты. Т.е. объелись мы основательно и назавтра никак не могли вспомнить, как мы проснулись в нашей так называемой опочивальне.
Вот таким было вступление во взрослую жизнь. Правда, на второй курс из нас, двухсот поступивших, перешли лишь около 60-ти. Остальные не смогли сдать экзамены. Учиться было трудно. Хорошие, дружеские отношения к вам преподавателя никоим образом не влияли на оценки. Тот же декан Сабиров на своём экзамене из 75-ти оценок поставил лишь одну четвёрку и две тройки.
Вот вам и вся любовь.
*шикуроб – салат из помидоров и лука к плову.
VI
Николай Павлович...
О Моисее Гидальевиче Гендлере вы уже, как говорится, начитались. Просто необходимо ещё рассказать о заведующем кафедрой Теории чисел Николае Павловиче Романове.
Ташкентскому Университету, как впрочем и другим вузам, Вторая Мировая дала возможность обзавестись отличными кадрами – учёными и преподавателями, эвакуированными из Москвы, Ленинграда, Киева и других европейских городов СССР. Что и говорить – “Ташкент – город хлебный”
Институты связи и железнодорожный были просто, в основном, составлены из московских кадров и до распада СССР оставались московского подчинения. В них витал дух России, а не Узбекистана. И соответственно, такая же творилась атмосфера.
В Университете работало достаточное количество очень известных учёных, а позднее и их учеников, не менее, в будущем, известных в учёных кругах.
Расскажу вам о тех, с кем я был более-менее тесно связан и знал о них не понаслышке.
Николай Павлович Романов, заведующий кафедрой теории чисел. На интернете о нём сухая колонка цифр. Но у каждого из нас, его студентов, сохранились свои воспоминания. Разные. В зависимости от степени отношений. Мне повезло познакомиться с ним достаточно близко.
Пожалуй, это была самая недюжинная в научном смысле фигура нашего университета. Н.П. слыл до странности необычным человеком, в котором укладывались всесторонние знания во многих проблемах эстетической жизни, а не только научной, и, одновременно, неподдающееся описанию ребячество. Член 14-ти академий наук мира в области математики, почётный Академик Лондонской Акаде-мии Наук Его не признала лишь АН СССР. Обычная косность советского сообщества.
Николай Павлович. О нём очень трудно что-нибудь рассказать с позиции воспоминаний студента. Я вам расскажу то, что знал непосредственно от тесного с ним общения или из рассказов моих однокурсников других факультетов университета.
Н.П. являлся совершенно необыкновенным, удивительным в своём роде повествователем. Его литературная речь наверняка должна была бы быть источником зависти знатоков русского слова, филологов. Объездив весь мир, Н.П. с охотой делился своими чувствами и наблюдениями о жизни этих стран. Как рассказчик, ему не было равных, может быть, если только Владимир Петрович Щеглов, академик, директор Узбекской Обсерватории, создатель уникального первого Атласа звёздного неба.
Причём в их рассказах всегда доминировала только положительная составляющая увиденного. Очень редко они могли рассказывать о неприятностях внутри других стран. Они звучали больше в виде каких-нибудь скорее приключений. Совершенно далёкие от политики, на такие вопросы просто улыбались доброй улыбкой: мол, не по нашей части. Такие две разные личности, но оба очень высокой культуры.
Моя одноклассница, Танюша Каминская, училась на романо-германском факультете (китайский и английский языки) и потом осталась там преподавать. Из её рассказов Н.П. имел права приёма экзаменов с действительной подписью на любом языке любого отделения факультета. Про него ходили легенды о знании более ста языков мира.
После очередной поездки студенты часто пользовались, к его удовольствию, воэможостью поделиться увиденным с ними. Тему занятий можно было разобрать и по киге. Кстати его это часто устраивало.
Понятно, что люди такого таланта обладали разного рода непонятными странностями в обиходной жизни. Случалось увидеть его в домашних тапочках на лекциях или в разного цвета носках. Каждый раз его жена, добрейший человек (не помню её имени-отчества), прибегала в университет с парой обуви или носок.
Навсегда запомнился такой момент его жизни. Уж не знаю, что произошло у него дома, но в обычный день Николай Павлович пришёл в парадном костюме с красивым галстуком и отдраенной обувью. Я столкнулся с ним при входе.
– Шурик, ты можешь пропустить полпары? Я тебя очень прошу. Ты не пожалеешь. Пожалуйста.
– ??? – Изумлённо я посмотрел на него.
– Потеряешь момент. Чистый театр. Сейчас прибежит моя... с... с костюмом (заливается смехом), носками и туфлями. Она думает, что я пошёл на лекцию в пижаме и тапочках. А я их спрятал под кровать, а обычный костюм лежит на стуле. – Он ликовал. Чистый подросток. – Я попросил Мосю (МГ) остаться минут на десять, но разве он ради этого пропустит лекцию!? Пожалуйста, мне нужен зритель.
От неожиданности предложения и безусловно возникшего интереса, я согласился. Благо, что опаздывающих не ругали за опоздания. Ждать пришлось недолго. Такая картина... Нет, она просто не может выпасть из памяти.
Н.П. стоит на развороте лестницы, одна нога закинута за другую, правая рука половинкой буквы “ф”, а левая облокачивается на перила. Открывается огромная входная дверь и в неё неловко со скрипом пропихивается с вещами жена Николая Павловича. Она поднимает голову и всё, что держала в руках, падает на пол. Н.П. согнулся от смеха в вопросительный знак. Спускается но лестнице и:
– Как я тебя разыграл, дорогая! – обнял её и поцеловал в лоб. Товарищи. Это действительно неожиданный спектакль. Я подбежал поднять вещи. Да уж. Глаза Н.П. сияли, думаю, большой любовью к супруге.
– Валера, большое тебе спасибо. Теперь у меня живой свидетель. Мне же никто не поверит, а ты подтвердишь. – В круглых, как окуляры, очках сияли огоньки глаз. А жена на него смотрела, как на нашкодившего малыша без тени обиды.
Это живая история. Может быть, изменены некоторые моменты, всё-таки столько лет. Не принципиально. Просто гениям свойственны разные метаморфозы поведения.
Например, инцидент во время выпускных экзазаменов. Все преподаватели и студенты были одеты как на парад. На длинном экзаменационном столе стояли прохладительные напитки, лежали сухо-фрукты и свежие фрукты. Было всё торжественно и красиво убрано. Николай Павлович ходил туда сюда вдоль стола со странной улыбкой. Даже очень странной. Чувствовалось, что что-то не так. Ну прос-то летало в воздухе. Я зашёл в аудиторию в числе первых. И когда меня начали опрашивать, Н.П. чиркнул спичкой и по столу побежал огонь как огненная
змейка, разбрасывая вокруг черный порошок. Настоящий фейервейк. Это была обыкновенная бертолетовая соль, невидимая на скатерти. Боже мой! Все повскакивали с мест. Шумная, трескучая разноголосица и тихий смех Николая Павловича.
Конечно, все фрукты были выброшены. Скатерть заменили на новую и с приветливыми улыбками профессура стала нас опрашивать. Было видно, как они все подобрели к нам, студентам. Спрашивали, улыбаясь и обходя подводные рифы. Ми- нут через пятнадцать после случившегося, в аудиторию вбегает Александр Викторович Нагаев в грязных майке и шортах от побелки и сандалетах. После случившегося никого его внешний вид не смутил. Преподаватели стали наперебой рассказывать о произошедшем. И первая партия экзаменующихся, быстро сдав экзамен, со счастливыми улыбками покинули аудиторию.
Или ...
Однажды в 1969-м году... да это было во время четвёртого курса, Н.П. пришёл на партсобрание с академической, как он сказал, шапочкой в пакете, полученной им а Оксфорде. Обычно последние два года на собраниях мы сидели рядом. Не подумайте обо мне слишком достойно. Здесь скрывается очень прозаическая причина. После этих сходок с позваления, так сказать, его жены, мы всегда шли вместе выпить кружечку пива.
Его жена запретила покупать кому бы то ни было пиво для него. Он совершенно не помнил после неё, этой самой кружки, где он живёт и куда надо идти. Но мне это разрешалось. И то при условии только одной, и если я его приведу домой и сдам из рук в руки.
Дня за три до собрания, мы случайно столкнулись в вестибюле. Н.П. был в отличном настроении от проведённой лекции. Он стал мне рассказывать, как внимательно его слушали аспиранты, только почему-то их было очень много. И так как-то между прочим пригласил меня дослушать что-то об аудитории за кружечкой пива. К “сожалению”, мне пришлось отказаться по независящим от меня причинам. Кстати, он прочитал лекцию первокурсникам, абсолютно обалдевшим от полного непонимания о чём шла речь. Николай Павлович просто спутал своё рассписание.
Так вот на собрании он вдруг шепчет мне на ухо:
– Шурик, посмотрите, что я принёс, – и достаёт красную шапочку в виде ермолки размером в тюбетейку. Надевает её на голову, встаёт и начинает что-то говорить. Я, конечно, уже не помню о чём. Да это и, собственно, неважно. Происходило то в студенческую бытность. Рядом с нами сидел, если мне не изменяет память, доцент с кафедры матанализа. Всё-таки память гнусная действительность – лицо вижу, а как звать, забыл. Хоть убей...
– Николай Павлович, шляпу снимите... – достаточно громко прошептал он. Все как-то сразу на него обернулись.
– Вот вы посмотрите на него. – Наигранно возмутился Николай Павлович. – Эта шляпа, с вашего позволения, почетного члена королевского общества
естественных наук Англии. Её не снимают ни при каких обстоятельствах, даже
в присутствии королевы. – Он встал и демонстративно вышел из аудитории.
Я попросил разрешения выйти на минуту вслед. Невдалеке меня ожидал Н.П.
– Хватит слушать эти бредни. Пойдём выпьем пивка. Я знал, что какой-нибудь идиот мне сделает замечание. Нужен был повод. Нет, не скажи, жизнь всё-таки прекрасна.
Эти эпизоды действительно произошли непосредственно при моём участии. Мы “сблизились” случайно за кружкой пива на остановке трамвая во втором семестре после вовращения из армии...
Мне рассказывали друзья, как они отлавливали его для приёма экзамена. Но при этом я не присутствовал, а потому не корректно об этом рассказывать со слов. Точно что-то совру.
После окончания института я его больше не видел. Он умер восьмого мая 1972г.
Жаль... Я узнал об этом поздно. Были праздники и меня не было неделю в городе. Очень жаль.
С 1944 по 1951 год — заведующий кафедрой в Узбекском университете Самарканда. С 1951 по 1972 год работал бессменным заведующим кафед-рой теории чисел и алгебры Среднеазиатского го- сударственного университета (в Ташкенте). В 1958 -1960 годы возглавлял отдел математического ана-лиза Института математики и механики в Ташкен-те. Кавалер ордена Трудового Красного Знамени.