Снегирев впервые услышал это на восемьдесят девятый день полета, когда пришла его очередь выйти «на улицу», чтобы поправить антенну. Скрипя зубами, он спустился в пустующую «прихожую» - так они называли между собой шлюзовой отсек - облачился в скафандр, перевел его на автономное питание, отработанным движением тщательно проверил леер и открыл шлюз.
Никто из них не любил выбираться из корабля: безразмерная черная бездна со всех сторон, казалось, была готова поглотить в любой момент. Снегирев проделывал это бестрепетно, как и все они, но каждый раз у него предательски сжимались все внутренности, и он чувствовал себя подвешенной на крючке рыбешкой. Но делать было нечего: Костя, Игорь, Инга и Наташа уже «отдежурили» свое, а график выхода в открытый космос был на «Эквенторе» железным. Проклятая антенна сбивалась регулярно каждые десять-двенадцать дней, словно жила по собственному распорядку. Эта штуковина бесила не на шутку, но зато обеспечивала более-менее приличную связь с Землей даже на таком невообразимо большом расстоянии. Пожалуй, за это ей все-таки стоило быть благодарными.
Оказавшись «за бортом», Снегирев повисел секунд пятнадцать, привыкая к сковывающему руки и ноги ощущению. На самом деле давно приученному к перегрузкам организму больше и не требовалось. Надеюсь, я не повредил как-нибудь незаметно этот чертов чехол, с беспокойством подумал Снегирев. Он невольно вспомнил о случае в одной из недавних экспедиций НАСА, когда астронавт чем-то нечаянно проколол палец на перчатке и не заметил этого, скафандр разгерметизировался, и он умер, едва успев высунуться из шлюзового отсека. Снегиреву стало не по себе. Усилием воли он отогнал неприятные мысли – выходы «на улицу» всегда увеличивали тревожность – и медленно переместился к накренившейся антенне. Справа высвечивался узкий зеленоватый серп Урана, тут и там сверкали сияющие россыпи чужих звезд, но Снегирев уже давно не обращал внимания на эти красоты. Для него они были рутиной, а сейчас и вовсе не заботило ничего, кроме растреклятой антенны.
Очутившись на верхней панели «Эквентора», он поправил ее и с удовлетворением подумал, что теперь можно забыть о «прогулках» на ближайший месяц. И тут он услышал.
Это было грандиозно, волшебно, непередаваемо. Снегирев никогда в жизни не слышал ничего прекраснее: что-то на самом дне его души ожило, затрепетало, пришло в волнение. Он застыл, оглушенный, недвижный, точно пораженный молнией, широко распахнутыми глазами глядя перед собой. Моцарт, Бах, Шопен - все эти венцы человеческой гениальности обращались в пыль, в космический мусор в сравнении с божественными звуками, шедшими откуда-то из глубокого космоса, из далекой голубоватой галактики, светящейся в миллионе лет отсюда, из самого нутра спирали. Снегирев не мог шевельнуться. Он был заворожен, музыка пронизывала все его существо золотой нитью, и он понял, что впоследствии никогда не сможет воспроизвести ее. Это было что-то за гранью человеческой природы, за гранью сознания. Этим можно было только наслаждаться, чувствуя, как перехватывает дыхание и замирает сердце. Он позабыл обо всем и не мог сказать, сколько прошло времени, прежде чем в ухо ему втиснулся непонятный трескот, нарушая воцарившееся между ним и космосом единение. Снегирев не сразу понял, что эти звуки – голос в динамике шлема, зовущий его обратно. Домой.
В «прихожей» он все еще не мог прийти в себя. Выбираясь из скафандра, он продолжал слышать чудесную мелодию Вселенной.
- Что-то серьезное? – с тревогой спросила Наташа, всматриваясь в его лицо. Они были одного роста, и такой прямой взгляд обычно заставлял Снегирева отводить глаза. Но сейчас он ничего не замечал.
- Что? – в ушах звучала божественная симфония космоса, заглушая все остальное.
- Что-то стряслось с антенной? – повторила она еще беспокойнее. В полумраке отсека ее зеленые глаза казались почти черными от сильно расширившихся зрачков.
- Нет, - Снегирев наконец-то понял. – С антенной все в порядке.
- Ты так долго там проторчал, - на лице Наташи отразилось некоторое облегчение. – Мы уже решили, что эта штука окончательно накрылась.
Снегирев уставился на золотые нашивки на плечах ее темно-синего, с металлическим отливом комбинезона. Понял, что никак не может сообразить, что же это такое, и громадным усилием воли заставил себя переключиться.
- Послушай, Наташ, - не переводя взгляда, сказал он. – Когда ты выходила «на улицу», ты не слышала ничего необычного?
- Необычного?
- Какие-то… Звуки. Звуки, похожие на музыку.
- Музыку? – Наташа недоуменно подняла брови. – Ты слышал музыку?
- Да, - Снегирев немного растерялся. – Что-то похожее на нее. А ты…. никогда?
- Нет. Витя, - Наташа провела рукой по светло-русым волосам и пристально посмотрела на него. – В космосе не может быть никакой музыки. Там вакуум.
- Да, но… - он чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Разве ему могло это пригрезиться? Нет. Невозможно. Невозможно вообразить себе такую гармонию. – Не знаю. Наверное, мне и вправду приглючилось. Выходы «на улицу» всегда действуют на меня не слишком хорошо. Не переживай.
- Или отдохни. Выглядишь изможденным, - Наташа указала рукой в сторону кают.
- Позже. У меня еще есть работа.
- Я освобождаю тебя. Тебе действительно нужно восстановиться.
- Я в норме, - он с некоторым усилием сложил губы в улыбку. – Да и дел не особо много. Закончу и пойду к себе пораньше.
Наташа внимательно оглядела его и, словно колеблясь, кивнула.
Снегирев провел время за обычной работой. Вместе с Ингой они сняли все показатели с замеров излучений из глубокого космоса. Цифры насторожили их – такие данные они получили впервые, и что могло их дать, не сумел определить даже умник-Костя. К вечеру на связь вышла Земля – с предупреждением о каком-то невиданном излучении, оказывающим влияние в первую очередь на мозг. Центр советовал принять меры безопасности. Наташа выслушала сообщение, не меняясь в лице, но между бровей у нее пролегла складка, а голос стал каким-то деревянным, когда она рапортовала, что все поняла.
Этой ночью Снегирев лег спать первым. Отчасти потому, что он чувствовал себя вымотанным до предела, но гораздо больше ему хотелось побыть одному и не участвовать в общем обсуждении. Обычно ему долго не удавалось заснуть, но на этот раз он провалился, едва коснувшись головой подушки.
Ему снилось что-то цветное, подвижное и приятное, совсем как в детстве. Когда он рывком проснулся среди ночи и открыл глаза, в ушах звучала музыка, тихо, но так же отчетливо, как и в тот момент, когда он висел в космосе и поправлял антенну.
Волосы зашевелились у него на затылке, все тело охватила мелкая дрожь. Тихо, слишком тихо! Нужно снова оказаться там. Ближе к песне Вселенной, к этому чудесному, божественному откровению.
Как лунатик, Снегирев медленно встал и пошел по кораблю, сворачивая автоматически в нужный коридор, сверкавший в свете фиолетовых ламп. В кабине управления никого не было – конечно, все разбрелись по каютам. Наташа, может, сидит в кают-компании. Но даже она не помешает ему. Просто не сможет.
Снегирев прошел в «прихожую», плотно закрыв за собой люк. Двигаясь как во сне, надел скафандр, тот, что первым подвернулся под руку (кажется, Костин, но это не имело значения). Выбрал автоматический режим. Бессмысленно глянул в иллюминатор. Черный космос, усеянный густым скоплением звезд и расцвеченный туманностями, был красив и равнодушен ко всему. Музыка в ушах стала громче. Снегирев знал, что она зовет его. Скоро он будет там, нужно только поспешить.
На этот раз не было привычных цепенящих ощущений. Он чувствовал свое тело, ему было так легко и свободно. И он не мог противиться чудесному зову, исходящему из глубин галактики. Он отдалялся от «Эквентора», все больше погружаясь в сладостное море, как вдруг что-то удержало его. Снегирев разлепил глаза и увидел ненавистную пуповину, связывающую его с кораблем и людьми, с которыми он проделал немыслимо огромный путь.
Минуту он смотрел на погасшие иллюминаторы «Эквентора». Затем пальцы его сами ухватили лебедку, крепящую его к лееру, и одним движением отстегнули ее.
Он мягко плыл в безбрежном пространстве, закрыв глаза и улыбаясь широкой, довольной улыбкой. Он купался в музыке, уходил в нее с головой. Он чувствовал себя невесомым и крошечным, как кружащееся в комнате перышко из подушки, и ему очень нравилось это ощущение. Снегирев летел в подсвеченную голубым далекую спираль, из чрева которой исходила звездная музыка. Летел туда, где живут все существовавшие и существующие человеческие боги – только им было под силу создать такую непогрешимую гармонию. Из глаз текли слезы: у него было такое чувство, будто он рождается заново. Он летел все дальше, «Эквентор» стремительно уменьшался, становясь яркой точкой на черном, всего лишь одной из миллиарда вокруг. Он летел в открытый космос, слыша неизъяснимо прекрасную божественную мелодию. Он был счастлив. Очень, очень счастлив.