В окно, выходящее во двор, осторожно постучали. Похоже, касались стекла тонким прутиком.
– Спи, сынок, показалось тебе. Какие могут быть у нас с тобой гости, тем более в такой поздний час. Наверное, ветер шалит. Февраль на дворе.
Мама убавила свет керосиновой лампы и прислушалась.
Я не мог ошибиться. За окном, во дворе, кто-то есть. И, действительно, едва различимый стук повторился. На этот раз мама услышала его. Она ещё убавила огонь, отодвинула край оконной занавески. Приставив ладони к вискам, стала вглядываться в уличную темноту.
У окна стоял мужчина. Что-то в нём было знакомое, но кто он, мама не могла понять. Осторожно, не скрипя половицами, она вышла в сени и, не отворяя двери, спросила:
– Кто там?
– Сестрёнка, открой, это я, Пётр, – послышалось с улицы.
Мама отбросила дверной кованый крючок и не поверила своим глазам. Перед ней стоял живой родной брат. Измождённый, в нищенской, залатанной одежде, но всё такой - же подтянутый и ладно скроенный, как и десять лет назад. Тогда его, вместе со всей семьёй, в подобную февральскую ночь, охранники посадили на конную телегу, не разрешив взять с собой ничего, даже из самого необходимого, и повезли в неведомую даль. На соседней телеге находился двоюродный брат Петра. Тоже с семьёй – женой и пятью малолетними детьми.
Накануне им объявили постановление тройки, именуемой Окружной комиссией по рассмотрению представлений Президиума райисполкома. Этим постановлением зажиточные жители района были определены врагами колхозного строительства и подлежали репрессии. Некоторые из перечисленных в постановлении пошли под суд за неуплату налогов, сборов и сокращение на своих участках посевных площадей. Петра и Василия, как и большинство остальных попавших в список, состоявший из двухсот фамилий, объявили кулаками, подлежащими выселению по второй категории, то есть за пределы области.
Основной виной братьев перед советской властью явилось то, что они владели, как написано в сохранившихся до наших дней архивных документах: «доставшимся им по наследству Маслобойным Механическим заводом, оборудованным по Американски».
Мама с братом обнялись, в обнимку прошли в дом.
– Веня, это твой родной дядя, – представила мама ночного гостя. Несмотря на мрак, царивший в комнате, я заметил на глазах у них слёзы.
Мама накрыла стол, и они долго разговаривали. Дядя рассказывал, что за пределы области их не отправили. Видимо, на Урале, который сам являлся местом ссылки и массовых спецпоселений, рабочих рук на лесозаготовках не хватало. С болью дядя вспоминал, как их под конвоем везли на север в Ныроб, где временно расселили в зэковских бараках с двухэтажными нарами. Как потом доставили в спецпоселение в лесу, как на заснеженной поляне строили землянки. Весной оказалось, что поляна является окраиной болота и все землянки затопило. Рассказывал дядя и о том, как они работают в лесу ручными пилами. Всю зиму валят деревья, топорами обрубают сучья, лошадьми трелюют брёвна к берегам рек. Во время таяния снега, в период большой воды, сбрасывают брёвна в реки, и те плывут в их низовья…
Я мало что понимал в дядиных рассказах, но слушал внимательно. Дядя казался мне большим, сильным и мужественным сказочным героем, только что вышедшим из вековой тайги, куда до него не ступала нога человека…
– Хорошо у тебя, сестрёнка. Много лет я вынашивал мечту свидеться, поговорить о родне и родителях. Мечта моя сбылась. Но времени у меня в обрез. Никто не должен знать, что я был у тебя. Иначе случится большая беда. К тому же, подведу тех, кто устроил мне эту встречу. До рассвета я должен уйти, раствориться, – молвил дядя.
– Чем могу помочь тебе?
– Ну чем ты мне поможешь? Жизнь мою ты представляешь. Мне, с происхождением из кулацкой семьи, тоже не сладко. Так что дай я ещё погляжу на тебя. Доведётся ли свидеться?
– Ты знаешь, сестрёнка, за десять лет жизни в лесу я стал большим специалистом по пилам. Дрова с племяшом на пару пилите? Вон он, какой большой. Когда заходили в избу, задел в сенях пилу – двуручную поперечку. Давай наточу, раз больше ничем не могу помочь. Сделаю для вас хоть это доброе дело.
Дядя принёс из сеней пилу, достал из внутреннего кармана аккуратно завёрнутый в тряпочку напильник и начал колдовать над каждым зубом подёрнутой ржавчиной пилы. Закончив работу, обнял меня за плечи:
- А теперь мы с вами устроим по случаю долгожданной встречи праздничный фейерверк. Когда мне бывает тяжело, я устраиваю для себя подобные представления. Думаю о душе. Неси, Веня, лампу поближе.
Работая напильником, дядя подстилал под пилу листки старых ученических тетрадок, сейчас он собрал с них опилки в кучку. Затем снял с керосинки стекло и начал понемножку сыпать опилки на открытый огонь. Попадая в пламя, металлические опилки вспыхивали и разлетались сотнями ярко жёлтых и голубоватых звёздочек. Такого волшебства я никогда ещё не видел. Стоял заворожённый сказочным зрелищем, не мог отвести глаз от лампы, которую зажигали каждый вечер, но я её не замечал.
– Смотри, Веня, так горят человеческие души. У кого-то ярко, красиво, возвышенно, а у кого-то падают, не касаясь огня, навсегда оставаясь чёрными…
В ту пору мне шёл седьмой год. Однако впечатления от той ночной встречи с родным дядей я пронёс через всю свою долгую жизнь. Всегда считал, что это был добрый, работящий, но незаслуженно обиженный судьбой человек.