Светлой памяти Гриши Поляка
Ранней осенью 1964 года вся книжная Москва была взбудоражена долгожданной вестью — из печати вышел сборник Булата Окуджавы "Веселый барабанщик".
Наверное, нынешнему читателю не надо объяснять, кто такой Булат Шалвович Окуджава, но вот почему выход в свет его книги стал настоящим событием, пояснить, наверное, необходимо.
Итак, я постараюсь вспомнить сам и рассказать вам, что же представляли в то теперь уже такое далекое время книги вообще и поэтические сборники в частности.
Ремарка первая. Развенчание на XX съезде КПСС культа личности Сталина и последовавшая за ним так называемая "оттепель" вызвали к жизни совершенно неожиданное явление — немыслимый интерес к книге: начали издаваться ранее запрещенные произведения советских писателей, репрессированных в годы беззакония и произвола, а также тех, чьи книги не издавали по идеологическим соображениям. Страна узнала такие имена, как Бабель, Платонов, Набоков, Ремизов, Пильняк и многие, многие другие. Вновь появились на прилавках книги Ахматовой и Зощенко.
Я написал "на прилавках". Нет, конечно, в магазинах эти книги могли увидеть лишь редкие счастливцы и особо приближенные лица. Зачастую такие книги вообще не выкладывались на прилавки, а продавались "из-под полы". Говоря официальным языком, махровым цветом распустилась книжная спекуляция. Вездесущие книжные жучки захватили всевозможные распределители, а прямо на тротуаре у одного из самых больших букинистических магазинов Москвы, расположенного на улице Горького, дом 3, там, где впоследствии построили ныне уже не существующее уродское здание гостиницы «Националь», чуть ли не круглый день толпился книжный "черный" рынок. В стране всеобщего дефицита самым большим дефицитом стала хорошая книга, а уж поэтическая в особенности.
Знаменитые в то время "Вечера поэзии" собирали полные залы молодых и не очень любителей стихов. Конечно, говорить, что на "пятачке" или "плешке", а именно так называлось это место на улице Горького среди его завсегдатаев, толпились одни лишь книжные спекулянты, нельзя. В основной своей массе это были настоящие книголюбы. Там можно было встретить и известных писателей, и ученых, и участников Великой Отечественной Войны с орденами и медалями на кителях и пиджаках, тогда их еще не стеснялись носить открыто, да и вообще людей самых разнообразных профессий.
Это был, скорее, не рынок, а клуб по интересам. Там устраивались настоящие диспуты, а уж если "вылавливали" какого-нибудь писателя, то ему приходилось выслушать все, что только думали читатели о его произведениях. Там же происходил книгообмен, одна из самых доступных и надежных форм приобретения нужной книги. Перефразируя слова кота Матроскина: "Вначале надо приобрести ненужную тебе, но дефицитную книгу, а уж затем поменять ее на нужную". Ну, я очень уж увлекся этими подробностям, и надо вернуться к теме моих воспоминаний.
"Хрущевская оттепель" уже заканчивалась, и поэтому выход книги не опального, конечно, но и не шибко желательного для властей поэта, который к тому же пишет песни на свои стихи и исполняет их со сцены, аккомпанируя себе на гитаре — впоследствии таких, как он, обзовут иностранным словом "бард" — стало настоящим событием; скажу для молодых, что песни Окуджавы в то время были даже более популярны, чем через десятилетия песни Высоцкого.
Так вот, возвращаемся в 1964 год. На "черном" рынке появился "Веселый барабанщик". Из выпускных данных следовало, что книга вышла тиражом 10 тысяч экземпляров и напечатана в Тульской типографии. В московских магазинах, даже самых крупных, таких как № 100 на улице Горького, ныне называемый "Москва на Тверской", или № 120 на улице Кирова, ныне "Библио-Глобус", этот сборник даже не появлялся. Но ведь где-то он должен продаваться, десять тысяч — это хоть и маленький, но тираж.
И вот нам с моим другом Гришкой Поляком пришла в голову бредовая мысль: а что, если он весь осел в Туле? Ну, решили его в Москву не везти, а продать на месте, может такое случиться? И мы подумали, что в нашей стране и не такое бывало, а раз так, то надо ехать в Тулу.
Добираться поездом до Тулы надо с Курского вокзала, мы быстренько туда сгоняли и выяснили, что правильней и надежней всего ехать одним из пассажирских поездов. Но, поскольку уходят они вечером и достигают Тулы через три-четыре часа, а это уже ночь, когда никакие магазины, конечно, не работают, а значит, придется ночевать в незнакомом городе, получается та еще перспектива. Правда, на Курском мы разузнали о существовании еще одного оригинального пути — на электричке добраться до Серпухова, а оттуда рабочим поездом прямо к цели.
Так и решили. Завтра в 6.30 едем электричкой в Серпухов, а там, как нам подсказали, сразу же после ее прибытия и отправляется этот рабочий поезд. Итак, мы с Гришкой побежали по домам, чтобы завтра ни свет, ни заря встретиться на Курском вокзале.
Ремарка 2. Но прежде надо познакомить вас с моим другом, теперь уже навсегда покинувшим наш мир, Гришей Поляком. Поляк — это вовсе не прозвище, намекающее на его национальную принадлежность, как могли бы вы подумать. Гришка никакого отношения к польской нации не имел, просто это была его фамилия. Это был мой ровесник, коренастый, в меру упитанный парень с, как вы уже догадались, стопроцентной еврейской кровью, который учился в то время в Московском инженерно-строительном институте.
Несомненным достоинством Гришки было великолепное знание русской, да и зарубежной литературы, а также современной живописи. Его познаниям в области русской поэзии начала XX века могли позавидовать даже узкие специалисты. Именно благодаря Гришке я узнал о поэтах, в то время или напрочь запрещенных, или о которых не было принято упоминать в печати, таких как Гумилев, Кузьмин, Северянин, да и еще многих других поэтах "серебряного века", а также различных литературных течениях и группировках. Подводя итоги, можно с полной уверенностью сказать, что в течение нескольких институтских лет Гришка был моим лучшим другом по жизни и в книжном мире в особенности, коллегой по интересу и, одновременно, наперсником или учителем, если вам это слово больше нравится.
Поляк закончил институт в 1965 году, и еще один год мы с ним хоть изредка, но виделись, а вот когда закончился мой срок обучения в МХТИ, и я начал работать, а затем завел семью, времени стало хронически не хватать. И наши встречи, и без того редкие, практически прекратились, да разве два-три раза в год — это не прекращение встреч?
Домашнего телефона, как средства общения, ни у него, ни у меня не было, а чтобы дозвониться на работу, надо было приложить столько терпения и потерять столько времени, что я был несказанно изумлен, когда однажды в 1977 году меня позвали в коридор (телефон у нас в институте висел на стене в коридоре, а пользоваться им могли около пятидесяти сотрудников пяти лабораторий), и я услышал в телефонной трубке характерный Гришкин голос:
— Володя, мне надо с тобой очень срочно увидеться, приезжай на угол Горького и проезда Художественного театра.
Больше он ничего не сказал, и я еще какое-то время слушал в трубке короткие гудки, пытаясь предугадать, что же могло произойти. Слово "срочно" прозвучало с таким нажимом, что раздумывать было некогда, я бросил на стул белый халат, только и успел сказать сотрудникам, чтобы они меня прикрыли, и сбежал вниз по лестнице.
Мне несказанно повезло, из такси прямо у проходной вылезали какие-то люди; наверное, больного привезли, — промелькнула мысль, и вот такси уже выезжает на Ленинградский проспект, и буквально через десять минут я выхожу из него у Центрального телеграфа. Гришкина фигура маячила на той стороне улицы Горького, я махнул ему рукой, он меня заметил, и мы одновременно устремились вниз, в подземный переход.
— Хорошо, что перехватил, а то понаехали, в открытую всех снимают, — сказал, не успев отдышаться, Гришка.
— Подожди, что случилось, что за спешка? Я ничего не понимаю.
— Сейчас все поймешь. Я уезжаю в Америку, по израильской визе. Больше мы с тобой никогда не увидимся, поэтому, когда мне гарантировали, что наше свидание не будет зафиксировано, я тебе и позвонил, но они приехали, и все может быть для тебя плохо.
— Гриш, но я все равно ничего не понял, — только и смог сказать я.
— Вовка, ты всегда был тугодумом. Я отношусь к тем евреям, которым разрешили выехать из СССР в Америку по визе государства Израиль. Ну, а пока прощай: советского гражданства нас лишили, паспорта забрали, что будет с нами со всеми за океаном, я совершенно не представляю.
Он пожал мне руку, мы как-то судорожно, суматошливо обнялись, он повернулся и исчез в толпе.
Он был прав, больше мы с ним никогда не виделись, хотя как-то разок невольный радиопривет я от него получил. Было это поздним вечером, а, может правильнее сказать, ранней ночью, когда, уложив жену с ребенком спать, я сел писать очередную научную статью и, потеряв какую-то важную мысль, решил передохнуть, а начав крутить верньер радиоприемника, поймал очень четко и чисто прозвучавшие слова:
— С вами на волне "Голоса Америки" еженедельная передача "Для полуночников" и ее ведущий Григорий Поляк, который продолжит свои рассказы о русской поэзии начала века.
Я, совершенно обалдевший от неожиданности, услышал такой знакомый мне Гришкин голос с его вечными хохмочками и приколами, который рассказывал, не знаю, кому — а ведь интересно узнать какова была его аудитория — про Давида Бурлюка и о зарождении футуризма в России. Передача закончилась, и это был последний раз, когда я слышал Гришку. Больше мне ни разу не удалось поймать эту передачу и виной тому не моя лень, а активность нашего КГБ, который установил где-то новую глушилку и всячески старался не допускать разные "голоса" в советский радиоэфир.
Прошло много-премного лет, почти вся жизнь, исчезла та страна, появилась возможность ездить по всему миру, а я все думал, как найти Гришку, вдруг я приеду в Штаты, как его искать, не в полицию же обращаться? Помог Интернет, когда я им овладел, то решил поискать — вдруг найду и не только Гришку Поляка, а и других своих друзей и хороших знакомых, которые покинули нашу страну в те самые семидесятые-восьмидесятые годы. И, о чудо, вот он, немного постаревший и уже не Гришка, а Григорий Давидович Поляк, да еще и в компании весьма почтенных людей.
Вполне добропорядочный американский книгоиздатель, только книги издающий почему-то сугубо на русском языке, и желательно чтобы тексты в них были в рифму и соответствовали названию его издательства "Серебряный век". Я все собирался и собирался поехать, и свалиться Гришке на голову, почему-то считая, что мы все вечны, иначе чем объяснить эту мою неторопливость, но вот пару лет назад мне стало известно, что Гриша в 1998 году оставил этот мир и теперь общается там на небесах со своими кумирами. Все же он был чертовски умен, все предвидел, даже то, что тогда в 1977 году, в подземном переходе у Центрального телеграфа мы видимся в последний раз.
Вот как был охарактеризован Гриша в комментариях к собранию сочинений Игоря Владимировича Чиннова, известного русского поэта из первой волны эмиграции, которое было издано в 2002 году в издательстве "Согласие" — Поляк Григорий Давидович (1943-1998) — эмигрант третьей волны, литературовед, собиратель наследия Серебряного века и первой волны эмиграции, издатель альманаха "Часть речи", владелец издательства "Серебряный век", сотрудник "Нового журнала".
Но вернемся в далекий 1964 год. Вот мы молодые, самоуверенные и вполне еще живые, встретились ранним утром на Курском вокзале и собрались с шестью рублями в кармане покорить книжную Тулу. Хотите знать, что можно было сделать с шестью рублями? Ну, поскольку книжка Окуджавы стоила всего 12 копеек, то можно было бы купить аж целых 500 книжек, то есть 5% от всего тиража, если же серьезно, то, конечно, очень мало, но больше не наскребли, как ни пытались.
Люди нашего поколения хорошо помнят электрички тех лет, с дверями, открывающимися от нажатия рукой, хоть где, в том числе и на ходу, с шумными моторными вагонами и разделением поезда на два отдельных изолированных отсека, наличие которых сыграло некоторую роль в нашем приключении. Поезд отправлялся с какой-то дальней платформы, ехали мы, естественно, без билетов, поэтому, учитывая мой уже достаточный опыт передвижения как в электричках, так и в поездах дальнего следования "зайцами", мы сели в третий вагон и тут же достали книжки, ведь терять попусту столько времени было безрассудно. Конечно, вы хотите задать вопрос, а почему именно третий вагон?
Правильных ответов может быть минимум два: во-первых, в то время была очень популярна туристическая песня, в которой есть слова типа: "И я снова бегу по привычке, прямо в третий вагон электрички", именно по этой причине все туристы ездили только в третьем вагоне, а имеющиеся в то время в весьма большом количестве ревизоры по какому-то негласному соглашению следовали через этот вагон не задерживаясь. Правда, это соглашение распространялось только на субботу из Москвы и воскресение, соответственно, назад, а день, когда мы собрались поехать в Тулу, был вторником, да и мы были не в туристической, а во вполне цивильной одежке, и кто знал, что могло придти в голову ревизорам. А почему я написал "субботу", да просто рабочая неделя в то время была шестидневная, только с одним выходным — воскресеньем.
Ну, а вторая причина была более прагматичной, ревизоры всегда заходят в первый или последний вагоны, и у толпы безбилетников имеется возможность, постепенно перемещаясь в ту же сторону, что и ревизоры, но на один вагон впереди них, выскочить из поезда на ближайшей остановке и перебежать в другой, свободный от контролеров, отсек.
Так все и произошло, вначале начался некий шум, слышалось "идут, идут", затем народ начал потихоньку передвигаться в соседние вагоны, пришлось и нам двигаться в этой все возраставшей и возраставшей толпе. Все, мы уперлись в тупик, вот видим, как в вагон вошли контролеры и неумолимо приближаются к нам, они нас тоже видят. Да и странно было бы не увидеть толпу не в один десяток человек, которые забились в тамбур, и ждут, как бараны на заклании, когда их всех начнут вязать. Но ревизоры тоже почти беспомощны — мало того, что им надо проверить билеты у целого вагона, так еще нельзя и упустить ту небольшую группку "зайцев", которых они все же задержали и держат между собой. Ситуация практически патовая: нас столько, что им без большого дополнительного наряда милиции справиться просто невозможно, но где его взять-то, этот наряд?
Обе стороны это прекрасно понимают, но каждая играет в свою игру: ловящие нас делают вид, что они просто не спешат, деться-то нам некуда, а беглецы, внешне показывая смятение и нервозность, в душе посмеиваются над беспомощностью ревизоров. Не знаю, чем бы все закончилось, ранее я не попадал в такую ситуацию, да и такую мощную толпу безбилетников никогда не только не видел, а даже не мог себе представить, что такое возможно, но тут поезд прибыл в Подольск, ликующая и громко хохочущая толпа вывалилась из вагона, и ринулась в следующий отсек, зачем-то за ними последовали и мы, наверное, сработало стадное чувство. Контролеры вывели из вагона свои жертвы, к ним в помощь подошла еще парочка местных блюстителей порядка, и присмиревших "зайцев" повели в линейное отделение милиции.
Мы же с Гришкой нашли свободную скамейку прямо в соседнем вагоне и продолжили там ненадолго прерванное приятное занятие, я имею в виду чтение. Прошло немного времени, и в вагоне появились какие-то люди, если бы мы не были так беспечны и так увлечены своим делом, то мы могли бы узнать в них наших недавних товарищей по несчастию. Оказывается, что теперь и в этот отсек села вторая, но уже б;льшая группа ревизоров, которая стремительно прошла через все хвостовые вагоны, гоня перед собой небольшую смирившуюся группу безбилетников.
В нашем же вагоне ехал основной "зайцевый" состав, в том числе и мы. В общем, мы очнулись только тогда, когда до нас весьма вежливо дотронулся пожилой контролер с просьбой предъявить билет. Мы растерялись, но на меня нашло вдруг какое-то вдохновение, что ли, и я разыграл целую сценку со словами. А сказано было приблизительно вот что:
— Дяденька, мы — двое студентов — посланы в Тулу нашими товарищами во чтобы то ни стало добыть на всех сборник стихов Булата Окуджавы, который только что напечатан в этом городе. Вы знаете, нас много, но мы бросили жребий, который и выпал на нас двоих. Денег, конечно, нет — где их взять, если картошку еще не убрали с полей, и поэтому тех вагонов, на которые мы очень и очень рассчитывали, еще нет. Ребят подвести нельзя, а если опоздаем на рабочий поезд в Серпухове, то мы сегодня до Тулы уже не доберемся, это вы и сами понимаете прекрасно.
Вот примерно такую речь без запинки на одном дыхании выдал я, и вы знаете, ревизор проникся по-настоящему, он не только нас не тронул, а еще и дал ценнейший совет, который очень нам помог в дальнейшем:
— Ребята, рабочий поезд — это не электричка, там, как здесь, на шармочка не прокатишь, там в каждом вагоне проводник имеется, но проводник ничего решить не сможет, сразу же найдите их бригадира, только он может помочь, если сумеете убедить, конечно.
Ревизоров вместе с большой безбилетной толпой встретила в Серпухове целая милицейская армия, а мы перебежали через платформу к самому допотопному поезду, на котором мне только доводилось ездить. Но поезд я еще успею рассмотреть, а пока надо следовать совету ревизора и найти бригадира. Это оказалась миловидная молодая еще женщина, которая выслушала ту же историю, которой я смог разжалобить фронтовика и тоже поверила нам.
Но если контролер — это истина в последней инстанции, он волен казнить или миловать, то бригадир — лицо подневольное, над ним имеется большое начальство — линейный ревизор, который накажет в первую очередь саму бригадиршу, поэтому пришлось действовать по разработанному ею сценарию. А действовать надо было так: на станции Тарусская выскочить из вагона, долететь до кассы, приобрести билеты на один прогон и успеть вернуться в поезд, а его стоянка две минуты.
Ремарка 3.Всем кажется, что станция "Тарусская" имеет непосредственное отношение к древнерусскому городу Таруса. На самом деле это одновременно и так, и не так. Расстояние между этими двумя географическими объектами составляет двадцать километров, расположены они в разных областях — станция — в Тульской, а город — в Калужской, а самое главное — на противоположных берегах Оки. Правда, в XIX веке рядом со станцией существовал мост через реку, и по железной дороге можно было добраться таким образом на перекладных и до Тарусы, но мост давно разрушился и следа от него не осталось, а вот название станции сохранилось. Сейчас она находится в городе Заокский, и совсем недавно ей был возвращен облик XIX века. Были отремонтированы фасад и крыша здания вокзала, обновлен интерьер. Платформы вымощены тротуарной плиткой, украшены фонарями и скамейками. Рядом с вокзалом разбит сквер.
Станция "Тарусская" была построена в 1867 году, одновременно со сдачей в эксплуатацию участка железной дороги Серпухов — Тула и до 1894 года называлась "Иваново". Она связана с деятельностью целого созвездия гениальных людей, которые являются национальной гордостью России. Поэтому сегодня на станции открыты музей и памятный камень в честь знаменитых туляков. Экспозиции станционного музея посвящены известному русскому художнику-передвижнику Василию Поленову, ученому, историку, селекционеру Андрею Болотову, командиру легендарного крейсера "Варяг" капитану первого ранга Всеволоду Рудневу, а также скульптору Михаилу Аникушину. Через станцию проходит ежесуточно до 60 пар пассажирских поездов (45 пар дальних и 12 пар пригородных). За год через станцию "Тарусская" проезжает почти 20 миллионов пассажиров.
Мы буквально выбились из сил, осуществляя все, что нам было велено бригадиршей, но наша спешка оказалась напрасной — когда мы, еле переводя дыхание, подбежали к вагону, проводницы, сбившись в кучку, лузгали семечки, и беззлобно надсмехались над нами. По-видимому, это было обычное место и привычное занятие, так как вся земля вокруг была усыпана семечной шелухой. Мы подбежали, бригадир поменяла красный флажок на желтый, все проводницы разбежались по своим вагонам, и поезд, полязгивая буферами, медленно-медленно пополз в сторону Тулы.
Возможно, наше усердие сыграло свою роль, а, что скорее всего, просто девчонкам захотелось пообщаться с московскими студентами, вот нас и затащили в служебное купе, и упоили чаем с различными пирожками, как наперегонки, доставаемыми девчатами, кем просто с улыбкой, а кем и с откровенно подчеркнутым вниманием к нам. Вот тут мы и смогли в перерывах между стихами, которые нас просили и просили читать проводницы, только изредка убегавшие по своим вагонам при приближающихся остановках, хоть немного рассмотреть то чудо техники, в которое нас занесло. Представьте себе, это был полностью деревянный вагон, чуть ли не дореволюционной постройки, с настоящей печкой-буржуйкой, на которой стоял, не поверите, большой алюминиевый чайник, из которого мы, не спеша, и пили вкуснейший чай.
Ревизоры по дороге, к счастью, в наш поезд не сели и мы, расставшись вначале с шестидесятью копейками, которые пришлось оставить в тарусской кассе, с сожалением попрощались и с гостеприимными хозяйками. Прощание заключалось в том, что на конечной станции, то есть в Туле, мы обежали весь состав и у каждого вагона разыграли одну и ту же немую сценку, хватаясь за сердце и почти падая к ногам очередной проводницы, и все это на глазах всего их коллектива, буквально умиравшего от смеха, который следовал чуть поодаль, пополняясь новой зрительницей после нашего прохождения мимо очередного вагона.
Все закончилось, мысленно отзвучали в голове последние аккорды "Прощания славянки", и мы уже на вокзальной площади пытаемся разузнать, где же в Туле находится самый главный книжный магазин. Опрошено людей немеряно, но ни один не дал нам вразумительного совета, поэтому пришлось последовать рекомендации, которую мы услышали от постового милиционера:
— Дуйте в центр, там, в Кремле, наверное, и нужный магазин найдете.
Он был настолько вежлив, что не просто указал нам направление, где этот Кремль находится (а мы даже и не знали, что в Туле тоже Кремль имеется), а подвел нас к трамваю и даже подсадил на заднюю площадку, попросив кондукторшу, чтобы она нас неминуемо у Кремля высадила.
Мы только и смогли, что сказать ему "спасибо", а только потом посмотрели на симпатичную молодую девчонку с большой черной сумкой на груди, да скорей и не на саму девчонку и не на ее сумку, а на гирлянду смотанных в рулончики трамвайных билетиков. К слову сказать, в то время необходимо было во всех видах городского транспорта, кроме метро, по-моему, платить за проезд в зависимости от расстояния, которое проехал пассажир. Наш взгляд был настолько красноречив, что кондукторша рассмеялась:
— Что, денег-то нет, наверное? Пешком хотели пройтись, а Иваныч вас ко мне запихнул? Он любит это делать, вежливый — жуть. Да ладно, чего вам в том Кремле делать-то нужно?
Пришлось все этой девчушке рассказать, она аж руками всплеснула:
— Это что ж за книжка такая должна быть, чтобы за ней из самой Москвы приехать? Да ладно, ребята, не волнуйтесь, езжайте так, ревизоров увижу — скажу, а пешком здесь не находишься, далеко.
Так, с анекдотами и пересмешками мы добрались до центра города, и разлюбезная кондукторша указала нам на скромную вывеску "Книги", размещенную, конечно, не на кремлевской стене, а на соседнем здании современной постройки.
Еще одно "спасибо" и мы бегом — вот-вот обеденный перерыв начнется, летим к дверям магазина. Полная, не хочется говорить всю правду о фигуре немолодой уже женщины, продавщица даже руками всплеснула, услышав наш рассказ:
— Да, кто же нам в провинцию такую книгу-то даст? Это надо же, самого Окуджаву издали! Да еще у нас в Туле, а мы и не знаем ничего. Нет, ребята, в тульских магазинах вам ловить нечего.
И увидев наши огорченные лица, добавила:
— Да вы идите в типографию, адрес знаете? Вот и хорошо, идите прямо туда, к директору, скажите, что вы из самой Москвы приехали, поверьте, не откажет, даст вам эту книжку, жалко ему что ли.
Она указала нам на проспект Ленина, где и находится типография, и мы медленно, переваривая создавшуюся весьма неприятную ситуацию, побрели в сторону типографии. По дороге мы задались вопросом, а что мы потеряем, если нам даже откажут в просьбе? Мы уже в этом городе, моя знакомая, у которой мы хотели пересидеть до вечера, до отправления поездов на Москву, еще на работе, вернется только к шести — мы с ней так, по крайней мере, договаривались по телефону. Я специально на Центральный телеграф бегал, чтобы ей на работу позвонить, да и живет она на том же самом проспекте.
Вот так и решили, пойдем в типографию, вдруг что выгорит, и пошли, вначале медленно, а потом немыслимый зуд, который нас в Тулу пригнал, здесь тоже разогрел нас прилично, и уже почти наперегонки мы неслись по проспекту, подгоняя друг друга различными подковырками... Хорошо быть молодыми, право слово.
Номера домов быстро увеличивались, мы уже совсем приблизились к внушительному зданию, растянувшемуся на добрую сотню метров вдоль проспекта, но, где же вход? Перед нами была сплошная стена с большими, не очень-то для нашего глаза привычными окнами, заглядываем за угол и видим высокий забор, опоясанный колючей проволокой, дырку ворот посередине и небольшое здание проходной.
Ничего себе, как же через нее пройти? Решаем: дождемся кого-нибудь входящего и все узнаем. Мы стояли на углу и обдумывали, как же быть дальше, когда к воротам подъехала черная "волга", ворота распахнулись, и машина въехала в типографский двор. Пока мы, разинув рты, наблюдали, как машина исчезает за забором, сзади раздался характерный перестук каблучков и мимо нас почти пробежала женщина в светлом плаще. Нам пришлось приложить некоторые усилия, чтобы обогнать даму, преградить ей путь и в то же время не оказаться прямо перед проходной.
— Простите нас, пожалуйста, Вы ведь в типографии работаете?
Женщина, с любопытством рассматривая нас, молча кивнула головой.
— Мы студенты из Москвы, нас послали товарищи за книгой Окуджавы, которая напечатана в вашей типографии, Вы не можете подсказать нам или, еще лучше, помочь достать несколько экземпляров этой книги? Очень уж нужно!
Женщина слегка задумалась, продолжая с улыбкой поглядывать на нас, а затем произнесла:
— Я думаю, что помочь вам может только один человек, наш директор, он на машине только что с обеда вернулся, вы, наверное, видели, как она въехала. Сейчас он уже должен быть в кабинете. Пойдемте со мной.
И мы вошли в проходную. Высокий мужчина в форме с малиновыми петлицами, ладно сидящей на его фигуре, вопросительно посмотрел на нас.
— Эти товарищи из Москвы, они к директору, — произнесла наша провожатая, одновременно накручивая диск телефона, висящего на стене:
— Валечка, Сам у себя? Соедини, пожалуйста, — и еще через пару секунд — Николай Степанович, Ковалева, тут в проходной два товарища к вам из Москвы, — с нажимом на последнем слове, произнесла она и через мгновение протянула трубку дежурному.
— Я провожу их, — это она уже военному сказала и потянула нас за собой.
Ошарашенные стремительностью, напором и какой-то властностью, исходящей от этой женщины, мы пошли за ней, вернее почти побежали — так быстро она пересекла двор и влетела в приоткрытую дверь.
— Подниметесь на третий этаж, там увидите приемную, ну а дальше все зависит только от вас, — и она исчезла за какой-то дверью, даже традиционное "спасибо" сказать оказалось некому.
На третий этаж-то мы поднялись, и дверь, на которой написано одно слово "приемная", нашли быстро, а дальше как какой-то ступор начался — никак не решаемся пересечь порог этой самой приемной, вернее даже не порог пересечь, а дверь открыть и то не можем. Но тут она открылась сама, и молодая еще женщина, попытавшаяся выйти из комнаты, остановилась и одновременно, открывая дверь с левой стороны от себя, задала нам вопрос:
— Это вы из Москвы к Николаю Степановичу? — и, не услышав наш ответ, тут же сказала в глубину кабинета:
— Николай Степанович, к Вам.
Мы даже не успели набрать достаточное количество воздуха в легкие, как уже оказались на красной ковровой дорожке, которая вела к большому, я раньше таких не видел, столу, из-за которого выходил нам навстречу высокий мужчина лет шестидесяти, с орденскими ленточками на пиджаке, лихорадочно поправлявший галстук.
— Добрый день, проходите, присаживайтесь. Валечка, чаю, пожалуйста, — и он показал на небольшой столик в углу кабинета с приставленными к нему креслами.
Мы присели на самые краешки и не знали, что говорить и что делать, если нас сейчас погонят вон. Но Николай Степанович тоже молчал, он сидел в кресле, смотрел на нас и никак не хотел придти нам на помощь. Секретарша быстро принесла стаканы с горячим чаем, на столе появилась вазочка с печением и конфетами, молчание стало явно затягиваться, и я выпалил практически то же самое, что уже говорил за этот день не один раз.
С директора моментально слетело плохо скрываемое напряжение, а через секунду он громко захохотал:
— Так вы за книжкой? А я-то подумал, что вы из..., даже испугаться успел: вошли молча, присели и опять молчите. Знаете, сколько я успел за это время в голове своих прегрешений перебрать? — и он опять захохотал.
Минут через десять, за которые секретарша успела пару раз пополнить вазочку печеньем, мы что-то проголодались, а поскольку нам все время говорили, чтобы мы не стеснялись, да не стеснялись, мы и разошлись не на шутку. Так вот, минут через десять у нас завязался крайне интересный и не вполне нам понятный разговор. Николай Степанович никак не мог понять, как ради какой-то книжки можно ехать черт-те знает куда.
Он не слышал никогда об Окуджаве, не читал его стихов и даже не знал, что песни поэта распевает вся страна. Он только удивлялся, что в течение последних недель из Москвы непрерывно ехали черные машины, а он помогал всяким референтам и помощникам ответственных начальников грузить пачки с книгами в багажники этих машин. Он ничего не скрывал, ему надо было перед кем-то выговориться, вот он и выговаривался.
А когда, наконец, высказал все, что у него накопилось в душе, то растерянно посмотрел на нас и произнес фразу, которая выбила из под наших ног уже практически затвердевшую почву:
— Ребята, а я ведь вам помочь ничем не смогу, вы немного опоздали. На прошлой неделе мы сдали тираж...
Оказалось, что всю сверхтиражность, которая всегда образуется, мало того, она даже предусмотрена технологией производства, — и он нам все это разложил по полочкам. Я не буду занимать ваше внимание тонкостями докомпьютерной полиграфии и лучше продолжу его рассказ:
— Так вот, вся сверхтиражность уехала в Москву на тех самых черных машинах, а мы с великим трудом, исправляя брак, еле-еле смогли тираж закрыть. В типографии не осталось ни одного нормального экземпляра, брак еще можно собрать, но одного печатного листа не будет, а все остальное имеется — и обложка, и супер, и остальные четыре листа — все есть.
Он вдруг воодушевился:
— Хотите, сотенку экземпляров соберем, но без одной тетрадки.
Видя наши донельзя огорченные лица, Николай Степанович еще подумал немного и вдруг сделал совершенно неожиданную вещь. Он подошел к шкафу, стоящему в противоположном углу кабинета, и достал из него маленькую белую книжку, которую и протянул нам.
Это был документ строгой отчетности — сигнальный экземпляр "Веселого барабанщика" с титульным листом, буквально испещренным подписями и печатями, удостоверяющими, что книгу можно издать. Десяток разнообразных организаций приложили свою руку к выпуску этой книги, начиная от издательства "Советский писатель", которое ее и подготовило, а затем Союз писателей РСФСР, Союз писателей СССР, Литературный фонд и какие-то даже плохо читаемые и труднопроизносимые организации типа КГБ, и как вершина всего в верхнем правом углу скромный штампик с надписью "отдел простых писем ЦК КПСС" с какой-то закорючкой вместо подписи и еще одним штампиком "разрешается тираж 10 тысяч экземпляров".
Я тут же посмотрел в выходные данные, стоящие на "сигнале" — тираж 20 тысяч. Вот так, некто взял и своей закорючкой срезал тираж книги ровно вдвое. Николай Степанович протягивал нам этот бесценный экземпляр от чистого сердца, теперь-то я понимаю, что в случае какой-либо проверки он бы без особого труда отболтался, но тогда мы не смогли взять эту книгу.
Возможно, сделали это мы совершенно правильно, поскольку наше приключение на этом бы и закончилось, а так, после обильного чаепития и приятной беседы директору, наверное, стало неудобно вот так сказать — мол, все, ребята, ничем помочь не можем, до свидания — и мы услышали неожиданное предложение.
— А знаете, ребята, попробуйте-ка сходить в переплетный цех, вдруг они смогут вам помочь? Спросите там Ковалеву Нину Сергеевну, скажите, что от меня, а как пройти, вам Валентина объяснит. Не прощаюсь, без меня вас все равно из типографии не выпустят.
Секретарь нам все подробно объяснила, так что мы при всем желании не смогли бы заблудиться в переплетениях коридоров и через несколько минут мы уже входили в цех, на дверях которого большими буквами было написано "ПЕРЕПЛЕТНЫЙ". Навстречу шла наша теперь уже старая знакомая, которая и помогла проникнуть сюда. Ковалева, мелькнуло у меня в голове, ну, конечно, Ковалева, так она представилась, когда звонила директору.
— Нина Сергеевна, мы к вам, — сказал я.
— Я так и думала, что он вас ко мне пришлет, — ответила она, и мы все рассмеялись, ну очень уж комическая ситуация получилась.
— Девочки, — громко сказала Нина Сергеевна, и вокруг нее возникла целая толпа молодых и не очень женщин, одетых в одинаковые голубенькие халатики, но в разноцветных косынках на головах, а с самого края встал единственный мужчина в синем халате; наверное, мастер, — подумал я.
— Эти мальчики — студенты из Москвы, специально приехали к нам за книжкой стихов, которую мы с вами с таким трудом только что сдали, но неужели ни у кого не осталось экземплярчика — другого? Никогда не поверю в это. Помогите ребятам, пусть у них хорошая память о нас останется.
И она, увлекая нас за собой, пошла по цеху в самый дальний его конец, в свой кабинет. Кабинет был, конечно, поменьше, чем у директора, но тоже ничего. На подоконниках стояли цветы, висели занавески, сразу чувствовалась женская рука — так все было аккуратно и уютно.
— Давайте чай пить с пирожками, сама пекла, — пригласила нас хозяйка, включая электрический чайник.
Она не успела даже заварку налить в чашки, как в дверь постучали, и на пороге возникли две девичьи фигурки, ну никак не старше нас, а скорее даже помоложе.
— Нина Сергеевна, не ругайте нас, мы только хотели почитать, уж больно стихи хорошие, — и они протянули каждая по одной белой тоненькой книжечке.
— Так, начало положено, идите, девочки, спокойно работать.
И тут началось. В кабинет одна за другой входили работницы с книжками в руках, стопка на углу стола росла и росла. Но больше всего нас поразил мужчина, которого я принял за мастера, а он оказался электриком, принесший тугой цилиндр, завернутый в грязную, запылившуюся, всю в паутине газету, по-видимому, где-нибудь в вентиляционной трубе хранил он этот цилиндрик. В этой газете был с десяток экземпляров "Веселого барабанщика". Девчонки были поумней, они, если и отдали, то не всё, но отдали все. Неистребимая привычка "на всякий случай" что-нибудь да утащить, буквально спасла нас. Я не буду морализировать на эту тему, сам не без греха, но она очень и очень характерна для русского, а может и не только русского, человека.
Когда поток рабочих иссяк, мы с удовольствием рассказывая все перипетии нашего пути в Тулу, выпили чай с вкусными пирожками. Такое впечатление, что Нина Сергеевна ждала сегодня нас в гости — такая гора пирожков была у нее в сумке и такие все они были разные. После чего она запаковала книжки в одну пачку, получилась почти стандартная — полсотни без пяти, и принесла еще одну пачку — Яков Белинский "Шаги", прочитал я на этикетке:
— Это совсем новая книга, — сказала она, — вдруг понадобится, не надо будет в Тулу ехать, — и засмеялась.
К слову сказать, сборник стихов Белинского "Шаги" еще много лет пылился на полках во всех книжных магазинах.
Мы не знали, как отблагодарить эту замечательную женщину, но пришлось ограничиться традиционным "спасибо".
И вот мы возникли на пороге директорского кабинета, счастливые и уставшие, то ли от напряжения, то ли от радости — не знаю. По нашим лицам, подтвержденным пачками книг в руках, он все понял:
— Вот, — и он витиевато, но беззлобно выматерился, — а ведь клялись, что все до последней из "загашников" выгребли. Ну да ладно, нет худа без добра. Так, теперь все это надо вывезти, — и он устремился к двери.
Во дворе стояла черная "волга", неизвестно откуда взявшийся шофер открыл дверки, мы сели, вот и ворота начали открываться, а вот уже мы отъехали на пару кварталов от типографии, и машина мягко остановилась у тротуара:
— Ребята, простите, дел невпроворот, дальше не могу проводить.
Мы выскочили из машины, хотели сказать очередное "спасибо", но машина сорвалась с места и умчалась. До дома моей знакомой по имени Людмила оставалось не более ста метров. Пока все получалось просто замечательно.
Из приемной директора я умудрился дозвониться до Людмилы, она сразу же начала ворчать, мол, уже давным-давно отпросилась с работы, а сидит как "дурочка", ждет моего звонка, но я прервал этот нескончаемый словесный водопад, заявив, что мы уже освободились и через полчаса будем у нее во дворе. Именно через полчаса мы и оказались на лавочке напротив подъезда, в котором живет эта странная девица.
Спросите, откуда я ее знаю? Отвечаю, познакомились в альплагере, когда были еще новичками, оказались в одном отряде, вместе ходили на восхождение на гору Алибек, одновременно получили значки "Альпинист СССР". Самое интересное другое: в лагере я ее даже не замечал, да и не до того там было, адрес мой она выпросила перед самым расставанием, в последний вечер, когда наш инструктор по имени Ростик, замечательный грузин из Тбилиси, устроил всей своей группе превосходный шашлык с грузинскими винами. До сих пор во рту вкус остался, фантастическое было блюдо. Так вот там, в совершенно расслабленном состоянии, мы и обменялся с ней — да и не только с ней, все менялись — адресами. Обменялись и обменялись, мало ли кому я в жизни адреса давал, забыл бы я напрочь и ее, и альплагерь до следующего года, горы только забыть нельзя, они остаются в памяти навсегда.
Однако, дома, прошло всего пару дней после возвращения, мама мне с хитрой улыбкой письмо подает, смотрю — от Людмилы, именно так она просила себя называть, говорила, терпеть не может всякие уменьшительные имена. Письмо как письмо, в основном сплошные вопросы, как дела, да как доехал и все такое, но вот подпись меня подкосила, а что вы бы на моем месте сделали, если бы увидели вместо имени вот такую математическую формулу: 1/2. И началось — каждую неделю письмо, и самое интересное, что ничего личного, описывала, что читала, да смотрела, как учится и все тому подобное, в общем, дневник какой-то.
Иногда приходилось и мне ей отвечать, ну все в таком же духе и я писал. И вот эта тягомотина продолжалась уже третий год. Пришлось мне пообещать ей как-то, что, если вдруг какая-то кривая занесет меня в Тулу, обязательно с ней встречусь. Обещания стараюсь выполнять, а тут и необходимость во встрече возникла, поезда из Тулы отправляются поздно, не на улице же сидеть.
Сидим, пачку с Окуджавой не открываем, оказалось, что Гришка несколько тетрадок бракованных где-то подобрал, ими мы и ограничились.
Смотрим, идет, ну встали, поздоровались и пошли в дом. Идем, а я думаю: на черта я ей пообещал встретиться, лучше бы на вокзале перекантовались, но все, обратного пути нет. Пришли, живет одна, не знал я этого, сели на кухне, она ужин разогревает, у нее все готово было, на стол собирает, а я молчу, о чем с ней говорить не знаю, не об учебе же. Гришка ситуацию просек, и начал какую-то ерунду рассказывать, что-что, а болтать он был мастак. Время незаметно летело, мы и фотографии из семейного альбома посмотрели, до сих пор это занятие я очень уважаю, и о горах повспоминали, в общем, все так культурненько шло.
Вдруг Людмила спрашивает, а как вы в Москву-то намереваетесь добираться?
Мы говорим, с вокзала залезем в поезд, если даже поймают, то проводники поездов дальнего следования с безбилетниками не связываются, на ближайшей станции пинка под зад, и вся недолга, а ближайшая станция — Москва.
— Интересно, а в вагон-то, как вы попадете?
— Просто, — отвечаю, — народ выйдет покурить, пока паровоз меняют, мы и проникнем.
Следующая информация подкосила нас наповал: оказывается, в Туле нет локомотивного депо, оно в Скуратово, и поэтому поезда на станции стоят не более двух минут, естественно проводники даже на землю не спускаются, и мимо них не проскочешь. Все эти разговоры закончились тем, что она дала нам шесть рублей на билеты, а я пообещал, что в самое короткое время переводом верну их в ее кошелек.
Было, наверное, около девяти часов, когда мы, объевшиеся и уставшие вусмерть, добрели до центра и решили, что хватит топать, лучше плохо ехать, поэтому вон трамвай, иначе мы до вокзала не доберемся. Каково же было наше удивление, когда мы еще с земли увидели в подъезжающем трамвае знакомое лицо — та самая кондукторша сидела на своем месте как на троне и приветливо нам улыбалась:
— Вас можно поздравить, да?
— Да, да, да! А что ты здесь делаешь, ты уж давным-давно дома быть должна?
— А вас дожидаюсь! Ну, а если честно, то не вышла у нас одна на работу, а мне отгулы позарез нужны, ну я и вызвалась еще одну смену отработать, начальник даже двумя отгулами соблазнял, обманет, наверное, но от одного-то не отвертится.
За разговорами время летит незаметно, вон и вокзал показался, попрощались мы с этой милой девушкой, и не спеша так двигаем в сторону перрона, слышим свисток паровозный, за угол поворачиваем, поезд подкатывает, а на платформе стоит женщина с ребенком и кучей чемоданов, а вокруг никого. Мы бегом к ней:
— Мадам, не беспокойтесь, мы поможем, — схватили вещи и бегом к вагонной лесенке, высокий усатый проводник, грузин, наверное, поезд-то был Кисловодск-Ленинград, перекрикивался через соседний вагон со своим двойником и так был увлечен этим занятием, что на нас никакого внимания не обратил. Вагон был плацкартный и забитый под самую завязку, мы дотащили вещи нашей спасительницы до ее нижнего места, и собрались спрятаться на время в тамбуре, но тут я заметил, что в соседнем отсеке сидят люди и режутся в карты, а вокруг стоит целая толпа любопытствующих.
Времени на раздумье было всего ничего, я показал Гришке на третью полку — да, да не удивляйтесь, раньше в вагонах была еще и третья полка — багажная, вот на ней-то туристы чаще всего и перемещались по стране без билетов. Григорий меня не подвел, он тут же залез на самый верх и откатился как смог подальше от края, видно, конечно, но это если голову высоко задерешь. Я же, попросив у народа извинения, объяснил, что денег нет, а ехать нужно, просто вот так с характерным жестом рукой по горлу, разделся по пояс и сел рядом с картежниками. Через несколько минут мимо купе с достоинством пронес свое тело наш проводник, лениво мазанув по нашей живописной группе глазами.
В Москву поезд прибыл на Курский вокзал в начале первого ночи, метро еще работало, и мы отправились по домам — операция с кодовым названием "Окуджава" была успешно завершена.
PS. О существовании такого замечательного поезда, на котором можно из Москвы с Курского вокзала добраться до города на Неве, я не забыл, и на Октябрьские праздники наша альпинистская секция отправилась в Питер на скалы потренироваться именно с Курского вокзала и, конечно же, "зайцами", но это уже другая история.
PPS. И еще одно — Людмила после нашей поездки мне больше никогда не писала, о ее дальнейшей судьбе мне ничего не известно, а шесть рублей на следующий день я отправил переводом в Тулу.
Ремарка 4.Закончил писать и даже испугался, а вдруг меня память подводит и на самом деле все в Туле по другому — и вокзал, и Кремль, и проспект Ленина совсем не там, где я написал, находятся. Долго не раздумывая, посадил жену с ребенком в машину и покатили в славный город-Герой делать рекогносцировку на местности. Нет, на память мне грех жаловаться, все на своих местах, единственно не заметили мы тогда, что здание типографии находится напротив автовокзала, но перед последним целая площадь расположена, теперь она носит название площадь Победы и сооружена в 1968 году. А ранее там, наверное, какой-нибудь сквер был, вот за деревьями мы и не заметили автовокзал, а так все по-прежнему, церквей и монастырей стало побольше, но да это и не удивительно, восстановление порушенных большевиками святынь продолжатся по всей России.