Крик души 31. Домой на каникулы

               
- О, цэ наша невистка Эля, бачитэ, бачитэ, - буквально в голос прокричала своим украинским говором моя свекровь, просматривая вечерние новости по телевизору.
- Та ты шо? - вопросом на вопрос спросила её тетка Надька.
- Та вона, неужто не бачитэ?
- А, тепир побачила. Вона за первым столиком сыдит.
- Да, да. Перва сыдит.
- Да не крычи ты так громко, - пытался урезонить её свекор - Анатолий Александрович.
- Та не крычу.
- Та як не крычишь, ежели я даже телевизора не чую.
- Скоро мы станем дедом и бабушкой.
- Да уж, - многозначительно протянул он. То ли от радости, что скоро станет дедом, то ли с ноткой некоторого сожаления. Ведь ему самому-то было всего сорок шесть лет.
- Да, да, дедом будешь.
- А ты бабкой, ха, ха.
- А чего ты ржешь?
- Ты - бабкой, а я дедом - хохотнул он, не унимаясь.
- Вот и хорошо, вы будете молодыми дедом и бабой, - включилась в разговор баба Надя, чтобы перевести разговор на более шутливую волну.
- А я еще не хочу стареть!
- Шо вы раскрычались, як сороки, - пыталась утихомирить их баба Надя.
- И, правда. Что будэ, то и будэ, и кто бы ни родывся - наш, - наконец - то закончила разговор свекровь.
- И тут все громко рассмеялись, да и новости по телевизору уже прошли. Весь, бурно протекающий разговор за вас, незаметно стих - рассказывала мне потом Галина Александровна - жена дяди Саши - родного брата свекрови. И через минуту все собравшиеся уже забыли о горячем споре за вас, за будущего, ещё не родившегося вашего малыша. Разговор принял совсем другой оборот, все занялись своими привычными, сельскими заботами, проблемами.

     Уже совсем скоро заканчиваются занятия в техникуме. Да и мне уже скоро, буквально через несколько дней в декретный отпуск. Пока всё складывалось так, как по полочкам. У мужа начнутся летние каникулы, а у меня – декретный отпуск, - размышляя так, не заметила, что уже дошла до нашей калитки. Подойдя к входной двери, поняла, что Виктор до сих пор не приходил домой. Дверь была еще на замке.
 "Где же он ходит", - мои мысли прервал топот ног у нашей калитки и голос его однокурсника:
- Ты только не волнуйся, Эля, но твой муж попал в больницу по скорой.
 Я замолчала, в этот миг мне показалось, что весь мир рухнул под ногами. И нет никого рядом, кто бы мне помог в ворвавшимся в нашу семью горе.
- Боже! Что же случилось? Что с ним? - наконец я выдавила из себя. Ведь только утром всё было хорошо.
- Не знаю точно, но он упал прямо на улице и потерял сознание.
- Как?
- Не знаю, - вновь повторил он, - мы сразу же вызвали скорую и его забрали в больницу.
- Я сейчас же иду к нему, сейчас же. Спасибо, что сообщили мне, нужно бежать в больницу.
"А что же ему сейчас можно, что же такое с ним случилось? Господи, Господи! Спаси и сохрани его, - повторяла всю дорогу до больницы. Помоги ему вылечиться, помоги ему выздороветь", - словно, заговоренная шептала вслух до самой больницы.
    Забежав в приемный покой, подошла к медсестре, которая сидела за столом и что-то писала.
- Скажите, пожалуйста, сегодня поступал больной по скорой во второй половине дня по вызову из техникума, фамилия его такая, - и я назвала его.
- Сейчас посмотрим. Да, есть такой больной, сегодня привезли в тяжелом состоянии и поместили в хирургическое отделение.
- А что с ним?
- Простите, а вы кто? - категорично спросила она, словно, я просила одолжить её кошелок.
- Я его жена. А можно мне сейчас пройти к нему?
- Нет, нельзя! - глядя на мой выпирающий вперед живот, - ответила она.
- Но почему?
- Доктор не разрешает. Но, видя мое состояние, добавила:
- К нему пока нельзя, он очень слабый.
- Что с ним?
- Этого я пока сказать не могу, но что-то с желудком.
- Понятно. А что же мне делать?
- Домой идите. Завтра придете.
- Но неужели жене нельзя пройти к мужу? - вскрикнула я в сердцах. - Я что, посторонний человек с улицы? - уже со слезами на глазах пыталась её уговорить. Но медсестра была непреклонна, как бесчувственная стена, не реагировала ни на какие мои уговоры и слезы пропустить меня. А наоборот, пыталась меня ещё и пристыдить:
- Что же вы, милочка, допустили до такого состояния своего мужа, что допился до ручки?
- Я его не поила, - сквозь слезы проговорила и голос мой задрожал еще больше от обиды, от боли, от попытки медсестры меня унизить. Вся в расстроенных чувствах  направилась на выход.

    На улице уже вечерело. Я была в жутком отчаянии, но мне надо было спешить домой, пока дойду эти три километра, совсем стемнеет, мне страшно будет идти. И тут, словно, сигнал тревоги:
- Стук, стук, - да такой сильный толчок в животе, - это наш ребеночек тревожится за папку - подумала я.
- Не бойся, малыш, папка наш выдержит, - успокаивала нашего малыша и себя. - Папка наш сильный, он выживет. Но и я должна быть сильной. По-другому быть не должно. Только так. И не иначе.

    Утром на приеме в «женской консультации», осмотрев меня, доктор выписал дородовой - декретный отпуск. Я тут же помчалась в стационар, где лежал мой супруг. На мой вопрос:
- Можно мне пройти к мужу, - мне вновь начали говорить всякую чушь, пытаясь как бы унизить меня, обидеть, словно, перед ними стояла какая-то непутевая женщина с улицы, не имеющая никаких прав. Я стала возмущаться и, возможно, слишком громко. На мой голос вышел сам лечащий врач.
- Что здесь происходит?
- Моя фамилия… , - я назвала свою фамилию. - В хирургическом отделении больницы лежит мой муж, его вчера по скорой привезли сюда, но меня не пускают к нему.
- Кто вас не пускает?
- Да вот, на посту говорят, что нельзя.
- Как это нельзя? Она законная жена и никаких запретов не должно быть для неё, тем более вы видите, в каком она положении.
- Спасибо, доктор, - сказала я и проскользнула мимо медсестры, почему-то возненавидевшей меня, не понятно только, за что. 
- Только не волнуйте его, - сказал доктор.
- Конечно, конечно. Доктор, сегодня вы можете мне уже сказать, что с моим мужем? 
- Надо закусывать, когда много пьешь.
- Не хотите ли вы сказать, что я причастна к этому?
- Я уже поговорил с ним и выяснил, что выпивает ваш муж и не слабо. В основном они - студенты, по его словам, выпивают после занятий, занюхивая одной цыбулькой на всех. Целый день они на занятиях, не обедают. А после отрываются с однокурсниками. Как он сказал, сначала вроде бы пивка попить, а дальше - больше. Закусить-то нечем. Вот желудок и отказался, взбунтовался. Результат - приступ. Есть подозрение на язву. Так что будьте бдительны.
- Спасибо, доктор, за обширную информацию. Я сегодня же дам телеграмму родителям, чтобы приехали за нами. Мы его госпитализируем у себя, в районную больницу. Ведь дома и стены помогают.
- Хорошо. Мы будем готовить его к выписке, как только приедут родители, я его выпишу.
- Еще раз вам спасибо, доктор.
- Не за что.

    Родители сразу примчались за нами. Мы погрузили скудные наши вещички и, забрав Виктора из больницы, выехали в колхоз - родительский дом.
    Дома его сразу же положили в районную больницу.
А я осталась в доме с его родителями. Во дворе было тепло, зелень кругом. Соловьи ночами так и заливались своим пением, просто прелесть. Заслушаешься. Я устроилась на веранде и все запахи и прелести деревенской жизни были рядом со мной, через тонкую, дощатую стеночку. Настоящее умиротворение. Во дворе бегала собачка - мой самый близкий дружочек, который очень любил меня, что невооруженным взглядом это было видно. При одном моём появлении начинал буквально улыбаться и был настолько умен, что дух захватывало, глядя на его умные глазки, повадки, поступки. 

     По прежнему песик почему-то не любил приходы бабы Нади, тети Оли и дяди Саши. Это самые близкие родные свекрови. А для него, видимо, они так и не стали своими. И наоборот, он охотно уступал свою неприкосновенность - любимую конуру некоторым жильцам нашего хозяйства. 
    Как-то обратили внимание на то, что Рекс не спит на своем месте, а днем и ночью лежит рядом. Почему он не отдыхал в конуре? И так недели три он ни на шаг не отходил от своего поста. Но всё прояснилось, когда однажды из будки важно вытягивая свою шею, вылезла сначала курочка - квочка, а за ней с десяток маленьких, пушистых цыплят. И все со щебетанием разбрелись вокруг, не замечая, что тут же лежал огромный, лохматый пёс. А Рекс чрезмерно довольный, с диким спокойствием наблюдал за всем этим. Будто бы и не замечал их, а сам замер, боясь спугнуть этих удивительных желтеньких комочков. Боже, какая это была трогательная сценка!
- Сегодня мы поедем в больницу проведать Витьку - сказала свекровь.
- И я поеду.
- Дорога очень плохая, большие колеи, может, лучше дома останешься?
- Да как же я могу сидеть дома одна, когда мой любимый там? Я тоже хочу его видеть.
- Ну, хорошо, собирайся.
- Я уже давно готова.
- Тогда едем.

    А дорога оказалась действительно просто ужасной. Машину кидало из колеи в колею. Но в больницу мы прибыли без проблем. И мой супруг нас ожидал у ворот больницы. Он выглядел бледным, исхудавшим и немного смущенным от нашего общего визита.
- Ну как ты? - нежно обняв меня за плечи, спросил он.
- Ничего. Держусь пока. Но вот что пришло мне в голову.
- Попробую угадать.
- Нет, не угадаешь. Я хочу родить нашего первенца в этой больнице.
- Да, я тоже родился здесь.
- Я даже могу показать окно палаты, где его рожала, - вмешалась в наш разговор свекровь и показала на одно из окон первого этажа родильного отделения.
- Но тебя здесь могут не принять, а отправят в другую больницу, куда прикреплена наша деревня.
- А я все равно хочу здесь. Именно в этой больнице. Здесь, где ты родился, должен родиться и наш первенец, - на мое категоричное заявление мой муж слегка улыбнулся, и разговор перевели на другую тему.
 
               = Преждевременные роды=

    Во дворе был июнь месяц, утро восемнадцатого числа. До моих родов оставалось еще полтора месяца. Было совсем обычное утро и я, сладка потягиваясь, еще нежилась в постели, прислушиваясь и наблюдая через окно веранды, как на огромных ветвях деревьев возле дома, заливаются соловьи. Какая прелесть слушать их пение. Вот завел свою трель один соловушек, а в ответ тут же, другой завел свою трель, да так заливался. Еще больше, пуще первого, словно, соревновались, кто лучше всего поёт. А во дворе скромненько, возле своей будки примостился и дремал, слушая соловьиное пение мой любимый пес. Недалеко от него важно прохаживался  огромного размера черный, как сажа кот. Он был настолько важен, как бы не замечал, не прислушивался к пению птиц и, все эти птичьи свадьбы не заслуживали его царского внимания.

    Легкий треск по скрипящим полам прервали мое пребывание в этой волшебной сказке и вернули в реальный мир, я оглянулась на звук и увидела на пороге веранды Лиду, шестнадцатилетнюю сестру мужа. 
- Посмотри, что я тебе принесла.
- А что это?
- Это - «тютина», шелковица.
- А где ты взяла?
- Да в саду у нас нарвала сейчас, решила, что это тоже витамины. А тебе сейчас витамины нужны для ребеночка.
- Спасибо, Лида.
- Пока, Эля. Я пошла в школу на уборку территории, а ты не скучай, скоро приду.
- Хорошо. Буду стараться.
Но буквально через несколько минут я почувствовала какую-то боль внизу живота, чем-то острым прорезало и тут же, через несколько секунд всё и прошло. Я не обратила на это никакого внимания. Но буквально через пару минут всё вновь повторилось. Я прислушалась.
- Неужели? Не может быть! Но ровно через две минуты все повторилось. Потом ещё, ещё. Я поняла. У меня начались преждевременные предродовые схватки.
- Что же делать? - проговорила вслух. А схватки очень частые, с маленькими промежутками времени.
- Что же делать? Дома совсем одна. Соседей никого не знаю. Свекор со свекровью на работе. Лида в школе. А муж - в больнице.
 
     Дальше тянуть нельзя. Дождавшись двухминутного отдыха между схватками, всё же решилась идти к соседке, в надежде, что помогут, не откажут. -"Уж она-то поймет сразу", у нее самой двое маленьких детей и уже должна многое понимать.
    Не успела дойти до её ворот и тут же присела - очередная схватка. На мое счастье, она была у себя во дворе. Увидев меня, поняла всё сразу.
- Иди пока домой, а я за акушеркой. Сама дойдешь?
- Надеюсь.
- Да скажи, как часты твои схватки? Уже отбегая от своего дома, - спросила она.
- Через каждые две минуты, - корчась от очередных схваток, ответила я. 
- Я мигом. Главное, ты ничего, Эленька, не бойся. Хорошо?
- Я постараюсь. А сама подумала:
- Надо же, она даже знает, как меня зовут.
     Как же не бояться? Конечно, боялась. Мне было жутко страшно. Схватки продолжались в той же последовательности, с тем же промежутком времени, но уже более остро чувствовались рези, толчки вниз живота повторялись один за другим. Я кричала от боли, кричала, скорее всего, просто даже от страха. Ведь дома по - прежнему была одна и мне было очень страшно.
Но тут открылась дверь в наш дом и голос:
- Сейчас, сейчас. Успокойся. Все будет  хорошо, - это акушерка прибежала.
- Давай, ложись на диван, сейчас проверим.
- Я уже рожаю? - испугавшись своих же догадок, спросила, когда акушерка  сняла свои руки с моего живота.
- Похоже, что «да». Но у нас с тобой есть проблема.
- Какая?
- Всего лишь поперечный плод, - нарочито, как можно беспечнее ответила  акушерка.
- Как?
- Как, как. Ребенок лежит поперек, а должен лежать вдоль. Тебя срочно нужно везти в больницу на станцию, а это все четырнадцать километров по бездорожью. Доедешь?
- Не знаю.
     Тут открылась дверь, и на пороге появились свекровь со свекром. Акушерка объяснила им моё положение.
- Всё, едем в больницу, - решительно заявила свекровь. Сама бегом, бегом стала нарывать из новеньких простыней что-то подобие пеленок.
- А я должна сопровождать её, - сказала акушерка, - роды могут начаться в дороге.
- Конечно, конечно, - согласилась свекровь.

    Мы благополучно доехали до станционной больницы. Быстро переодев меня во всё больничное, подняли в операционную и тут же на стол. А он никелированный и очень холодный, у меня тут же начались судороги. Врачи забегали вокруг меня, каждая меня щупала и качала головой. Пошушукавшись между собой, меня почему-то сняли со стола, вновь переодели в мою одежду и запихнув обратно в наш же Уазик, приказали:
- Везите в город, в районную больницу, там её спасут. У нас нет должной аппаратуры.
    До районной больницы нужно ехать еще двадцать пять километров. Это на тихоходном Уазике.
"Доеду ли?" - я уже поняла всю сложность своего положения. Мне оставалось уповать только на милость Господа.

    Но по прибытию в больницу, отказали в приёме меня, сославшись:
- У нас нет мест, идет ремонт в отделении. Везите обратно в свою больницу!
Акушерка каким-то чудом сумела уговорить местных врачей принять меня.
- У нас некому её заносить в отделение. Заносите тогда сами её.
 А я же в свою очередь подумала:
- Хороша же наша медицина. Хороши врачи. Наверное, клятву «Гиппократа» давали все. Как это:
- Везите обратно в свою больницу? Ребенок не может ждать, пока найдут мне подходящую больницу и по прописке. Вот это номер.
    Господи. Я до сих пор помню испуганные глаза свекрови и до сих пор вспоминаю с благодарностью за то, что она вместе с акушеркой на руках занесли меня в приемник родильного отделения. Дай, Бог им здоровья. А мне же не разрешалось идти ногами, поскольку ребенок был поперек. Да и оставшуюся долгую часть пути ехала уже только лежа.
- Вышла ко мне в приемник акушерка этой больницы, посмотрела, пощупала и, на ходу грубо бросила:
- Сама она поперечная!
 
    Я только потом поняла, почему она так сказала. 
    До первой больницы ехала сидя. Еще и дома, и в первой больнице ребенок находился в утробе в поперечном положении. А дальше ехала лежа по ухабистой дороге. Ребенок, поскольку он был очень маленький, от такой интенсивной тряски на дороге, вновь принял удобное для себя положение - перевернулся и лег так, как ему было комфортнее в этот момент. Вот почему акушерка так сказала. 
Затем, осмотрела еще, и уже чуть тише:
- Всё. Уже поздно её куда-либо везти.
И, приказав положить меня одну в пустующую предродовую палату, ушла к себе.
    Но ровно через десять часов мучительных схваток, на свет появилась девочка с огромными голубыми глазами и с очень маленьким весом - один килограмм шестьсот грамм и, сорок четыре сантиметра. Мой первенец, мой долгожданный ребеночек. Такая крошечка. Хоть и недоношенная была, но заявила о себе сразу и громко, как только появилась на свет Божий.

    За десять дней стационара в родильном отделении девочку мою мне больше ни разу не показывали. Не говоря уже о кормлении. Я сцеживала свое грудное молоко, претерпевая адские боли вручную. И так все десять дней пребывания в больнице. На все вопросы о ребеночке, врачи отвечали:
- Ребенок находится в тяжелом состоянии из-за недоношенности. Сейчас еще и похудела, осталась девятьсот грамм. Мы даже не можем гарантировать её жизнь, слишком слабенькая. Поэтому ребенок помещен в «инкубатор».
На очередной мой вопрос:
- А когда смогу увидеть своего ребенка, - доктор только пожимал плечами. Мне было тяжело и страшно за ребенка. Я очень сильно переживала за нее, но упорно сохраняла молоко. Ведь в любую минуту, в любой день вдруг возьмут, да и принесут ее на кормление. Очень надеялась, верила, что так и будет. Свои слезы старалась не показывать женщинам по палате. У каждой была какая-то своя боль, свои проблемы. Не за чем навязывать им еще и мою.
- Мой ребеночек, моя маленькая дочечка, моя золотушечка, - нежно шептали мои уста.

    Муж всё еще находился в этой же больнице, в другом отделении. 
Как потом он мне рассказывал:
- Как только увидел нашу колхозную машину, а в ней сельскую акушерку в белом халате, сразу понял, это тебя привезли в роддом. - И с момента, когда тебя занесли в больницу, я сел на скамейку напротив окон родильного отделения и стал ждать. Мне все равно некуда было спешить. Наши с тобой отделения находились рядом, через стенку. Так что времени у меня было достаточно, ждал, когда же ты родишь, и кто у нас там родится. Через долгие часы ожидания женщины из других палат постучали в окно и подозвали меня. Я подошел, а они мне стали кричать:
- Сын. У вас сын родился!
- Я веселый и счастливый отошел. Но не успел дойти до скамейки, они вновь постучали и позвали меня. Я подошел, а они мне:
- У вас дочь родилась!
 
- Так кто у меня все-таки родился, сын или дочь?
 А они в ответ показали мне два пальца. Я не понял ничего. Только подумал:
"А где же они - двое деток умещались у неё в животе, ведь она сама такая мелкая".

    Продержав десять дней в родильном отделении, меня выписали домой одну, без ребенка. А малышку оставили в больнице, как мне объяснили врачи:
- Будем растить ребенка под колпаком.
- Покажите моего ребенка, пожалуйста. Ну, хотя бы одним глазком посмотреть на свою кроху! - я так настойчиво, убедительно просила медсестру, что она сдалась:
- Так уж быть, покажу. Но не долго!
- Я согласна, - чуть не подпрыгнула от радости. Очень боялась, что медсестра откажет мне.
- А ты никому не говори об этом, иначе у меня будут неприятности, - предупредила она. - Когда будешь уходить домой, при выходе из отделения в коридоре подойди к дверям изолятора и тихонько постучи.
- Хорошо. Я так и сделаю, - и быстро собравшись, с готовой выпиской направилась к выходу. И тут лихо, завернув за угол в коридоре, постучалась в дверь. На мой стук тут же выглянула медсестра в маске, подмигнув, дала мне понять:
- Мол, подожди. И тут же, через минуту открылась дверь и показалось знакомое «лицо в маске». Она держала на своих руках маленький, завернутый в стерильные пеленки сверточек - мою дочку. Держала её так, словно, это была хрупкая, хрустальная куколка.
- Вот, смотри, твоя дочь, - сказала «маска».
- Боже, какая же она малюсенькая! - тихо воскликнула я.
Но ребеночек спал в этот момент и даже не чувствовал, что её мама покидает больницу без нее. И лишь недовольно покряхтела, как бы хотела выразить своё недовольство, что потревожили её.
- Хе, хе, - выдавила из себя «маска», это значит, ей не понравилось, что потревожили её сон.
- Моя же ты маленькая! - тихо прошептала я.
- А может, захотела мамочке свой голосок продемонстрировать, чтобы она её не забыла, - с некоторым ехидством в голосе проговорила «маска».
- Ну как же можно забыть своего ребенка?
- О, сколько угодно забывают и бросают. Ведь вы не бросите свою дочь, - тут же переходя на «вы», недоверчиво, хитро прищурив свои глаза, спросила «маска».
- О чём вы говорите? Стала бы сохранять своё грудное молоко, если бы думала иначе. И по сей день, не давая себе расслабляться, продолжаю сцеживаться. И я твердо верю, что моя дочь обязательно выживет и всё у нас будет хорошо.
- Дай Бог, дай Бог, - сказала «маска».
- Я буду приезжать, навещать ее.
- Часто не нужно, но по телефону можете узнавать за её самочувствие.
- По телефону буду узнавать, когда у меня не будет возможности выехать из колхоза. Но при малейшей возможности буду приезжать.
- Вот и молодец! Вот и умница! Приезжай всегда, когда сможешь, - вновь переходя на «ты» сказала «маска» и закрыла дверь изолятора.
А я вся под впечатлением свидания со своей «крохотулечкой», не могла долго успокоиться:
"Моя дочь. Дочечка моя, моя малышечка", - повторяя про себя, шла к машине, на которой муж приехал за мной. Он выписался за пару дней назад и теперь залечивал раны дома.

                =Недовольство свекрови=

    Приехав домой, тут же села сдаиваться. За то время, что ушло на дорогу, уже подошло время кормления, а значит - сцеживания. Пока находилась в больнице, отдавала свое молоко в родильное отделение для кормления других малышей. Моего молока хватало нескольким малышам – грудничкам. У некоторых мамочек просто не было молока, или же не хватало, а некоторые дети были «отказниками», они осиротели еще в больнице, не успев даже попробовать вкус родного материнского молока самого дорогого человека на Земле - родной мамы. Их бросили уже в роддоме. Какая же горькая участь ожидала этих малышей в их жизни?
Мои размышления прервала свекровь:
- Что ты тут делаешь?
- Сцеживаюсь.
- Зачем? - почему-то она задала такой глупый вопрос.
- Я хочу сохранить молоко для своей дочечки.
- И для чего? - ехидно улыбнувшись краешком своих губ, посмотрела на меня и вышла. А мне почему-то стало немного неприятно.
"Почему она так, - мелькнуло у меня. Наоборот бы радовалась, что у нее родилась первая внучка, и я делаю всё, чтобы она выжила, поправилась".

     День за днем я, как часовая пружина, закрученная до отказа, жила под жестким распорядком дня, сложившихся обстоятельств. Все двадцать четыре часы были разделены мной ровно на восемь частей. И ни минуты расслабления. Ровно через каждые три часа - круглосуточно, садилась сцеживаться и длилась это ровно полтора часа. Если начинала в три час ночи, то мне оставалось спать ровно половина от трех.   
     Утром, во время очередных моих процедур, в веранду вошла свекровь и, увидев моё занятие, процедила сквозь свои редкие зубы:
- И не надоело тебе?   
- Нет, не надоело.
- Лучше бы по утрам вставала корову доить. А то батька мне уже не раз говорил, почему я тебя не поднимаю утром.
     Сама же, будучи еще молодой, когда у нее был первенец - мой муж, она  свекрови вообще не помогала, хотя тоже жили вместе. Заворачивала ребенка и на целый день уходила к своей маме. Вся в раздумьях я, подвязав-подтянув свой живот большим платком, вышла полоть - рвать высокую траву на огороде. Как-то я задала свекрови вопрос, а можно ли мне сразу после роддома напрягаться так.
- Не знаю, - был ее ответ.
    "Но почему, почему она так относится к моим стараниям, почему она, то ли мне не доверяет, то ли не верит, что ребенка я заберу и выхожу. Или вовсе не хочет, чтобы забрала? Я ведь такая же мать, как и она, и мне небезразлично здоровье моего ребенка. Верю, что мой ребенок выживет, и будет жить. Да, да. Будет жить мой ребенок назло всем!" - кричало всё моё нутро.
    Витенька, давай съездим к нашей дочечке в больницу, она, наверное, подросла немножко?
- Ага. В школу уже пошла, - неумело пошутил он.
- Но что за шутки? - рассердилась я.
- Ладно, ладно, не сердись, сегодня же поедем.
- А на чём?
- Да вон колхозная машина идет, вот мы и прицепимся. Кстати, еще вчера договаривался.
- Уже больше недели мы её не видели, - тихо ворчала я.
- Эля, выходи, машина уже подъезжает к нашему дому. Ты готова? - крикнул он.
- Да я всегда готова. Что стоит голому «подпэризаться», - процитировала  уже выученную поговорку местного диалекта, подходя к машине.
    В городе, высадив нас недалеко от больницы, водитель уехал, назначив нам место встречи на определенном месте.
- Интересно, какая стала наша дочечка, подросла, наверное?
- Выросла, - то ли в шутку, то ли  всерьез ответил он.
    Мы подошли к дверям родильного отделения и, заглянув в коридор, постучала в дверь изолятора. Дверь открылась, на удивление сразу. В дверях стояла вся та же «маска», которая была на посту, в день моей выписки, и которая уже неоднократно видела нас под окнами изолятора.
- О, вы опять приехали? - мило улыбнулась она.
- Да вот, очень хочется увидеть свою дочурочку. Хочется узнать, как же она тут без меня, одна?
- Всё хорошо, всё хорошо, - и тут же трижды сплюнув через левое плечо, проговорила она, – как бы ни сглазить. Улучшения есть в лучшую сторону.
- А можно нам её увидеть?
- Конечно, можно. Только выходите на улицу, под наше окно, я её в окно вам покажу.
    Мы вышли на улицу, подбежали к окну и тихонечко «поцарапались» по стеклу. И в то же мгновение откинулись шторы на окне из белой простыни и медсестра, горделиво держа нашу дочь на своих руках, словно шедевр, повернула её лицом к нам. Перед нашим взором вновь была малюсенькая, живая куколка, завернутая в пеленки с головы до пяток, но живая куколка. Когда медсестра повернула к окну, наша малышка вдруг приоткрыла свои большие, голубые глазки и посмотрела на нас.
- Ты видел, ты видел её глазки, они у неё голубые! И она решила нам показать их, - ликовала я. Виктор умиленно улыбался.
    Всю дорогу я говорила и говорила. Мне очень хотелось поделиться со всеми. Мне хотелось прыгать, мне хотелось петь, летать. Я была счастлива.

    В хлопотах и суете пролетели полтора месяца. Я по прежнему ездила в больницу, навещала нашу малышку. В свой очередной звонок детскому врачу этого отделения, наконец-то услышала долгожданную новость на свой вопрос:
- Что нам скажите, Нина Ивановна, чем порадуете меня?
- Вы знаете, уже нужно ложиться вновь к нам в роддом, находиться с ребенком определенное количество дней. Завтра в десять ноль - ноль должны уже находиться в палате номер такой-то. Койку я держу и жду вас завтра, - закончила разговор она и положила трубку.
    От неожиданности долгожданного сообщения, на какие-то доли секунды я вдруг растерялась. Но тут же взяла себя в руки. А всё моё нутро и пело, и плясало:
- Завтра, завтра увижу свою дочурочку. Завтра её уже буду держать на своих руках! Как это здорово, как это прекрасно!

     На следующее утро, поднявшись чуть свет, выехала в дорогу. Ведь ехать до города тридцать два километра по ухабистой грунтовой дороге. И ровно в десять часов утра, уже переодетая, сидела на кровати и ждала.
    Детский залповый плач заполнял все отделение. И вдруг голос медсестры:
- Кормление! 
    Но не успела что-либо сообразить, как ко мне подошла медсестра и протянула мне маленький комочек - моего ребенка. Хотя так ждала этого момента, все равно немного растерялась. Думала, что сначала мне подскажут, покажут. А они взяли, да сразу мне и принесли. Но материнский инстинкт не подвел меня, я быстро приготовилась, неотрывно наблюдая за своей малышкой. Видно было по её раскрасневшемуся лицу, перед тем, как дошла до своей мамочки, она уже успела накричаться. Её огромные, голубые глазки хаотично искали объект кормежки.
- Ты кричала, моя малышка, - обращаясь к дочери, тихо сказала я.
- А то, - ответила за неё медсестра, когда подавала мне её. 
     Я взяла свой драгоценный сверточек на руки, приложила её к своей груди и, ребенок взял грудь! Сколько было сомнений, страха, что ребенок может отказаться. Сколько раз мысленно представляла, как её кормлю, как она сосет, как она начинает расти!
"Мой ребеночек сосет грудь", - ликовало всё моё нутро. 
     Сосет отрывисто, жадно, словно, боится, что могут отнять.
"Боже, Боже, - повторяла я, - какое это счастье, мой ребеночек жив и здоров, и теперь ещё вот и грудь взял!"
     Как боялась, переживала все эти дни, месяцы.
     С самого рождения и до сегодняшнего дня ее кормили искусственно. Сначала лекарствами, уколами. Затем только через пипетку, и только затем - через соску. И так все полтора месяца. Как долго шли мы с ней к этому событию.
- Моё Золотце, моя умничка, моя малюсенькая дочечка, - повторяла и повторяла, глядя на этот маленький, живой комочек, на эту долгожданную свою куколку. Какая же ты у меня умница, что сразу стала кушать. Значит, будем жить. Непременно будем жить назло всем неудачам, назло предостережениям врачей.
    Значит, мы с тобой быстрее пойдем на поправку, быстрее вырастим. Моя же ты крохотулечка, моя сладенькая. Цветочек ты мой голубоглазый. Ангелочек ты мой сизокрылый, - слова сами по себе лились из меня, вся моя душа пела, торжествовала. Мне казалось, что нет ничего прекраснее моего ребенка.
- Да будет так, - твердила себе, - да будет так.
     Десять дней нашего совместного с дочечкой нахождения в роддоме больницы уже были позади. В день выписки за нами приехал мой супруг.

- Это вам, Нина Ивановна, за нашу дочечку, - сказал он, вручая красивый букет роз и коробку конфет.
- А это вам, - вручая ему нашу дочку, шутливым тоном произнесла Нина Ивановна.
- Спасибо за всё, Нина Ивановна, - произнесла и я от себя.
- Растите здоровыми и большими, и не болейте.
- До свидания.
- Всего вам доброго, молодые мамочка и папа. Растите свою дочечку в любви и согласии. А через пару лет вновь ждем вас, и уже за сыночком.
- Будем стараться, - и, еще раз попрощавшись, пошли к выходу.
    Веселые и радостные мы вышли к ожидаемой нас грузовой колхозной машине. Всю дорогу мой муж, практически не отрываясь, смотрел на дочь. А она спала своим крепким, сладким сном, изредка чему-то улыбаясь во сне. Словно, чувствовала родные руки своих мамы и папы.   

- Смотри, смотри, Эля, а она мне сейчас улыбнулась, - воскликнул  Виктор.
- Вот видишь, она тебя приветствует и очень довольна, что едет у папы на руках.
 Муж довольный улыбался во всю «ивановскую».
     Но нашего возвращения дома почему-то не ждали. Детской кроватки как не было, так и нет. Хотя свекровь уверяла, что попросит на время у родственников и, пока мы вернемся из больницы, уже кроватка будет стоять заправленная.
    Покормив ребенка, пришлось уложить на диван, обложив вокруг пеленками.
- Ты еще не придумала, как её назвать? - вдруг спросила свекровь, как только я вышла во двор.
- Нет, пока еще не придумала, но думаю.
- А давай назовем её Наташкой, - с ехидной улыбкой предложила она.
- Нет, - категорично ответила я. - Наташка уже была у него.
- А тогда давай Светкой или же Веркой, - не унимаясь, со злобной ухмылкой, продолжая перечислять женские имена.
    Я прекрасно видела её гримасу, с какой она предлагала имена для моей дочери. Она перечисляла всех бывших девок мужа, особо не отличающихся порядочностью, прекрасно понимая, что делает очень больно мне.
- Нет. Я буду называть своего ребенка так, как считаю нужным.
- Ну и как же?
- Я назову её Жанной.
 -Жанна, Жанна, Жанка. И никак ласково её нельзя будет называть, - не сдавалась она.
- Почему же нельзя? Я буду её называть Жаннулечкой, Жанночкой - Лапочкой.
- Хе, - фыркнув, что не вышло так, как она диктовала свои условия, пошла по своим делам.

    А переночевав лишь две ночи, у ребенка резко поднялась температура, и нас положили в больницу, в общую палату, вместе со взрослыми больными. Ни удобств, ни надлежащего лечения не было. Да и кормили больных хуже, чем свиней. Да не побоюсь этого сравнения. Ко мне никто не приезжал и, естественно, никаких передач никто не носил. По-прежнему я продолжала сцеживаться круглосуточно. Молока пребывало достаточно. И мне всё очень хотелось кушать. Меня сосал ребенок, а я голодала. 
    Промучившись, наголодавшись, но, не вылечившись, мы выписались домой. Я очень боялась, что с таким лечением потеряю своего ребенка и, написав отказ, уехала из этой неблагополучной больницы.
    Ночью заплакала малышка. Я подхватилась, подошла к ней. А она взяла, да снова заснула. Я постояла возле нее несколько минут и тут решила сбегать в туалет, а то кормежка наша продлится долго, не смогу её отрывать от еды, чтобы сходить на улицу. И тихонько вышла.   
    Но, когда всего лишь через пару минут вошла в дом, то во всех комнатах почему-то горел свет. И тут ко мне на встречу буквально подскочила, нет, подлетела с широко раскрытыми, как от какого-то ужаса глазами, с растрепанными волосами, будто её головой выметали золу из русской печи, свекровь с нашей малышкой на руках и так, гортанным голосом:
- Фу, я думала, что ты нам ребенка подбросила!
 
     Ну, что можно было тут сказать? В тот момент мне показалось, что у меня опустились и руки от такого незаслуженного недоверия со стороны свекрови.
"Ну, почему, почему она так со мной?" - возмущалось все мое нутро.

    Все эти прошедшие тяжелые для меня месяцы, ожидания с надеждой, что наш ребенок выживет, все эти месяцы я сохраняла молоко, подвергала себя адским пыткам, мучениям. Это для того, чтобы вот так взять и подбросить им своего ребенка? И ускользнуть темной ночью неизвестно куда и зачем, надлежащим образом даже не зная ни местности, ни дорог, и ничего. Я что, похожа на такую беспутную или сумасшедшую мать? И почему они постоянно думают обо мне только с плохой, отрицательной стороны? Я когда-нибудь, хоть какой-либо повод давала, чтобы так плохо можно было думать обо мне? 
   
    Моей малышке было небезопасно оставаться в той захолустной больнице.
    И, приехав домой, первым делом переодела во все чистое ребенка и наконец-то покушала и сама. За неделю пребывания на лечении так наголодалась, что не было сил, и мне всё хотелось кушать. Хотя и ела-то всегда мало.
- Надо же, как изголодалась она, - то ли с ехидством, то ли удивляясь моему, вдруг откуда-то появившемуся аппетиту, воскликнула свекровь.
- Там я совсем не могла есть больничную муть. Свиней лучше кормят, чем больных.
- А что, плохо кормят? Тебе не понравилось? – с ухмылкой спросила она.
- Мне - нет. Я думаю, вам бы тоже не понравилось.
- Хе, хе, - выдавила улыбку из себя.
- Там я вообще ничего не ела, а пила лишь только один чай, но от него у меня  еще больше прибывало молока. Мне приходилось больше сцеживаться.
    Через пару дней после больницы, я одна с дочкой, на рейсовом автобусе выехала за четыреста километров, с пересадкой в областном центре туда, где учился мой муж, туда, где мы жили на съемной квартире. В машине для нас с дочкой не нашлось места.
    Сойдя с автобуса, я вошла в здании автовокзала города Ростова-на-Дону. С трудом дотащила свои огромные, тяжелые сумки, а на руках еще маленький ребенок. Я вошла в комнату «матери и ребенка», найдя свободное место, положила свою дочурку. Затем, перепеленав и накормив ее, вышла в кассовый зал. Постояв в очереди, купила билет на следующий автобус и направилась уже на посадочную площадку автовокзала. Вскоре подали автобус, идущий мимо того поселка, где нам предстояло жить и доучиваться мужу. А пока мне одной, с ребенком на руках нужно было ехать еще сто семьдесят километров дороги.

                =Любовь Лазаревна=

    Я должна подготовить съемную квартиру. А у меня на руках грудной ребеночек, тяжелые сумки с пеленками и прочими атрибутами. Как же мне добраться пешком от трассы, которая проходила от нашего населенного пункта в двух километрах, а до нашей квартиры, наверное, и все три с лишнем, поскольку она находилась на противоположной стороне от трассы. По поселку никакой транспорт тогда не ходил.
     Измученная долгой дорогой, с плачущим, и уже голодным ребенком на руках, я чуть живая добралась до квартиры Любовь Лазаревны. Груди болели так, что едва не теряла сознание от боли. Идти дальше уже не могла. Но, жарко палящее солнце и без единой тени, не позволяло мне расслабляться. Нужно срочно, очень срочно сцеживаться, перепеленать и покормить ребенка.
Увидев меня возле своей калитки с ребенком на руках, она спохватилась и, выбегая ко мне навстречу, проговорила:
- Почему ты одна, Эленька?
- А муж приедет завтра.
- Ну, проходи, проходи. Иди вон в зал и займись собой.
    Покормив и перепеленав ребенка, села за своё занятие. А она всё хлопотала вокруг нас.
- Эленька, посмотри, она заснула.
- Бедная моя дочечка, тоже намучилась, как и я.
- А спит-то, как сладко.
- Конечно, наелась, переоделась, теперь пусть отдыхает.
- А она у тебя крошечная совсем, - не унималась она.
- Уже не такая маленькая, какая была при рождении.
- Эленька, муж твой когда приедет? – забыв, что уже спрашивала, она еще раз задала этот же вопрос.
- Завтра уже должен быть здесь. Он знает, что я остановилась у вас, заберет нас сразу же.
- А почему сразу с вами не приехал?
- Он приедет на грузовой машине. Вернее, его привезут. В кабине машины только одно пассажирское место, нам с ребенком не хватило бы там места, да и просто нельзя нарушать правила дорожного движения, оштрафуют, неловко солгала я за мужа.
- Ну и ничего, побудешь, погостишь хоть одну ночь у меня. Да и мне веселее, а то я дома одна, мой супруг в отъезде.
- Спасибо, Любовь Лазаревна, я благодарна за ваше гостеприимство, за вашу доброту ко мне.
- Ничего, ничего, Эленька, всё хорошо. Честно говоря, я очень разборчива в выборе друзей и знакомых. Ты ведь сама видишь.
- Да, вижу. Но, а я-то чем заслужила такого теплого к себе отношения с вашей стороны?
- Понимаешь, мне ведь не пятнадцать лет от роду, в жизни многое повидала. Я работаю среди людей, в большом женском коллективе ни один десяток лет. И уже научилась читать каждого человека изнутри.
- Спасибо вам за всё. Мне очень приятно.
- Право же, не стоит.
- Как вы уже знаете, здесь у меня никого нет, ни близких, ни родных и, естественно, ваши ко мне отношения, дорогого стоят.
- Я понимаю, - продолжила она, - тебе тяжело. Но ты молодец, я должна тебе сказать. Ты не унываешь, держишься. Значит не маменькина дочечка. Ты пытаешься всего добиваться сама. А это уже немаловажное качество.
- Приходится рассчитывать только на себя.
- Молодец, Эленька, мо-ло-дец! - членораздельно проговорила она.
- Стараюсь, - ответила я, и весело подхватив, уже отстиранные пеленки, пошла их вывешивать на бельевую веревку в саду.

     На следующее день проснувшись утром, я немного понежилась в постели. Было тихо, безветренно. Весело перекликались птички в саду. Все окна в доме были раскрыты настежь и запах трав, аромат цветов наполняли всю комнату. Чувствовалась такая умиротворенная тишина.
    Но вот с жужжанием пролетела пчелка возле окна и опустилась в раскрытый кувшинчик цветочка на клумбе, покопалась там немного и вновь полетела, и опустилась уже в соседний кувшинчик другого цветочка. И так, цветок за цветочком обследовала, собирая и наматывая нектар на свои хрупкие лапки. 
"Великая труженица", - пронеслись мои мысли вслух.
А во дворе, на всю ширину дорожки между клумбами, разлегся черно-белый хозяйский кот.
"Лежит, и в ус себе не дует", - подумала я, глядя на него.   
А тем временем он хитро подсматривал по сторонам, - не зазевалась ли какая-нибудь беспечная птаха. А они тоже не лыком шиты, заприметив лежащего кота, чирикали, предупреждая об опасности своих сородичей.   
- Не поймать тебе её, она - умничка, раскусила твои хитрые уловки, - сказала я лежащему на дорожке коту. Но он даже ушами не повел.
- Ну и хитрец. Хитри, хитри, а я посмотрю, не проснулась ли моя малышка.
- Почему молчишь, моя сладкая крошечка, - шепнула я, нежно поцеловав, маленькие, ну просто малюсенькие пальчики рук своей дочурки. На мой поцелуй она краешком своих губ лишь слегка улыбнулась и продолжила свой сладкий сон.
"Надо же, ты замучена долгой дорогой и теперь, от всей своей, еще крохотной, как и ты сама, души спишь, отсыпаешься", - мысленно поговорила с ней.
Легкий стук в дверь прервал мою беседу с дочуркой:
- Эленька, ты не спишь? – тихо спросила Любовь Лазаревна и бесшумно проскользнула в комнату, - ну как спалось на новом месте?
- Спасибо, чудненько.
- Ну, тогда пойдем, позавтракаем, пока «наш» ребеночек спит. А то и покушать не успеешь, когда проснется. А тебе самой тоже надо покушать, чтоб молочко для ребеночка было, - по матерински ласково проговорила она.
Мне же, истосковавшейся по материнской ласке стало так тепло и так приятно на сердце от этих простых, но по человечески добрых слов, как же мне их не хватает!
- Да, да, я уже иду, - и пошла в ванную комнату.
- Я там приготовила тебе чистое полотенце. Найдешь?
- Не беспокойтесь, я все найду.
- А может, пока с ребенком погостишь у меня? - спросила она, уже за завтраком.
- Сегодня уже мой супруг должен приехать. Нам нужно определиться со съемной квартирой.
- Вам отказывают?
- Все может быть.
- Ну, подождем твоего мужа. Съездишь, узнаешь все сама. Но в любом случаи мои двери всегда для тебя открыты.
- Я очень признательна вам, Любовь Лазаревна. Спасибо большое за все. За ваше понимание, поддержку, доброту ко мне.
- Все это мелочи. Очень важно вовремя разглядеть в человеке его сущность, душевную красоту, его великодушие. Но, при таком бешеном ритме жизни, мы забываем, хотя бы чуточку, да приостановиться. Прислушаться, приглядеться к своим ближним. Прислушаться к мнению других. Понять, принять их такими, какие они есть.
- Вы правы. Я полностью с вами согласна. И я, без ложной скромности могу причислять себя к тем категориям людей, которые могут вызывать к себе симпатию?
- Но вот видишь, мы с тобой понимаем друг друга с полуслова.

                =Вынужденный переезд в другую квартиру=

    Не успели мы с мужем войти во двор съемной квартиры, как тут же прибежала хозяйка - тетя Люба со своим мужем. И тут же, не утруждая себя долгими вступлениями к предстоящему разговору, взяла сразу «быка за рога»:
- Мы будем продавать тот наш домик, в котором живем, а сюда переходим жить сами. Поэтому вам нужно освободить квартиру.
- Как?
Обычно так говорят хозяева в таких ситуациях, называя одну и ту же причину – продажа.
- А чего вы удивляетесь? Мы хозяева, что хотим, то и делаем. Соберите свои вещи, рассчитайтесь. И даже за время вашего отсутствия, поскольку квартира все три месяца числилась за вами. Не забудьте и за воду, потому что вы как-то весной забывали закрыть кран, когда не было воды, а счетчик все равно считал, хоть вода не шла, - нагло соврала она. - И милости просим, освободите квартиру.
- А куда же идти сейчас, с грудным ребенком на руках? Ведь мы не искали другую квартиру, поскольку здесь снимали, а вы тогда нам об этом не говорили?
- Подумайте, - сказала она, голосом полного безразличия к нашему положению, ситуации и демонстративно отвернувшись, пошла, якобы по домашним, дворовым делам. 
    Мы стояли во дворе нашего временного прибежища и не знали, как нам быть, куда идти. Ведь уже начало нового учебного года. Все, мало-мальски пригодные, расположенные ближе к центру, к учебному заведению, в котором учился и мой муж, квартиры были заняты, сданы другим студентам. Куда же нам идти? И тут она, сменив свою немилость, свой неподступный и равнодушный вид, подошла к нам:
- Я тут знаю одну бабушку - Евдокию. Её домик тоже самый крайний, но недалеко отсюда, всего лишь через балку. Сходите, может еще не сдала она свой домик.
- Спасибо, тетя Люба за подсказку, я сейчас же побегу к ней.
- Да беги, беги, пока другие не заняли. Скажи, что я подсказала.
- На, Витенька, подержи нашу дочечку, - выбежала со двора и прямым ходом, через балку помчалась к указанному, одиноко стоящему на отшибе, на самой окраине другой улицы небольшому, старенькому домику. 
    Еще издали я увидела сидящую на ступеньках крыльца летней кухни сухонькую старушечку, в затяжку дымящую своей папироской. Но услышав мои шаги, по сухой траве, бабушка почему-то спрятала за свою спину папиросу и вопросительно посмотрела в мою сторону.
- Здравствуйте, бабушка Евдокия, - поздоровалась я.
- Здравствуйте, здравствуйте, - ответила она с улыбкой.
 И я коротко изложила ей причину своего визита. Она внимательно выслушала меня, не отрывая своего пристального, изучающего меня взгляда и хитро улыбнувшись, сказала:
- Деточка. У меня квартирка, действительно, пока свободна. Должны были приехать, но не приехали прошлогодние студенты. Видимо нашли другую квартиру, поближе к техникуму. Если хочешь, пойдем, посмотришь, как внутри, сразу переходя на «ты», проворковала она.
- Конечно, хочу.
    Мы вошли в домик, который внутри оказался намного уютнее. Две небольшие комнатки. Первая - сразу, как только входишь. Тут же печь, которую нужно топить углем. Тут же кухонный стол - это что-то вроде кухни. И рядом стоял старый, мини - диван, оббитый черным дерматином, с валиками по бокам и высокой спинкой. Тут же   две самодельные табуретки. Во второй комнатке стояла старая кровать, с оголенными, ржавыми пружинами.

   А возле окна притаилось что-то подобие стола. И всё. С мебелью покончено. В обеих комнатах пол был выкрашен насыщенной красно-бордовой краской.   
     Пол - это громко было сказано. Это был земляной пол, по возможности ровно вымазанный глиной и сверху густо выкрашенный масляной краской.
- А мне у вас нравится, мы сейчас же перейдем, с вашего разрешения?
- Да, пожалуйста, пожалуйста.
- Только у нас грудной ребеночек и немного продовольственного запаса с собой. Вы нам сможете уделить немного места в вашем погребе?
- Да, пожалуйста. Вон там, возле дома и сам погреб, а сразу под лестницей-стремянкой можете поставить свои ящики с картошкой и овощами.
     Мы так и поступили. Вещи в дом, а продовольственные запасы - в погреб.
- Вы уж извините нас, бабушка Евдокия, что немного потеснили вас в вашем же погребе, - извинилась я.
- Да какая мне разница. Я ведь семье сдаю свой домик. Лишь бы во время платили за квартиру, да дебоши, пьянки-гулянки не устраивали. Да и мне будет веселее с вами. Всё же не одна буду.
- Все у нас будет хорошо, - заверила я. И надеюсь, вы не разочаруетесь в нас.
    Переехать помогал сокурсник моего мужа, наш бывший сосед Геннадий со своей супругой Татьяной.
А бывшая хозяйка - тетя Люба тут как тут. Она обвела своим хозяйским взглядом наше жилище и сказала:
- Да, не густо.
- Да, - сказала я, - кроваточку бы детскую сюда, как раз между нашей кроватью и печкой, теплое место для ребенка в пору. Но кроватки у нас нет, к сожалению. И не знаю, где её брать.
    В магазинах в ту пору ничего не было, а если и что-то и было, нужно было сдать государству «Н-ое» количество в килограммах мяса, семян каких-то, или еще что-то. Но у нас тогда ни того, ни другого не имелось.
- Ой, не горюй, Эля, у меня на чердаке лежит старая кованая детская кроватка, - словно, пытаясь загладить свою вину перед нами, лепетала бывшая хозяйка. - Давай сразу и пойдем. Муж твой залезет на чердак, достанет. Я-то не помощник в этом. И, кстати, тот мой старый шифоньер могу продать вам за дешево. А то куда же ваши вещи класть, - будто бы сочувствуя нашей нищете, ворковала она. Но в то же время, цепляясь за подвернувшуюся возможность за оплату избавиться от своего старого хлама - шифоньера.
- Сейчас же Виктор с вами и пойдет. И спасибо вам, тетя Люба, что не бросили нас, - поблагодарила еще раз.
- Да ради Бога, пользуйтесь.
     И пока я раскладывала вещи в новой квартире, муж уже и кроватку притащил. Она была такая узенькая, кованая, на высоких ножках.   
- И она уместилась именно там, где я и планировала, между нашей кроватью и тыльной стенкой печки, - в голос радовалась я. Мой муж тоже остался довольный всем этим. Значит, не зря были его старания. 
Но вдруг вспомнив, что еще нужно притащить старый шифоньер, заторопился. И, позвав друга, пошли за ним.

    После первой же ночи кровать пришлось видоизменить. Она была такая старая и с сильно растянувшейся пружинной сеткой, на которой просто невозможно было спать вдвоем. Когда кто-то ложился, она тут же посередине вытягивалась до самого пола, как старый, изношенный гамак, что второму из нас уже просто нельзя было лечь, обязательно скатишься. И я придумала, поискав за двором в балке, нашла одну, всего лишь одну доску, а больше и не было, и положила её посередине кровати, ниже пружины - на саму раму. И, когда кто-то из нас ложился, то прогибалась только одна половинка. А когда ложились вдвоем, то каждый спал на своей половинке.   

    О, наши новые соседи? Здравствуйте, – издали, через забор поздоровалась со мной темноволосая, полноватая женщина, может быть чуть постарше нас возрастом. - Вы наши новые соседи?
- Здравствуйте. Если вы рядом живете, значит, мы вам, а вы нам соседи.
- Меня зовут Женя, а вот и мой дом, - указала она на соседний, чуть наискосок, через дорогу дом. А как вас зовут?
- Меня - Эля, а мужа моего – Виктор, а маленькую нашу дочку - Жанночка.
- Какие же у вас необычные и редкие имена. Кстати, и моего мужа зовут Виктор, значит они тезки с твоим, - сразу переходя на «ты» прочирикала она. 
- Возможно. Но я ничего необычного не вижу.
      Так, слово за слово мы разговорились с ней. Оказалось, что она старше нас всего-то на пару лет. Имеет трех сыновей и долговязого мужа. Несмотря на свою полноту, она была очень шустрой, практически все бегом бегала. Сама такая смешная. Слушая её, невозможно было удержаться от улыбки. Она всегда находила что-то рассказать, рассмешить. А другая соседка - Нина, что напротив нашего домика жила со своей семьей, тоже недавно родила, но уже второго ребенка - дочь. И она тоже была немного старше меня, а её дочь чуть старше нашей.
- Вот и компания будет нам вместе с детьми гулять, - сказала Нина, увидев нас с детской коляской на улице.
- А почему бы и нет. Конечно, будем гулять. 
 
     Но чаще гулять приходилось во дворе. Грунтовые дороги раскисали, за двором была непролазная грязь, каково там тащить еще детскую коляску. Ноги трудно было переставлять. Благо, двор был огорожен штакетником.
     Моя малышка очень любила спать на свежем воздухе. Выписавшись из больницы, потихонечку стала приучать ее спать на свежем воздухе. И уже без этого мой ребенок не мог. Так изо дня в день, строго по часам, соблюдая строгий режим, мы росли. Ни о каком прикармливании и речи быть не могло. Она ничего другого не хотела. Главной ее едой было грудное молоко. И больше ничего. Ни соски, ни пустышки ребенок тоже не признавал. Даже водичку я давала из чайной ложечки. Словно, моя малышка хотела сказать:
 "Хватит сосок, пустышек - обманок. Хватит всякой ерунды, я устала от них еще в роддоме, пока росла там под колпаком, без мамы".
     А я по-прежнему продолжала сцеживаться. Боясь, что перегорит, поскольку она всё не съедала. И так, в течение восьми месяцев от роду ребенка!
     Моей малышке исполнился годик. Она давно догнала и перегнала своих сверстников. Росла очень смышленой, умненькой девочкой. Сама маленькая, пухленькая, с огромными глазами.

     У супруга впереди была защита диплома и выпускной вечер. Диплом, конечно, писали вдвоем. Впрочем, как и все курсовые работы. Днем с ребенком возилась, а вечерами, до глубокой ночи уже на чистовик переписывала своим аккуратным, каллиграфическим почерком его работу. Почерк моего мужа был, как  «курица лапой», ни один преподаватель не разберет его писанину.
   
     Наша малышка сладко сопела в своей кроватке, а муж на - своей. Даже немного смешно было смотреть на них со стороны, на сопящих. Одинаково раскинули руки, что он, что она - вверх, как будто хотят спрыгнуть с высоты. Спали, подергивая свои губы в легкой улыбке. А я все писала, писала, писала. Уже и рук своих не чувствовала, уже и пальцы онемели, а писать, дописывать нужно было до конца. Готовую работу уже утром нужно сдать на рецензию. Устала, уже и глаза слипались, а я все писала.   
"Нужно успеть к назначенному сроку", - твержу себе.
А супруг - студент, дипломник, спал своим беззаботным сном. И тревожиться ему было не зачем, диплом писался, а он спал. Словно: «солдат спит, а служба идет».

    Он благополучно защитился и сразу был назначен выпускной вечер. Его решили устроить во дворе Геннадия и Татьяны. У них был уютный, крытый дворик. Так что если и непогода, она бы нам не помешала. Наставили столы, скамеечки вокруг столов. Некоторые жены студентов – выпускников помогали мне готовить на кухне. А мне досталась роль главного повара. Почему-то они решили, что с мясными блюдами я лучше справлюсь. И мне пришлось не ударить лицом в грязь - все мясные блюда получились просто шикарные. 
    В группе было тридцать четыре студента, почти каждый второй пришел со своей супругой и, плюс, три пары преподавателей. Колоссальное количество гостей получилось. Вечер прошел на «ура». Все было чинно, культурно, весело и прекрасно. Все остались довольные. 

                =Крыса=

     Но через день нам предстояло выехать на родину, в его отчий дом. Оформив все бумаги, выписавшись с прописки, и с военного учета, мы стали ждать машину. Осталось собрать свои вещи, готовиться в дорогу.
- Витенька, давай, отодвинем дерматиновый диван, что стоит в первой комнате. Вдруг туда закатились какие-то наши вещи, или детские игрушки малышки.
- Давай, - сказал он и, взявшись за угол дивана, передвинул к середине комнаты. Но тут же и я, и он увидели, что что-то  вслед забежало под диван.   
- Ой, это крыса, – воскликнул он, и тут же лихо перемахнув через высокую спинку, запрыгнул на диван. А я осталась стоять посередине комнаты. Но тут же сообразив, я схватила кочергу и, опустившись на колени, стала выгонять ее из-под дивана.
- Дай мне скорее совок, дай, - кричал он, уже сидя на спинке дивана.
На ходу вручив ему в руки совок, я подбежала к входной двери, и поправила покрывало, что висело на двери вместо занавески. Так я занавешивала зимой дверь, чтобы сохранять в комнате тепло. Но, а весной, когда потеплело, я не стала снимать, оно заменяло нам легкую дверь.
- Нужно плотно закрыть, чтобы крыса не смогла с разбегу сбежать на улицу.   
И вновь принялась гоняться за ней. А она, выскочив из-под дивана, прямым ходом побежала к входной двери, но с ходу не смогла взять барьер и была вынуждена забежать уже под шифоньер в другой комнате.
    Я продолжала гоняться из комнаты в комнату, загоняя то в один угол, то в другой, то за шифоньер, то под диван. Изрядно попотев я, наконец, загнала её в угол, за ящики с посудой, которые мы уже приготовили к отъезду.   
Но, мне нужна была помощь. А помощи не откуда ждать. Крыса вновь ускользнула и вновь забегала по комнатам. Муж как залез верхом на высокую спинку дивана, так и остался сидеть на нем, изредка помахивая совком, готовый в любой момент обрушить свой прицельный удар, пытаясь уж точно попасть в кого-то из нас, когда мимо него пробегала я вслед за крысой.
- Слазь, бесстыдник, с дивана, - пыталась усовестить его. Но он даже внимания не обращал на мои, казалось бы, обидные слова.
- Ага, она меня укусит.
- Слазь! - повторила я.
Но, увы. Ему было абсолютно всё равно, что и, как я сейчас о нём подумаю или скажу. Набегавшись и погонявшись друг за дружкой с крысой, мы обе немного под устали. Но останавливаться ни крыса, ни я не собирались. А наоборот, это придавала еще больше азарта. Для крысы - это был вопрос жизни и смерти, а мне - поскорее избавиться от опасного соседства с ней.
    Наконец-то крыса попалась под мою кочергу, деваться ей было некуда, я слегка придавила её. Крыса стала издавать неприятные, отвратительные звуки, очень близко напоминающие визжание свиней. Я посмотрела и увидела её глаза. На меня смотрели очень умные, нет, не злые, а скорее всего, просящие о помиловании глаза. Мне нестерпимо стало жалко ее. Но во дворе, возле входной двери спала в своей коляске моя маленькая дочь, я очень боялась, что крыса запрыгнет в коляску.
- Нет, я не могу её убивать!
- А что делать, - спросил мой муж, продолжая, как ковбой, сидеть верхом на спинке дивана.
- Что делать, что делать, - передразнила я его. - В первую очередь - уже слазь с дивана, не бойся, а во-вторых, уже иди, сходи к нашему долговязому соседу и попроси его нам помочь.               
- Я сейчас, ты только крепче держи ее, а то она меня укусит.
         
- Да слазь уже, герой, мне стыдно за тебя, - пыталась вновь усовестить его.
- Держи, только крепче её держи, - спрыгивая с дивана на пол и с ходу выскакивая во двор, промычал он.
    Сосед, посмеиваясь над нами, избавился от крысы. Я не знаю, что он о нас, о моем муже тогда подумал. Но у меня до сих пор стоит картина перед глазами, как муж, сидя верхом на спинке дивана, размахивал совком, словно, лихой казак на коне, когда мимо него мы пробегали след в след с крысой.

              =Возвращение в колхоз=
 
   В назначенный день за нами пришла колхозная грузовая автомашина. Погрузились и в путь. Домой, на родину мужа, в дом свекра и свекрови. 
Что меня там ожидает? Мне почему-то очень тревожно на сердце. Что-то я чувствую, что-то меня беспокоит. Но тревога не покидала. Она лишь росла все больше и больше, как ком снега, которого катают, когда лепят «снежную бабу». Чем ближе мы приближались к будущему нашему месту постоянного проживания, тем еще сильнее становилась тревога, и еще сильнее забивалось моё сердце. Сон, который я видела буквально за пару дней до нашего отъезда, не выходил из головы, стоял перед глазами: его бывшая девушка спала на нашей постели между мной и моим мужем.

    Дорога наша была дальняя, ехать тяжело с маленьким ребенком. Ни на секунду не было возможности давать отдых своим рукам. И мой супруг не в кабине машины, а на кузове среди вещей. Прикрылся кузовным брезентом и «в ус не дует», лежит себе и дремлет.
    Мои мысли и воспоминания нашего жития - бытия на квартире у бабушки Евдокии, вновь посетили меня. Вспомнился еще один курьез: 
    Я очень спешила, по времени скоро должен был прийти муж из техникума. Дочка что-то много капризничала в этот день, и я никак не могла убаюкать её, чтобы приготовить обед. Но вот уложила, а сама, практически, бегом спустилась в погреб, который был во дворе, чтобы набрать картошки.
    В погребе стоял полумрак, не было электрического освещения, почти ничего не видно, приходилось действовать на ощупь. Выбрала всю картошку из верхнего ящика, но наткнулась на что-то такое мокрое, вязкое в углу ящика.
 "Картошка, наверное, сгнила, нужно её выкинуть, - решила и осторожно, чтобы не испачкать свои руки гнильем, попыталась её взять. Но, картошка почему-то каждый раз выпадала, каким-то образом выскальзывая из моих рук. Наверное, слишком крупная, еще развалится, когда буду вытаскивать", - подумала и вновь осторожно пыталась вытащить, и вновь у меня ничего не получались. На руках осталось брезгливое ощущение грязи. Я протянула свои руки вверх, к люку погреба - дневному свету и посмотрела на них. Грязи, на руках не было.
"Что же это такое?" - я вновь повторила все свои манипуляции по удалению гнили, но меня всё вновь и вновь постигало та же участь. Тогда я решила пролезть между перилами стремянки и просунула свою голову так, чтобы хорошенько рассмотреть остатки содержимого коробки. Мои глаза уже привыкли к полумраку, взгляд выхватил такую картину: в углу, на самом дне, упершись задом в угол, сидела жаба. Она была такой огромной величины, что даже не верилось, то ли это очень большая гнилая картошка, чем-то по форме напоминающая жабу или же это, действительно, жаба, напоминающая гнилую картошку?
     Закричать, я не закричала, кажется. Даже не помнила, кричала от такого жуткого страха или нет? Оказывается, я хватала жабу за её же мордочку. А она лишь слегка раскачивалась вверх-вниз и при этом как-то странно смотрела на меня и каждый раз хлопала своими лупатыми жабьими глазами. Словно хотела сказать:
"Да отстань же ты от меня, да не картошка я, и не гнилая".


    Мой муж дремал на кузове, а я, пребывая во власти своих мыслей, вновь «ускакала» в свои воспоминания.
    Вспомнился еще случай, как однажды, без предупреждения приехали к нам, свекровь и золовка. 
    Мужа, как всегда не было еще с занятий, хотя уже был поздний вечер, а его занятия закончились еще в послеобеденное время. Покормив гостей и не дождавшись его, уложила гостей на нашу кровать, которая была с сюрпризом, а сама улеглась в первой комнате на черный дерматиновый мини - диван, который не раскладывался, а служил лишь сидушкой на двоих.         
    Поздно ночью явился мой супруг, едва держась на своих ногах - он был в стельку пьян. Естественно, улегся на этот короткий, узкий диван. Вдвоем просто невозможно было даже рядом лежать. А мой супруг лег и тут же захрапел, издавая каскадный, бурлящий храп на всю хату. Уснуть, естественно, было невозможно. Вдруг глубокой ночью я услышала, как во сне он кому-то пригрозил:
- Сейчас как дам в под дыхало!   
Не успела даже понять, в чей адрес была угроза, как тут же последовал резкий, короткий, но в то же время очень сильный удар кулаком, действительно, «под дыхало». Моё полусонное, расслабленное тело от такого мощного удара и последовавшегося за этим удушья, сложилось пополам. И не было никаких сил ни вдохнуть, ни выдохнуть. От нестерпимой боли лишь слегка, со скрипом из меня вырывался слабый стон. В эти минуты мне казалось, что могу умереть. И никто не узнает, а в первую очередь, муж, что сам же и убил меня. Но вот, через минуты две слегка, тихонько, короткими, маленькими глотками смогла вдохнуть небольшую порцию воздуха. Я поняла, что еще жива и буду жить.
- Слава, Богу, - слабо выдавила из себя. Спаси, Господи.
     А мой супруг, так и не просыпаясь, продолжал храпеть и видеть, возможно, свой сладкий сон. А утром, когда открыл глаза, перед его взором предстала с собственной персоной, стоящая «руки в бока», его мать с сестрой. И, он никак не мог понять, сон это или явь. Он тряхнул головой, но видение не исчезало, потер глаза кулаком, видение продолжалось.
"Откуда вдруг они взялись? Ведь их не было, когда вернулся домой," - мучался он в догадках . Вот это был шок для него.
    Моя свекровь слишком сильно любила его, чтобы устроить ему хорошую взбучку, а стоило бы. Только благодаря её неземной любви к своему чаду - сыночку, он с юности, как, оказалось, пристрастился к спиртному. Заранее зная, что наказания никакого не последует. 

    Вдруг зашевелилась, запищала драгоценная моя ноша - моя крохатулечка, сладенькая моя дочечка, невольно возвращая меня из моих воспоминаний. Значит, пришло время её кормить.
(продолжение в рассказе 32 "Мой Рекс")