Кажется достаточно очевидным, что психологию, занятую изучением психических процессов, можно привлечь к изучению литературы. Действительно, человеческая психика лежит в основе всех наук и искусств. Можно ожидать, что психологические исследования, с одной стороны, займутся объяснением произведений искусства, а с другой, откроют нам причины, по которым личность становится артистически креативной. Таким образом, перед психологом стоят две различные задачи, к которым он должен подойти с радикально различных позиций.
В случае произведения искусства, мы имеет дело с продуктом сложных психических процессов, - но имеющим явно выраженную интенцию и сознательное оформление. В случае художника, мы имеет дело с собственно психическим аппаратом. В первом случае психологический анализ связан с четко определенным художественным произведением, во втором – следует проанализировать живое, творческое, человеческое существо, уникальную личность. Хотя эти два подхода тесно связаны и даже взаимозависимы, ни одно из них не дает полного объяснения. Конечно, возможно получить некоторые сведения о художнике из его произведений, и наоборот, но эти сведения никогда не будут исчерпывающими. В лучшем случае они представляют собой предположения или счастливые догадки. Знание того, как Гете относился к своей матери, проливает некоторый свет на восклицание Фауста: "Ах, матери – как странно это звучит ! " Но не позволяет понять, каким образом его привязанность к матери произвела на свет саму драму Фауст, хотя в ней мы чувствуем глубокую привязанность Гете к матери.
Нам также не удастся сделать обратные умозаключения. Нет ничего в Кольце Нибелунгов, что позволило бы нам угадать или установить тот факт, что Вагнер иногда любил надевать женскую одежду, хотя и существуют скрытые связи между героически маскулинным миром Нибелунгов и определенной патологической женственностью мужчины-Вагнера.
Современное состояние психологии не позволяет нам установить строгие причинные связи, которые мы ожидаем от этой науки. Только в области психо-физиологических инстинктов и рефлексов можно достоверно оперировать с идеей причинности. С момента, с которого начинается психическая жизнь – т.е. на уровне большей сложности – психолог должен удовлетвориться более или менее пространным описанием психических событий и выходок психики, со всей ее поразительной сложностью. Он должен воздерживаться от выделения какого-либо одного психического процесса как "определяющего."
Если бы психолог мог обнаруживать недвусмысленную причинную связь между произведением искусства и процессом художественного творчества, он бы не оставил искусству никаких шансов и свел бы его к специальному разделу своей науки. Ясно, что психолог, без всякого сомнения, никогда не откажется от исследования причинных связей в сложных психических событиях. Иначе он просто откажет себе в праве на существование. Но он никогда не сможет до конца выполнить свое намерение, поскольку творческий аспект жизни, находящий в искусстве свое самое ясное выражение, помешает любым попыткам рационального объяснения. У любой реакции на стимул есть причина; но творческий акт - это абсолютная антитеза простой реакции, и он всегда будет уходить от человеческого понимания. Можно описать только его проявление; его можно смутно почувствовать, но никогда не понять до конца.
Психология и искусство всегда будут обращаться к друг другу за помощью. Важным принципом психологии остается выводимость психических явлений. Важным принципом искусства - факт, состоящий в том, что художественное произведение - также психический продукт. Оба принципа справедливы.