Маршрутка

1.
Водителя от остальных отделяла занавеска, скроенная из бархатного красного знамени. Верхняя половина головы Ленина была отрезана и, должно быть, висела в другой маршрутке, а шелковая золотая бахрома осталась тут. Сквозь неё проглядывалась нижняя часть бритой головы. Голова на ухабах подпрыгивала, бахрома тоже, они на секунду сливались, и казалось, будто водила не горец, а голубоглазый парубок с пшеничными волосами. Народ после каждой кочки скрипел зубами и повторял молча, давно заученное: «не картошку сучёк везешь! Принесла тебя нелегкая на нашу погибель!». А джигит, должно быть, думал, что он лихой абрек, классный наездник.
Левая часть его башки трепалась по смартфону. Правая – тоже не следила за дорогой. И всё это прыгало, скрежетало, материлось, но ехало.
Иногда, после короткой остановки из кабины высовывалась ладонь, в неё вошедшие вкладывали монеты, и рука исчезала.
Каждый раз после этого сухощавый жилистый старичок, сидевший передо мной, говорил соседу:
- А вот при социализме, в СССР в автобусе проезд стоил шесть копеек, в троллейбусе пять, а на трамвае три копейки. И так было всегда и не менялось. Никогда не менялось. Потому что была стабильность. В войну были карточки, а потом, с пятидесятых годов, страна восстановилась и цены на всё только снижали! А всё почему?
- Почему? — спрашивал от нечего делать сосед возрастом несколько помоложе.
- А потому, что в стране был хозяин! Сталин. Если какой начальничек проворуется – он того к стенке или в лагерь. На перевоспитание. На лесоповал. Пользу Родине там приносить. Теперь-то либерасты визжат: «Репрессии, Гулаг», а тогда эти козлы тихохонько сидели, а страна вперед шла. Кто атомную бомбу сделал, кто в космос первый полетел? Мы! А теперь нам в уши вдувают, будто мы на двести лет от Европы отстали. Брешут. Нету на нынешних ворюг Сталина! И порядка нету!
- Нету, - соглашался сосед и вздыхал.
После очередного повтора старик тоже вздохнул и спросил:
- А вы чем по жизни занимаетесь?
- Я то? Раньше был у нас колхоз. Потом колхоз разогнали при помощи рыночных экономических мер. Народ кто куда разбежался, а нам с женой и дочкой деваться было не куда, пришлось продолжать заниматься тем же, чем и всегда. Был я зоотехником, жена агрономом в колхозе, стали фермерами, будь оно неладно. Вот этим по жизни всю жизнь и занимались.
Старик уважительно кивнул:
- Правильная у вас работа. Полезная. Для всех.
- Ага, кто не знает, тому может и полезная. Да вот только эта польза никому не нужна. Еле-еле в плюс выходили. Дочку в институте выучили, думали назад вернется, будет помогать, а она умней оказалась. Осталась в городе. Обосновалась, замуж вышла. Парень, муж её, оказался нормальный. Дочку в ветеринарную службу устроил. А сам работает каким-то начальником в ветеринарной клинике или, как теперь их там называют, не знаю. Купили квартиру. Прошлым летом приехали к нам в гости, поглядели, как мы с матерью надрываемся и Виктор, муж дочкин, говорит, что у него, такой специалист как я, в десять раз больше зарабатывает на собаках и кошках, чем мы вдвоем с матерью на коровах. А работают с десяти до пяти, а не с пяти до десяти, как мы в деревне. Вот дочка с мужем и убедили. Говорят: «хватит корячиться, никто за это спасибо не скажет». В общем, уговорили чтобы мы с бабкой в город переехали. Прошлой осенью скотину с грехом пополам продали, остальное имущество тоже, здесь квартиру маленькую на эти деньги прикупили, а чтобы не скучно было ещё и дачу. Вот этим теперь по жизни и занимаемся. Пенсионерствуем на теле общества. Практически тунеядствуем.
- Понятно, - протянул сталинист.
Они замолчали.
Снаружи была темень и ливень. Ливень и темень. Встречные машины на секунду ослепляли, обдавали грязью и пропадали, оставляя на стекле тоску беззащитности. Резиновые полоски, попискивая, смахивали её, даже не смахивали, а размазывали, отчего беззащитность становилась безразличной, всеобщей.
Глаза от монотонности движения слипались и я бы давно задремал под урчанье мотора и мотание дворников. Мешал тощий скуластый мужичишка в черной куртке с надписью «ОХРАНА» нудивший в ухо своему соседу. Сидели они напротив меня. Этот хмырь, то и дело поправлял наискось стриженую сивую чёлку, скалился прокуренными до черноты редкими зубами и втолковывал голубоглазому крепышу в такой же охранной куртке:
- А я считаю не правильным, что в армию не берут инвалидов и больных. Должно быть не так. В первую очередь надо брать именно граждан этих категорий, а то получается глупость. Здорового можно убивать, а больного нет. Самая настоящая глупость, - тощий говорил вроде бы приятелю, но косил глаза на остальных, чтобы понять их мнение.
- Не только глупость, а даже вредительство, — продолжал он, поправляя очередной раз чуб, — здоровые и в тылу больше пользы принесут. Работать могут в полную силу, в отличие от инвалидов. И ухода за ними никакого не надо. Сами себя обслужат. И пенсий им не надо платить. А также лекарства бесплатные не требуются. А из инвалидов надо собрать отдельные команды, например роты, обвязать их гранатами и пускать на врага. Двойная польза! Во-первых, врагов поубивают, а во-вторых, меньше инвалидов станет, что с экономической точки зрения целесообразно. А именно, пенсии по инвалидности не надо платить и тому подобное.
Его визгливый шепот влезал в мозг, заставлял слушать, и я познавал, что он в нынешней жизни считал неправильным. Например, что пенсионеры бессмысленно получают от государства деньги, а пользы никакой Родине не приносят. Надо пенсии не выдавать, а стариков и старух собрать в специальные команды, например, роты. Построить для них казармы в сельскохозяйственной местности. Пусть работают на огородах, высаживают в теплицах помидоры, огурцы, всякое другое и сдают в магазины. На зиму в овощехранилищах избытки складируют и перерабатывают в консервы. Хорошая закусь будет для молодых и здоровых.
За теми, которые болеют, ухаживают пусть старушки из тех, которые уже не могут работать в поле или теплицах. Ну и так далее. Все будут при деле и Государству экономия и польза. Сразу две проблемы решаются. Первое - экономия денег из пенсионного фонда. Второе - продовольственная программа выполняется. В-третьих, квартиры от стариков освободятся.
- Думать надо по государственному! Тогда любой вопрос можно решить! — Вроде бы закончил сивый охранник и гордо уставился на соседа.
— Дурак ты Витёк. А вот Леонтьевич, твой отец, был умный мужик. — Коротко ответил второй.
- А ты чего считаешь, что у нас всё правильно?! — взъерошился тощий.
- Иди в жопу, — меланхолично ответил крепыш и зевнул, — отвали. Дай подремать, а то еще сутки дежурить.
Наступила пауза.
- Сложно втюхивать здоровому нормальному мужику бредятину, — подумал я и улыбнулся.
- А ты чего лыбишься! — сообразил про меня этот сивый охранник. — Сильно умный?!
- Заткнись Витька. Еще вякнешь и скотчем пасть твою поганую заклею. Ты знаешь, у меня не заржавеет, — осёк крепыш.
Сивый обижено надел вязаную шапку. Наступила тишина, но мне стало не до сна. Этот говнюк перебил. Захотелось садануть и заклеить ему скотчем пасть.
За меня это сделал крепыш. Отвесил тощему подзатыльник и натянул шапку до самой шеи.
- Перебил-таки сон, балабон гнусявый.
Пока тощий вытягивал шапку на должное место, крепыш ворчал, потом снова натянул тощему шапку и сказал: «Сиди так гаденыш. Начнешь снова гундеть, в рот шапку заткну».
Сивый пожал плечами, сказал: «Да я чо, я ничо» и притих. Обитатели маршрутки давно в полглаза следили за ними и теперь, когда представление окончилось, разочарованно отвернулись, уставились в черные слепые окна. Наступила тишина. Народ стал задрёмывать.
- Да, при Сталине был порядок, - вернулся к мыслям о безвременно почившем Хозяине старичок, видать удрученный образовавшейся тишиной, и показал соседу на шофера, - водители тогда делом занимались, а не точили лясы по телефонам. За нерадивое отношение к работе и длинный язык этот давно бы рулил на Колыме.
Водила, действительно, безостановочно трепался. Родные слова в болтовне постоянно перемешивались с нашими. Видать или в горском языке таких слов не было, или водила и сам не очень-то владел родным языком, а может, просто подзабыл его за годы обитания на чужбине.
- Правильно говоришь, батя! - Тут же встрял сивый, - всех этих гастарбайтеров надо на зону. Во всех дырках, куда ни сунься, как тараканы. Русскому человеку уже не продыхнуть. Всюду эти. Ты, отец, это верно предложил, всех давно надо отловить и на Колыму. Поддерживаю! Давай краба, пожму!
- Тебя, сынок, самого надо на Колыму! - осёк ветеран, - ручонки-то свои подбери, а то быстро укорочу.
- Ты чего, я же тебя поддержал. Не врубился что ли? Или чего?- не понял старика сивый.
- А того! - строгий старик продолжил наступление, - чего-то я не пойму, ты фашист что ли? Рот тут раззявил, хрень всякую молотишь. «Стариков поротно, лишить пенсий, на сельхозработы». Я тебя сейчас самого лишу. Сучок недобитый. Правильно тебе твой кореш шапку в пасть засунуть обещает. Еще раззявишься, я сам засуну!
- Ну, вы даёте! Я чо, для себя что ли стараюсь. Я правду говорю. Говорю, как должно быть. Глядите, опомнитесь, после поздно будет, когда эти с мавзолея «Аллах Акбар» кричать будут, а вместо церквей минареты понастроют. После опомнитесь! - сивый отвернулся от старика, сам натянул шапку и сделал вид, что спит.
Маршрутка снова задремала и только два тинэйджера в полутьме светились смартфонами и время от времени хихикали. Должно быть, переписывались с кем-то из соседней маршрутки, а может друг с дружкой.
Вдруг машина подпрыгнула выше обычного, чего-то в ней грохотнуло, ухнуло и замолкло. Джигит выскочил, обежал вокруг, залез под авто, вылез, обхватил руками голову и начал ходить вокруг. Причитал, стенал как пятнадцатилетняя вдовица на похоронах богатого столетнего мужа. Лживо и неубедительно.
Дождь резко оборвался, будто там, на небе тот, кто поливал землю, решил разглядеть, чего этот абрек начудил. Мы посидели-посидели, поворчали и тоже решили глянуть. Стали выходить.
Холодная ночь обожгла лицо, бросила ледышки в рукава и осветила луной. Были мы ни в каком ни в городе, а посреди не то степи, не то пустыни. Асфальт, как и должно было быть, тянулся в обе стороны. Вдалеке виднелась синяя табличка на полосатом столбе. Должно быть, на ней значилось место, где оказались.
- Ты куда нас завез, чудила?! - неугомонный сивый охранник почуял, что может, побузить, а то и покомандовать и снова оживился.
-Во-во, - поддержал его крепыш, а потом и остальные.
- Я ехал по городу, Аллах свидетель! - не к месту помянул своего Бога абрек, - Делал, всё как надо. Потом повернул на Баррикадную, там яма, я руль крутнул, машина подпрыгнул, я головой в крышу, потом всё вниз полетел, потом не знаю чего, потом бабах, я поглядеть выскочил, масло разлитое под машина увидел, значит, коробка пробитый, ещё шаровой опора выскочил. Как такое получился я не понимаю, мамой клянусь, Аллах свидетель. Я ехал по городу. Потом повернул, там яма, я руль, машина подпрыгнул, голова болит шандарахнул о крыша, потом вниз «Газель» маршрутка полетел, потом бабах, коробка пробитый, шаровой опора выскочил, я выскочил, как здесь получились не знаю, мамой клянусь…
- Мамой, говоришь! - в ехидной задумчивости, как будто того и ждал, спросил сивый охранник, не торопясь, нагнулся, рукой провел по пробитому колесу, поглядел на грязный палец, обнюхал его, от чего под носом зачернела узкая полоска и снова спросил, - Аллах, говоришь, свидетель. Подлетел, потом бабах и тут.
- Да, подлетел, потом бабах и тут, - пробормотал водила.
- Значит «Бабах», говоришь? - В голове сивого сложилось, он резко мотнул чубом, вроде как отбрасывая сомнения, залез на ящик, валявшийся на обочине, ткнул пальцем в сторону водилы на манер плакатного «А ты записался добровольцем», обвел взглядом переминавшихся, глазевших на сломанную машину и зевавших пассажиров, набрал воздуху в грудь и завопил:
- А мамочка твоя случаем не шахидка?!
Народ дернулся, на секунду замер, поглядел на водителя, видать прикинул, оценил, что тому слабо;, что никакой тот не моджахед, а так, обыкновенный невезучий парень, приехал подзаработать, да видать не очень получается.
Сивый не отчаялся неудаче возбудить неактивных граждан, задрал вверх палец и сообщил:
- Гексогенчиком ото всего этого попахивает! Я давно приметил. Ещё когда ехали по городу. Как сел, так и приметил, что чего-то тут не так! И вправду, только не что-то, а всё тут не так! Небось с минуты на минуту банда твоя подойдет брать нас в заложники? - Сивый ехидно уставился на водилу, который приноравливался откручивать пробитое колесо. - Отвечай! Сколько человек? Чем вооружены? Какие условные сигналы?
Водитель оторвался от домкрата, тоже уставился на тощую истерическую личность в черной куртке. Видно было, что он не всё понял из взвизгиваний мужичонки зачем-то залезшего на полусгнивший ящик.
- Какие сигналы? Зачем сигналы? Что такое условный сигналы? Я же тебе говорю, сам ничего не соображаю, как тут получился. Я не понимаю, зачем ты шумишь, зачем кричишь? Я же тебе говорю: бабах, машина подпрыгнул и оказался здесь.
- Ты мне зубы не пудри! Время тянешь? Своих ждешь. Так мы их встретим во всеоружии!
Витёк резко потянул молнию на теплой куртке. Под ней была тоже черная форма. На штанах на ремне висела кобура. Он выхватил пистолет и навел на водилу:
- Отвечай, сволочь! Кончать тебя надо! Отвечай!
Водитель испугался, от страха онемел, стоял, не знал чего делать, как быть.
А сивый охранник окончательно впал в раж и начал ораторствовать:
- Великий доверчивый русский народ дал этим приют, работу, а что получил взамен? Их пустили в страну с тысячелетней историей, страну в которой поколения, десятки поколений создавали инфраструктуру, дороги, мосты, города, всё такое прочее и что получили взамен? Коварство и ненависть, бандитизм, террор, изнасилование наших сестер, убийство невинных детей! Вот что мы все получили взамен за добро и ласку. Но терпение народа не беспредельно! И это порождение мракобесия и ненависти должно получить законную кару. Получить возмездие! Отомстим за всех невинно погибших, погребенных под взрывами шахидских взрывчаток!».
Мстить водиле обитатели маршрутки не кинулись, но закивали дружно и одобрительно: «Понаехали! Прав понакупили, а уметь водить не купили! Всю дорогу, как по кочкам прыгал. Душу вытряс! Не картошку возишь, засранец, привыкли в своих аулах на ишаках по горам скакать, а тут тебе не аул, тут не ишаки, тут люди!».
Вдохновленный сдвигом в настрое народа сивый охранник продолжал распаляться, с высоты ящика доводя скопившихся зевак до нужного градуса. Народ и вправду медленно, но начинал свирепеть.
Сивый, в истерике, резко выкинул руку вперед, в сторону водилы, челка свалилась на лоб, грязь под носом дополнила картину. Луна осветила оратора, и сошлось: тощий охранник превратился в бесноватого фюрера. А этого у нас пока ещё не любят. И у него обломилось.
- Ты, Витёк, с ящика-то слезь, а то не дай бог, сломается, так и покалечиться можно. И пукалку свою газовую спрячь, - вступился за водителя крепыш охранник. — Никаким гексогеном тут и не пахнет. Обыкновенная грязь. Ты её, кстати, под носом–то вытри.
Народ, скопившийся было вокруг фюрера, юмор оценил, заулыбался, смекнул, что его дурили, разочаровался, хмыкнул, и от психованного вождя отошел.
А крепыш подошел к оторопевшему горцу:
- Не боись, парень. Мы не позволим крутить нам мозги. И тебя в обиду не дадим. На Витька; не гляди, у него лет пять назад авария была, отца его тогда насмерть и самому башку помяло. Еле оклемался. И теперь сам не знает чего мелет. Короче с пулей в голове у нас Витёк. А ты с чего решил, что картер коробки пробило.
- Масло. - Водитель показал на лужу под «Газелью».
Крепыш не поленился, встал на колени и поглядел на днище, туда где должна быть коробка передач. Потом окунул палец в лужу.
- Ты, пацан, масло-то хоть раз видел? Горе луковое. Коробка в порядке. Была бы пробита, так масло бы и сейчас в пробоину вытекало или капало. А там, - толковый охранник показал на коробку передач, - там нету ни капли. А в луже фиг знает чего, только не масло. Понял! А вот с колесом непорядок. Минимум пробило, это точно. А может и с шаровой непорядок. У тебя запаска есть?
- Нету, - вздохнул тот, - хозяин жадный, не выдает запаску.
- А ремкомплект с клеем или клочок сырой резины есть, чтобы заклеить камеру?
Парень смотрел на толкового пассажира как на иностранца и видно было, не понимает, о чем тот говорит. Слова «сырая резина», «ремкомплект», горе-водила слышал должно быть впервые.
Крепыш охранник покачал головой, вздохнул и без всякой надежды спросил:
- А насос чтобы потом колесо накачать есть?
Насос оказался.
- Ну, ты всё равно откручивай колесо. Толку от него никакого. Будем думать, чего делать.
Водитель кивнул:
- Я знаю. Я её два раза менял на другой маршрутке. У меня камера есть.
- Камера, тогда живем, - ободрил Крепыш, - Тогда ты молодец. Значит не так уж и страшно то, что приключилось. Поменьше паники. Снимай колесо, ну и так далее. Как снимешь, поймем, что с шаровой. А там сообразим чего дальше делать. Понял?
- Понял. Я так и хотел, да этот, который твой знакомый, пистолет вытащил. Орать стал. Зачем пугать? Я менять колесо хотел.
- Ну, ладно, не бери в голову. Давай вперед.
Водила успокоился, занялся делом.
Толковый охранник посмотрел на сонных обитателей, почему-то выбрал меня и сказал:
- Надо бы разобраться, где это мы приземлились. Как думаешь, где?
Я показал на столб с табличкой:
- Пошли, глянем.
- Не, нам нельзя. Боюсь, Витёк опять начнет чудить, чего хочешь, натворить может. За ним глаз нужен. Его без присмотра оставлять нельзя. Отец его просил, чтобы за ним приглядывал. Да и тебе туда ноги бить не к чему. Чуйка мне говорит, что тут надо пока оставаться. Давай глянем, кто в машине сидит. Помнится, два пацана были, если нормальные, их и пошлем.
- Мамой клянусь, всё сделаю. Всё заменю, - причитал водила.
Однако, остаться в одиночестве ему была не судьба. Подошел жилистый старичок, который сидел передо мной. Старик помолчал, поглядел, что работа по отвинчиванию гаек движется, и решил вставить своё слово:
- Мама, это святое! Мама - святое. Об этом наша церковь всегда говорила. Русь, она под покровом Богородицы во все времена жила. Даже Сталин, когда немец к Москве подошел, велел на самолете иконой Богородицы столицу освятить. И теперь Русь живет! И будет жить!
Мужик перекрестился, отвесил земной поклон и спросил водителя:
- А у вас в магометанстве существует подобное, почти божественное отношение к матери? Как вы, например, относитесь к матери пророка Магомета?
Водила видать не сильно разбирался и не особенно задумывался над отношением к родительнице пророка, потому сказал первое, что пришло в голову:
— Мама святое у всех.
Старик одобрительно кивнул, покачал головой:
- Правильно говоришь, а чего же ты её поминаешь всуе? Клянешься ей всуе по пустякам, олух?
Водитель посоображал, вздохнул:
- Правильно ты сказал, уважаемый ага. Не надо. Не буду. Правильно ты сказал.
- Ну, вот и ладненько. Надо в мире жить. Так все нормальные религии учат. А Бог он один для всех. Об этом тоже каждая религия говорит.
Ветерану надоело учить и он опять начал прохаживаться вокруг подбитой машины и время от времени глядеть на ночное небо.

Женщины, будучи от природы умней мужчин, знали, что машина или починится или нет, но при любом раскладе суетиться не к чему. Или на своей развалюхе уедут отсюда, или какая другая подберет. А потому, поглядев по сторонам, посмотрев на звезды, оценив друг друга и вообще, поняв, что ни джентльменов, ни соперниц не просматривается, будто одиночные капли постепенно притянулись друг к дружке и образовали, нет, не лужу, но, как бы это сказать, да чего там голову напрягать, образовали общество. И заговорили.
- Тут мне, - сказала одна, - рассказали диету новую, по ней Пугачева за месяц тридцать кило сбросила.
- Да ты чо! - сказали остальные, - Чепуха это! Такого не бывает.
- Бывает! - сказала первая. - Вот послушайте.
И пошло, поехало. Слово зацепилось за другое, треп про диету сменился болтовнёй про еду, про рецепты кексов, оттуда, следуя за рифмой - о сексе, потом о детях, потом о мужиках вообще и мужьях в частности. Говорили одновременно все, никто никого не слушал, но отвечала каждая каждой тоже одновременно. Куда делись природный ум, рассудительность и практичность. Цепь тем удлинялась и удлинялась. Давно было забыто начало разговора, никто не знал, чем закончится, но процесс, будто тысячетонный железнодорожный состав, набирал скорость и мчался, сметая на своем пути здравый смысл, логику, а потом и приличия.

Мужикам женские разговоры слушать не положено, можно сбрендить, а понять всё равно нельзя. Потому мы с крепышом, повинуясь закону сохранения видов, чтобы быть подальше от пустой болтовни и не рехнуться, заглянули в маршрутку и увидели пацанов. Пока «Газель» прыгала по городскому асфальту, они перестукивались на смартфонах, и хихикали, теперь прижались друг к другу, погрустнели, съёжились, и молчали. Видно было, что стали беззащитными, беспомощными.
- Вы чего притихли, молодежь?
Пацаны молчали. Я улыбнулся и продолжил:
- Не бойтесь, мы народ нормальный, не обидим, - помолчал и добавил, - если вы конечно тоже нормальной ориентации.
- Мы, нормальные, - тихо проговорил тот, который был с темным смартфоном. - Только тут связи нету, ни Интернета, ни телефона. Только что было, а теперь нету. У нас всё зависло.
- Без связи - это хреновато, - вступил, заглянувший вслед за мной в машину крепыш-охранник, — помню, у нас в разведке однажды пробила пуля рацию. Было хреново. Ни вертушку запросить, ни доложить что к чему. И вообще. Без связи нельзя. Никак нельзя. Это у нас тут, как тогда там получается.
- Меня Николаем зовут, - сказал я, - а то тремся тут боками, а как зовут друг друга не знаем.
- Тимофей, - ответил крепыш.
Меня зовут Коля, - сказал пацан, который казался постарше. - А он Санёк.
- Вот что, пацаны, - не растекаясь по-пустому, скомандовал Тимофей, - тут в километре столб с надписью стоит. Там должно быть написано где мы очутились. Сгоняйте по быстрому. Узнайте. Тогда сообразим куда нам двигаться. Пока вы обернетесь мы колесо починим. Договорились?
Пацаны кивнули. Вышли из маршрутки. Были они в одинаковых тёплых толстовках, таких же одинаковых спортивных штанах и кроссовках. Одинаковыми движениями накинули на головы капюшоны.
«Ну, близнецы-капуцины или двое из ларца – одинаковы с лица. Наверняка, от армии косят, а сами в униформу наряжаются. Зачем? Чтобы спрятать непохожесть, не выделяться из стаи, не прослыть белой вороной, или ещё зачем? Одни так, а другие, наоборот, раскрашиваются, наряжаются шут знает во что, делают ирокезы или наоборот, наголо бреются, чтобы выделиться, показать так свою индивидуальность». - Ухмыльнулся я и подумал, что должно быть старею.
Мы пошли проводить их. Тимофей, как он сказал: «на всякий пожарный случай», дал старшему парню черенок лопаты, оказавшийся в маршрутке.
Пока шли, я узнал, что Тимофея, капитана десантника, комиссовали по ранению два года назад. Он помотался по госпиталям, подлечился и теперь, чтобы не спиться от скуки, занялся делом - подрабатывает в охране. Я рассказал, что работаю в закрытом НИИ, что раньше там делали серьезные вещи, а теперь, до нас и нашего института дела особо никому нет. Не сильно распространяясь о научных делах, сказал, что сидим на бюджете, живем как в анекдоте: начальство делает вид, что платит зарплату, а мы делаем вид, что работаем. Потому все толковые, которые не разбежались, подрабатывают. Так и перебиваемся.
Поняв, что пацаны настроились, что не пропадут и не подведут, мы повернули назад и скоро услышали ветерана.
Он объяснял Витьку:
- Раньше, зайдет какой пожилой человек в трамвай. Молодежь тут же место уступит. Без напоминаний, как пружиной из сидения выстреливали. Как пули вылетали. Без напоминаний. А которые делали вид будто не заметили, так их народ пристыдит, хоть из вагона убегай. На всю жизнь запомнят! А теперь? В уши вставят эти штуковины. Наушники. Музыку бубниловку на полную мощность врубят и ничего не видят и не слышат. Это у них, как они сами говорят, отмазка такая.
Вроде как сильно умные. Придурятся и не причем. Я тут как-то вошел в троллейбус, гляжу, старушка стоит ветхая, как «Завет», а рядом вот такое дитя прогресса развалился, уши заткнул, глазенки в телефон воткнул, едет, как в песне: «ничего не вижу, ничего не слышу». Я наушник из уха его вытащил, говорю: «юноша уступи место инвалиду». Он глазками своими моргает, в толк взять не может, как и кто посмел, а сам сидит. Ну, я повторяю. Он мордочку свою скривил, но связываться не стал. Уступил старушке. А мог и в морду дать. Для этих теперь тормозов нету. Всё равно, старик или женщина беременная. Им по фигу. А вот кто им, когда у них ноги держать не станут, место при такой морали уступит? Это вопрос.
Старик замолк, выдерживая паузу.
У Витька ответ был готов:
- Этих сучков, надо в армию. Там быстро мозг куда надо поставят. Научат родину любить и старших уважать. А вам, отец, тоже не фига по транспорту переполненному шастать. Жить надо в тихом месте. В деревне. Дышать свежим воздухом. Заниматься по мере сил физическим трудом. Например, растить в теплицах огурцы или ещё чего. И жить вместе. А то мотаетесь по городу. Только переполняете транспорт и без того переполненный.
- Щщщщас! - ответил ехидно старик. - Щас, через четыре Щ. Я свое заслужил и горбатится на плантациях, как раб какой не собираюсь! А тебе надо, ты туда и катись. Сильно умный.
- Чего!!! - завелся Витёк, но увидел Тимофея и осекся.

2.
На обочине, не касаясь зловредных стенаний про молодежь, не слушая женские пересуды, будто в другом мире, на ящике, с которого был свергнут Витёк, сидела Полина.
Полина в заводском посёлке считалась красавицей. И мужа себе под стать выбрала. Крепкого, высокого. Основательного. На четыре года старше. Николай отслужил в армии, был помощником сталевара. Поговаривали, что вскоре мог стать сталеваром. С самой свадьбы жизнь у них заладилась. Построили домишко на краю посёлка. Не большой, на две комнаты, но красивый. Построили быстро, споро. Пришла в выходные бригада Николая. С друзьями друзей, подругами, женами, за два дня сделали то, что другие и за месяц не сделают. Потом на следующие выходные, и ещё, и ещё. Через два месяца так же весело как строили, отпраздновали новоселье. Осенью посадили сад, всё остальное, что положено и, через три года, маленький двухлетний Николенька бегал босиком под деревцами, срывал малину, смородину, а через семь лет, когда пришла ему пора в школу идти, на высоких деревьях красовались красными боками яблоки, радовали глаз груши, сливы.
Николай к тому времени был уже сталеваром. И теперь говорили, что скоро станет бригадиром. Полина работала в соседнем цехе крановщицей. Чтобы сынок не был дома один, договорились так, что когда Николай был в первую смену, Полина – во вторую, и наоборот. Зарабатывали хорошо, купили холодильник, стиральную машину, телевизор и даже мотоцикл. С коляской. И жили дружно. Весело. В выходные с друзьями на двух, а то и трех мотоциклах ездили за город на озера, в лес. Ловили рыбу, купались, жарили шашлыки, собирали грибы. Делали заготовки на зиму. Радовались сыну, друг дружке, друзьям, жизни. А вскоре и вправду Николай стал бригадиром.
В тот день Полина пришла из ночной смены, отправила сына в школу и прилегла. Заснула легко, быстро.
Когда тряхнуло кровать, проснулась. Потом громыхнуло. Сразу всё поняла и помчалась на завод. У проходных уже толпился народ. Гудели пожарные машины. Санитарные. Люди говорили, что взорвался снаряд. Старый, военный. Привезли вместе с металлоломом. Вроде бы и осмотрели все кому положено, проверили, да видать недоглядели. И рвануло. Кто оказался рядом погибли, а это почти половина бригады. И бригадир. Николай.
Говорят, что называть сына, как отца, плохая примета, что не к добру это. Что кто-то из двоих, на земле не задержится. Для кого как, а у Полины так и получилось.
На кладбище хоронить Николая не дала. Похоронила в дальнем конце любимого им сада. Первые недели не отходила от могилы. Не плакала. А возвращалась с работы, сразу шла к нему, к Николаю, садилась на скамеечку и смотрела на сделанную уцелевшими после взрыва друзьями, пирамидку. Не плакала, не вспоминала, как жили, а просто смотрела и смотрела на эту железяку и не хотела понимать, что под ней, под земляным холмиком, покрытым зеленым дерном, её Николай. Не хотела понимать, что его, самого родного, любимого, нет, и никогда не будет. Не известно чем бы всё это закончилось, но однажды, почти ночью, подошел Николенька, обнял Полину, и так от него пахнуло Николаем, что она зарыдала. Впервые с того самого дня. Рыдала взахлеб, долго, сама удивлялась, что не может остановиться. И, видать, отплакалась. Облегчила душу. К жизни вернулась.
И стали они жить вдвоем. Парень был в отца. Толковый, добрый, правильный. Быстро повзрослел, и стала Полина звать его, сперва с улыбкой – Николай Николаевич, а потом и всерьез. Конечно, чего и говорить, тяжело было без Николая, но с Николенькой не одиноко. Учился хорошо, по дому ничего просить не надо. Сам всё видит, делает. Как отец.
Медленно, тяжело, а оглянуться, так быстро, пролетело время. Закончилась школа. Призвали Николая в армию. А тут проклятая афганская война подоспела. Был слух, будто их призыв туда не заберут.
Когда провожали, возле военкомата, поддавший казак, должно чей-то дед, загорланил:
«Не для меня придет весна,
Не для меня Дон разольется.
И сердце девичье забьется
С восторгом чувств – не для меня»

На него матери зашикали, чуть не с кулаками накинулись, чтобы не каркал. Полина прижалась к своему Николеньке, почувствовала его тепло, как сердце у него бьется, ровно, не спеша, не торопясь, как у Николая, и поняла, что в последний раз…
И потому, когда через год в выходной день в дом пришли военные, сразу поняла. Говорили слова, дали коробочку с медалью, сказали, что сын её получил за отвагу месяц назад, Полина об этом знала из письма, сказали, что посмертно Николай Николаевич награжден орденом, но его вручат позже, когда пришлют из Москвы. Сказали, что сына будут хоронить торжественно, с оркестром на центральной аллее кладбища. Она покачала головой, повела их вглубь сада, показала могилу мужа и сказала, что надо здесь. Чтобы рядышком были.

Что же это за гадина такая костлявая с косой ходит и самых лучших, самых родных отнимает? Почему? За что? … И потянулась другая, уже третья жизнь, у Полины. День до вечера. Безрадостная, бессмысленная.
А недавно пришел какой-то, принес бумагу, что дом будут сносить, что будут строить на их месте не то многоэтажку, этажей в двадцать, не то комплекс с коттеджами, магазинами, саунами, бассейнами, а ей, вместо дома и сада, дадут квартиру.
Полина сказала, что не хочет никуда уезжать, что тут похоронены родные. Этот, пожал плечами, хмыкнул, что могилы или перенесут или сроют бульдозером. И теперь Полина ездила и ездила в администрацию, чтобы отстоять дом, сад, могилы, да толку чего-то никакого не получалось.
Она сидела на ящике, на обочине грязной дороги, сквозь свои мысли слышала никчёмную болтовню и думала: «Скорее бы оказаться в доме, в саду, возле родненьких мужа и сына».

3.
А возле маршрутки у водителя дело двигалось. Он уже открутил колесо, разбортовал и менял камеру.
Тимофей залез под машину, подергал шаровую опору. Вылез.
- Хреновое дело, - сказал, - шаровая накрылась. Надо снимать. А где новую брать?
И безо всякой надежды спросил у водителя: «Брателла, у тебя случаем шаровой опоры нормальной нету?»
Водитель бросил возиться с колесом, выпрямился:
- Поломанный? Ты точно знаешь? Сломался опора?
- Сломался.
- Опоры нету, - печально покачал головой водитель. - Я так и думал когда снимал колесо. И где брать этот опора, не знаю.
- Не боись. Тут поблизости поселок или деревня. А может и то и другое. Достанем. А ты как с колесом покончишь, откручивай шаровую. Да аккуратно, чтобы болты не свернуть, а то потом намаемся.
- Я всё сделаю правильно. Всё откручу. Всё сниму.

В меня кто-то со всего маху уткнулся, обхватил руками и отдыхиваясь, захлебываясь от бега, зашептал:
- Дядя Николай, дядя Тимофей, там нуль.
Я от толчка отшатнулся, еле устоял и увидел бледных, перепуганных пацанов, которых мы послали поглядеть на знак. Вспомнил, что одного зовут как и меня, а второго Санек.
- Тезка, Саня, вы чего? Что приключилось?
- Дядя Коля, - начал Санёк, - Мы дошли до указателя, того куда вы послали, глянули, а на нем, посредине синего прямоугольника нарисовано: «Ноль». Здоровый, мы таких никогда не видали. Всегда какая-то цифра, а на этом - нуль.
Коля держал Санька за руку и молча кивал.
- Ну и чего? Ноль так ноль. Вы то чего испугались?
- Мы сперва не испугались и тоже так подумали. А потом решили дальше пойти, глянуть чего там. А там всего в одном шаге туман. Дальше вообще ничего не видно. Я руку вытянул, руки не видать и такой холод, такой страх наступил. Мы с Коляном вообще-то не трусы, мы и ужастики смотрим и дрались со скинхедами, не боялись, а тут ужас пришел, сразу у обоих. Мы бежать кинулись. Оглянуться боялись. Еле добежали.
Я переглянулся с Тимофеем. Он мне кивнул, мол, не спроста эти штучки.
Тимоха подошел к пацанам, обнял обоих, прижал к себе, те отдышались, успокоились.
- Молодцы. Всё правильно сделали. И что дальше не пошли, и что вернулись быстро. Мы разберемся. Отдыхайте. Залезайте в маршрутку и расслабьтесь. Вздремните если получится, а мы с Николаем пойдем в другую сторону. Поглядим, что там, на той табличке написано. - Он показал на столб в противоположной стороне.
- А чего с Витьком делать будем? - спросил я.
- Да вроде тихо себя ведет, может ничего и не начудит. - Пожал плечами Тимофей.
Потом подумал и окликнул:
- Витёк пошли с нами, поглядим, чего в той стороне. Может шаровую опору найдем.
- А то! - обрадовался сивый.
- Надо бы вам молодежь не шаровую, а жизненную опору искать. Вот чего делать надо, - вдогонку проворчал ветеран. Видать сожалея, что не удалось доспорить с Витьком.
Потом подошел к женщинам, безостановочно токовавшим, и начал объяснять про жизнь им.
А Тимофей продолжил начатый со мной разговор:
— Вот ты подумай, в маршрутке пятнадцать человек. Этот балбес водила понятно чем занимается, а остальные. Я и Витёк, охранники. По большому счету ни хрена полезного не делаем.
- Точно! Ни хрена! - поддержал Витёк. - Таких сук на лесоповал надо.
- Это тебя на лесоповал? - развеселился Тимоха, - да ты там через неделю ноги протянешь.
- Я за идею готов!
- Ты лучше помолчи, фюрер недоделанный идейный. Лучше помолчи и послушай, а то назад к этому престарелому православному комуняке пойдешь.
- А я чо, я … пожалуйста, - не обиделся Витёк, - Как велишь, начальник.
Прошли немного молча и Тимофей заговорил:
- С нами понятно. Дальше, двое пацанов, вроде нормальные хлопцы, только чокнутые на своих смартфонах и соцсетях. Учатся, прости господи, какому-нибудь маркетингу, про который не то что они, а и преподаватели ихние ничего не понимают. Когда отучатся, станут продавцами работать. То есть тоже ничего полезного производить не будут. Идем дальше. Этот старичок – ныне, от нечего делать, правдолюб пенсионер, а когда работал, сидел в какой-нибудь конторе, бумажки из одной кучки в другую перекладывал и писал мало нужные предписания, которые никто не выполнял. Это по нему за версту видно. Ты, Коля, в своем институте делаешь науку, которая, извини, никуда не внедряется, а значит толку от неё как от козла молока. Тетки, то же самое или продают всякую лабуду, или ещё такое же. И так далее. На всю маршрутку один мужик, тот который из деревни, занимался реальным делом. Еду выращивал, работал. А остальные четырнадцать только жрут.
- Да и он, видишь, от безысходности сюда, к дочке перебрался, - кивнул я.
- Вот. Теперь скажи мне, скажи по совести, ну разве он один мог нас всех прокормить? И, в конце концов, на фига ему надо было горбатится одному на четырнадцать здоровых полудурков, паразитирующих на нем? И даже не это главное. Если уж совсем честно, то разве он те копейки, которые имел, должен был получать за свой труд. За то, чтобы встать засветло, подоить коров, покормить свиней, весной посеять зерно, вырастить летом, потом собрать и так и далее.
Да он, если по-честному, должен денег иметь побольше банкиров. А нет, зарабатывал он не больше меня, задницей сидящего на стуле и тупо глядящего на всех входящих в контору и выходящих из неё. И пока такая несправедливость будет, никогда у нас ничего путного не получится. Сколько не рви на себе рубашку и не вещай по телику о любви к родине. Любовь к родине, она не в трепотне и кудахтанье со знаменем в руках. Она в работе, в деле, которое ты делаешь и от которого каждому польза. Не выдуманная политиканами польза. Не чиновничками, готовыми лизать жопу любому начальнику, лишь бы ничего не делать и сидеть на сытном месте. Польза она не от сидений в мягких креслах с важным видом и голосовании за ненужные или мало нужные законы, по которым один хрен никто не живет.
Тимофей замолчал. Какое-то время мя шли молча.
- Короче, пахать надо, реальную пользу приносить. Зерно выращивать, другую еду, молоко доить, дома, дороги строить, машины для всего этого делать, - продолжил Тимофей видать наболевшую тему, - а мы ни шиша не делаем, а жить хотим хорошо. И чтобы на машинах хороших кататься, и чтобы есть вдоволь, и чтобы у каждого дом был или квартира, да не на первом этаже, а повыше. Да только так не бывает. Пахать надо тогда будет. А то удумали нефть и газ продавать, а остальное всё на денежки от этого покупать. Ничего из этого не выйдет, там ушлые ребята сидят, обдурят, а кого не обдурят купят, с потрохами купят, а потом ещё и сожрут.
Он закончил, махнул рукой, и замолчал. Правильно всё говорил этот толковый десантник. Я поглядел на него, вздохнул. Помолчали.
- Ты думаешь, я чего-то против скажу. Стану возражать. Не стану. Под каждым твоим словом подпишусь, - сказал я. - И про разделение труда не буду говорить, сам не хуже меня знаешь, что от него польза. Производительность повышается. Да вот когда к этому разделению присасываются кучи тунеядцев под названием топ менеджеры, а на деле туп-менеджеры, тупицы управленцы, попавшие на эти должности потому, что сынки или знакомые, дружки, и так далее больших чинов, то вся страна в заднице оказывается. Вести страну надо так, чтобы польза была, чтобы люди лучше жили, а эти, нынешние управленцы, как поганые козлы, залезли в огород и жрут чужую капусту. Да если бы только свое брюхо набивали, пол беды было бы, так они чего не сожрут, вытопчут или обгадят. А как с этой сволочью бороться, я не знаю. Революции, сам понимаешь, еще хуже жизнь делают, да и народа в них гибнет прорва ни за что ни про что. А миром эти никогда не уйдут. Как раньше, при социализме говорили: «Только смерть вырвет их из наших рядов».

Витёк шел немного позади, время от времени поддакивал или предлагал всех собрать в роты и заставить чего-то делать.
Подошли.
Синяя табличка оказалась со стрелкой. На ней было написано «Путь к Коммунизму» и стояла цифра. Только разобрать эту цифру не получалось. Дожди, ветра, а может мудрые идеологи стёрли краску. Вместо четких белых цифр на голубом фоне сверкающего надеждой жестяного листа было ржавое пятно и по краям облезшие выгоревшие на солнцепёке остатки краски.
Тимофей сплюнул, ехидно скривил губы и проворчал:
- Ну никуда от этих не денешься.
- А я говорил! - поддакнул Витёк. - Их всех давно надо было собрать поротно и отправить.
- Да, не хило приземлились. С одной стороны «Нуль» с другой «Путь в коммунизм», - кивнул я.
- Однако направление есть! - решил наполнить нас оптимизмом опытный командир Тимофей.
Что там на этом пути, бывший колхоз, совхоз, просто поселок или в самом деле «Светлое будущее всего человечества», на столбе не значилось. Надо было выяснять, и мы пошли.

Минут двадцать двигались в темноте. Луна закуталась в тучи, отсыпа;лась и не собиралась светить. Вдруг полыхнула молния, вдогонку ей громыхнуло, и перед нами оказалась гигантская не то стена, не то эстакада, не то акведук. По виду весьма старое, если не сказать старинное, а может и древнее. Здоровенные, отесанные в прямоугольники каменные глыбы от времени скруглились углами, обросли мхом. Разглядеть, что это было, не получалось. Слишком высоко.
- Ни фига себе отгрохали! - протянул Витёк. - Как это безобразие обойти?
- Да вон, гляди, кажется лаз, или тоннель, - показал Тимофей и похвалил - Молодцы, дотюмкали, а то на вертолете пришлось бы на ту сторону десантироваться или ещё как.
Тоннель был почти заваленным, длинным, темным и сырым, как ночь. Под ногами хлюпало, сверху сочилась грязная жижа. Должно быть там, наверху, был всё-таки акведук. Временами приходилось протискиваться между обвалившихся камней. Эхо умножало каждый шаг, превращало чавканье башмаков в стук. Будто тикали такие же гигантские, как акведук, часы. Иногда к этому тиканью добавлялся рык и скрежет. Будто старую баржу тащили по камням. Далеко-далеко светилась луна.
- Теперь тебе Витёк понятно, что такое «Свет в конце тоннеля»? - чтобы разрядить давящий напряг, показал туда Тимоха.
- Теперь любому понятно. Не понятно за что нам эти непонятки, - ответил тот, - Ну да разберёмся. Виновные будут строго наказаны!
- Ну-ну, валяй, - кивнул десантник.

Наконец вышли.
Столб, в двух шагах от выхода, зло блеснул шляпками гвоздей. На них когда-то, должно быть, держалась табличка с очередным указателем или ещё чем значимым, а теперь болтался скрученный петлей обрывок проволоки.
Чуткий Витёк понял намек, пнул столб и прошипел:
- Я тебя самого, гаденыш, этой петлёй удавлю!
- Ты чего, - спросил я.
- А чего он, паскудник, орёт: «никуда вы не дойдете, ни до коммунизма, ни ещё куда, хоть повесьтесь».
- Молодец Витёк, - одобрил Тимоха, - по ушам его, по ушам! И язык прищеми!
Петля свалилась на землю. Столб, как и положено, остолбенел.

Ещё через полчаса, за поворотом дороги показалось странноватое, двухэтажное, блестящее в свете редких звезд здание, похожее на зеркальный куб. Этот стеклянный куб светился изнутри.
С какого бодуна и кто его тут, в полупустыне, в безлюдье построил было не понятно. Но построил. Может и в самом деле приближался коммунизм?
Однако, вряд ли. С чего бы? Вокруг слякоть, холодный мелкий дождишка, разбитая дорога, а коммунизм, как известно, - солнце, радуга, тепло, счастье всего человечества. Нет, не то тут, не светлое завтра, определился я, подойдя совсем близко к сооружению.
В этот миг там, на небе, кто-то будто занавеску раздвинул тучи, подсветил луной и глянул, зачем и кто среди ночи и холода тут внизу, по земле шляется. Увидев, хмыкнул, крякнул, сверкнул молнией, сомкнул тучи и опять ушёл спать. Чего тут ожидали увидеть, ведомо было только там, на небесах.
Витрины зеркального куба дышали торжественной аристократической холодностью. Над входом, в противоположность этой чопорности иллюминировала, то алым, то синим, то зеленым неоном и фамильярно подмигивала некоторыми буквами вывеска: «WELКОММ». Первая половина слова была написана по-английски, вторая светилась по-русски. Дальше пытались засиять ещё несколько знаков, но окончание слова в темноте, не читалось. Должно быть неоновые трубки перегорели.
Витёк ткнул пальцем и объяснил:
- «Вел» – значит хорошо, а «комм» - это коммунизм. Только «унизм» у них квакнулся, или на электричестве экономят. Я этих коммуняк знаю. Тут ухо востро надо держать! Эти точно подлянку кинут.
По широким ступеням мы поднялись ко входу. Понятности не прибавилось. Над ржавым висячим замком, на цепи свисавшем с ручек стеклянной двери, трепыхался приклеенный скотчем листок с размазанным от дождя словом «СЭКС».
- Круто! - сообщил Витёк и робко осведомился, - это, что ли, бордель, или чего?
Ниже мелкие буквы разочаровали: «Сакраментальный экспериментально- коммерческий серпентарий».
- Гадюк что ли доют за деньги? Экспериментаторы хреновы, - возмутился Витёк.
Пахнуло рыбой и раздался из-за наших спин голос:
- Не, гадюк отпустили на волю. Экологи. Боролись, боролись за сохранение животного мира и добились. Выпустили и гадюк, и кобр, и гюрз, и еще всяких гадов. Каждой твари по паре. Осталась вывеска и ту скоро дождём смоет. Так что сэксу, мужики, больше не намечается. Правды ради, скажу, что радовались зеленые гринписы недолго, совсем недолго. Эти же твари их и перекусали. Всех. До смерти. Последнего намедни схоронили. А потом, когда экологических защитничков вертонутых не стало, мы с братаном Андрюхой, гадов ползучих тяпками перебили. А какие уцелели, поуползали куда подальше.
Мы, обернулись и разглядели говорившего. Был он худым, длинным и бородатым, в темно-синем старом плаще. На ногах у мужика болотные сапоги, в одной руке ведерко с водой в котором плескалось несколько рыбин, в другой – удилище с леской, закрученной вокруг старого, потемневшего от многолетнего применения, бамбука.
Я, неожиданно для себя, решил поддержать разговор:
- У нас в институте тоже решили экологией промышлять. Экспертами для чиновников: то запретить, это закрыть. А я директору говорю, что не закрывать надо, что так скоро вообще всё позакрываем, а где работать-то будут люди. Говорю: «Им помогать надо, узкие места расшивать».
- И чего, этот, директор?
И я, непонятно зачем, распушил хвост и расхвастался:
- Директор, он покривился, но говорит: « валяй, попробуй». Я и попробовал. Поехал на огромный химкомбинат, возле которого все эти экологи, как коты возле сметаны крутились, чтобы штрафами обложить или взятки получить. Узнал про самые вредный их отход, набрал килограмма три. Привез в лабораторию. Изучил, прикинул, куда его можно применить и вот чего  им для эксперимента привез грузовик отходов, попробовали, говорят, пойдет, на все сто! Короче, решил не одну, а две проблемы. Теперь у этих нет вредоносного отхода, а у тех проблем с сырьем и продукция стала дешевле. Теперь даже расширяться собираются.
- Круто, - протянул Витёк.
- А тебя-то отметили, или как? - спросил Тимоха.
- Меня-то. Меня-то, «или как». Отметили, - хмыкнул я, - Директор премию смешную выписал, да так и не выдал. А сам и к тем и к этим присосался. Вот теперь и подумываю, может своё дело открыть, что ли? Таких заводов полно. У каждого свои проблемы. На фига этих дармоедов лжеученых директоров-академиков катать на своём горбу.
- Этих лжеученых академиков надо гадюкам на пропитание откатить, в серпентарий, - поддакнул Витёк.
Мужик покачал головой:
- Не, не сомневайтесь, здесь этого сэксу в ближайшее время не будет.
Говорил он убедительно, не спеша, с расстановкой.
- А чего будет? - спросил Тимофей.
- Будет этот, опять запамятовал, - мужик поставил на землю ведро, почесал затылок и крикнул в темноту. - Как его, Андрюха, как его называют, который будет?
Мы присмотрелись и увидели бабу в огромном платке, распахнутой кацавейке, подбитой облезлым кроликом, в полосатой юбке и в таких же, как у первого, резиновых сапогах.
Баба выпрямилась и оказалась крепким мужиком. Под кацавейкой полосатилась длинная, ниже колен тельняшка.
- Ты чего, Петруха?
- Да я позабыл, как этот называют, который будет?
- Это Жорик, сменщик наш, он как ты, - Андрюха показал на Тимоху, - тоже военным раньше был. Гадов этих, почти всех, сам перебил. Жорик до этого дела дюже охочий. И тварей пресмыкающих, жуть как не любит. И сноровка, куда нам. Почти всех сам и укокошил.
Мужик отёр руки о подол тельника и переспросил: «так ты чего, Петруха?»
- Да позабыл я, как этот называют, который будет?
- А, этот, - Андрей отдышался, - будем узнавать ху из ху.
- Не, про ху я помню, а сперва который будет?
-А, сперва, сперва этот будет, хэллоу вин. Потому, как известно, ин вина веритас и что у пьяного на уме, у тверезого на языке или наоборот.
- Мы в армии тоже языков брали. Полезное дело. - Согласился Тимоха.
- Да, так вот! Этот будет, хэллоу вин, - подтвердил тот, который объяснил про гадюк, - видишь, бурак прошлогодний копаем. Свекла перемороженная она слаще, это знать надо! Потом будем бражку делать. Потом гнать, потом от сивухи чистить и настаивать на поджаристых сухих яблоках, а уже потом, будет этот самый хеллоу вин. Понятно?
Мы кивнули, удивляясь замысловатости превращения одного мероприятия в другое.
- А вы тут чего? - проявил бородатый интерес к нам.
- А вы кто? Вас, извините, как зовут? - вместо ответа раскрыл рот я.
- Я то, - ну ты, прямо как фарисей какой, - хмыкнул худой, - Мы тут с братаном, Андрюхой, охраняем. Так сказать сторожим, а в свободное время на речухе местной рыбёшку ловим. Ловим так, по мелочам, смолоду к ушице привыкли, так и ловим. А зовут Петя.
Мужик приосанился, разгладил усы, бороду и протянул руку - Пётр.
Мы пожались.
- А ты кто?
Я назвался, остальные тоже.
- Молодцы, - похвалил он, и объяснил, - молодцы, что через нашу летнюю речушку перебрались, молодцы. А то многие не могут. Вроде и не широкая, а не простая. Ох, непростая. Коварная. Одним словом, злая речуха.
- Так это река! А мы думаем, чего это такое. Сперва думали эстакада, потом – акведук, а это река, - вступил в разговор Тимофей.
- Река. Хотя в известном смысле можно и акведуком назвать. Практически акведук, - подтвердил мужик, - Только мы его по привычке речухой зовём. А так, можно сказать, акведук. Старинный. Как говаривал поэт, «построенный ещё рабами Рима», а может и Греции, а может и до. Практически всегда был. Обычно по нему сюда народ сплавляется. А вы-то как, не по нему что ли?
- Мы под ним, по туннелю, - сказал свое слово Витёк.
- По тоннелю? Так он ещё не совсем завалился? А мы-то думали, всё, трындец тоннелю. Думали, завалился. Тогда понятно. Так вы тут чего?
- Да у нас беда. Полетела шаровая на «Газели». Пятнадцать человек посреди дороги стоят, маются, опаздывают по своим делам. Может, подскажите, где тут можно раздобыть шаровую.
- Шаровую? - забросил добычу прошлогодней свёклы, вытер руки о подол тельняшки и подошел к нам Андрюха. - Шаровая это не беда, это так, мелкая мелочь.
Мы пожали плечами, мол, кому мелочь, а кто в раскоряку на пустой дороге мерзнет.
- Так значит шаровую? - повторили братья.
Я кивнул. Тимофей и Витёк тоже кивнули.
- Значит шаровая, говорите? - снова спросили сторожа.
Я опять кивнул.
- Да, слышали, слышали про ваши дела, - задумчиво произнес Петруха. - Значит всё-таки шаровая.
- Кажется шаровая, - вздохнул Тимофей, - Шаровая опора.
- Опора, - уважительно протянул Пётр, - это, у Констаныча должно быть. В гараже Только у него. Больше негде.
- Точно, как ты допетрил? Опора это у него. Где ж ей ещё быть-то. В гараже должна быть, в гараже и есть, - согласился тот который копал бурак, - больше не у кого. Это только у Константиныча.
- Да, - подтвердил Петр, - там у него сейчас три «Газели».
- Уже три! Ёксель-моксель! Уже три, - опять удивился Андрюха.
- Ага, третью позавчера притащили. А я так соображаю, скоро будет и четвертая, - он глянул на нас и оба одинаково усмехнулись.
Мы пожали плечами: «Может, и сами справимся».
- А есть «Газели», значит и шаровые должны быть, - продолжил Андрей, видать любивший помудрствовать. - Только Константиныч теперь не в настрое. Он ещё от тех трёх не отошел. Так что и не знаю, может лучше переждать.
- А гараж-то далеко? - в надежде вернуть разговор в полезное русло вступил я.
- Не, тут, на задах нашей богадельни. - Петр показал на стеклянный куб, обтёр о плащ руки, засуетился и махнул мне, - пошли, провожу.
- Сходи, проводи его, Петруха, может и получится, - кивнул Андрей, взял лопату и направился назад к буракам.

За шикарным, переливающимся в свете луны зеркальным кубом съёжился убогий гараж допотопных времен. Трухлявый кирпич при каждом вздохе ветра сыпался в лужи, будто водяной ров отделявшие гараж от разбитой в грязь дороги. Проржавевшая жесть, литаврами похоронного марша гремела на крыше. Просевшие ворота, при каждой всполохе молнии и грохоте грома, строили удивленную гримасу, мол: «Как это безобразие и в этот раз не развалилось?». Однако, плод архитектурной мысли неизвестно какого века не разваливался. Жил. Свет в зарешеченном окошке это подтверждал. И даже внушал надежду.
- О, гляди! - показал Пётр на окошко, - тебе, кажись, повезло. Константиныч у себя. Мужик он правильный, поможет.
- А он, этот Константиныч, завгар тут у вас или начальник?
Петруха поглядел на меня удивленно, пожал плечами:
- Ну, ты парень даёшь. Начальник или завгар, говоришь? Хотя можно и так сказать. Можно и начальник, можно и завгар.
- А по имени его как, а то не удобно незнакомому и сразу «Константиныч?».
- Да, тебе, пожалуй неудобно, - Петр почесал затылок.
Я тоже почесал свой затылок в надежде, помочь сторожу.
- Он, понимаешь, постоянный, значит, зовут Константин. Понял? Раньше Константин Константиныч на югах был, потом, когда началась вся эта канитель, сюда перебрался. Сик трансит глориа мунди. - Подмигнул сторож.
- Слушай, - не выдержал я, - «откуда у парня испанская грусть», откуда и у тебя, и у брата твоего латынь?
Сторож хмыкнул:
- Да тут почти все так шпрехают. Тут тебе не халам-балам, Абы кого не берут. Даже с латынью не каждого. А с иным, при всех латынях и не заговорят. Сразу от ворот поворот. Понял. Вот то-то.
- А на фига латынь-то? Ну, я понял бы для охранников каратэ с матом, а эта на фига?
- Так сложилось. Традиция. Исторически. Вам не понять, - Петр вздохнул, поднял палец кверху. - Так никакая шушера не пройдет. В этом и есть главный смысл. Понял.
- Ну, вы даете! - Удивился я. - А где же учились всему этому?
Пётр тяжко вздохнул, потом засмеялся:
- Не бери в голову, научились.
- А чего в охранники пошли?
- Да мы тут недавно. Мы оттуда. - Парень показал в южную или юго-восточную сторону. - Когда там всё это безобразие началось, помыкались, помыкались, да и сюда к Константинычу пришли. Непростое было время, чего и говорить. Вспоминать не хочется.
Петруха докурил, помолчал, тяжело вздохнул и махнул рукой.
- Ну да ладно, не о том сейчас, - он поглядел на потухшую сигарету, спрятал в карман и продолжил, - ну, ты иди, а то Константиныч куда уйдёт, тогда до утра будешь сидеть. Только прежде чем войти постучи, представься, ну и т.д. Короче, иди, он правильных уважает, поможет.

4.
Я приоткрыл скрипучие ворота, прошел по короткому коридорчику, постучал в обитую дерматином дверь, услышал «войдите» и вошел.
После обычных интеллигентских реверансов и рассказа о трагической судьбе нашего малого общественного транспортного средства спросил про шаровую опору.
- Да вы садитесь, - устало произнес Константиныч, - Так что, говорите, у вас случилось?
Я повторил. Уже лаконично и без эмоций. Константин Константинович слушал, кивал, но было видно, что мысли его далеко.
- Да, - протянул он. - Знаю, знаю, есть у меня опора. Но толку-то. Поедите, опять влетите, опять полетит, опять попадете сюда или ещё куда. Толку-то что ставить? Пустое. Суета сует. Как говорится в медицинском анекдоте: «А смысл?».
- Там люди. Пятнадцать человек. Ждут. Надеются. Домой хотят попасть.
Он вздохнул, но не сочувственно, а, наверное, потому, что не слышу его и не понимаю.
- Ну, как хотите, я сказал, предупредил. В конце концов вы взрослый человек. Должны отвечать за последствия своих деяний.
Я воспринял это как согласие, стал благодарить.
Константиныч говорил: «Не за что», печально ухмылялся, и постепенно стало доходить, что не нужна мне шаровая опора, не надо вообще просить и всё такое. Что наоборот, надо прочистить уши, мозги, слушать и слышать, что он произносит, наматывать на ус, заглянуть чуть дальше своего носа.
Завгар почувствовал изменение моего настроя, сказал: «Ну слава Богу, кажется не зря бил языком!».
В это время дверь распахнулась:
- «Здорово, Константиныч!» - жизнерадостно прозвучало с порога, и к столу начальника протопал длинный мужичок лет за тридцать, в косухе с никелированными клепками.
Джинсы, то цеплялись за казаки, отчего казались короткими, то шмыгали обтрепанными краями по полу. Казаки скрипели. Длинный развернулся и плюхнулся на стул. Железный стул крякнул, но выдержал. Парень глянул на него, улыбнулся, показав дырку вместо зуба, и сказал:
- А стул-то у тебя того, не очень, надо бы подварить. Я могу.
Кого-то он мне напомнил. Кого? Сообразить не получалось. Длинный расплылся в улыбке, и сложилось! Напоминал он мне недоделанного. Самодельные клёпки на косухе из дерматина. Те же клёпки, неровно налепленные на казаках. На руках кожаные перчатки без пальцев. Всё то, да не то, так, да не так. Каждое лыко да не в строку.
- Ты же Толя в Сочи укатил? - глянул на него с показушным удивлением завгар. - Не сложилось, что ли?
- Ага, не сложилось. Погнался за длинным рублем. Обещали золотые горы и, как всегда, надурили, - снова расплылся в улыбке байкер.
- Чего, прикупа не знал, что ли? Надурили? - Константиныч для удобства разглядывания гостя движением морщин сдвинул очки вниз от переносицы.
- Ага! Поселить обещали в гостинице, а согнали всех в общагу. В комнате по десять человек. Платили в три раза меньше, чем обещали. На фига мне такой козе баян. Столько и здесь заработаю запросто. И в своей квартире жить буду. И вообще…
- Это всегда так бывает. Реклама двигатель прогресса. А я тебе говорил. Не дергайся, не суетись. - Подытожил Константиныч, выдержал паузу и продолжил. - Да все вы не слышите, чего вам говорят. Не слышите. Только себя и слышите пока жареный петух не клюнет. Глаза мои не видали б всего этого. Чего теперь делать-то думаешь?
- А к себе возьмете? - вставил давно придуманное предложение длинный.
- К себе? А пил зачем? А суетился? Тьфу! - Константиныч в сердцах махнул рукой, вздохнул, покачал головой и снова замолчал.
Константину Константиновичу по виду было, пожалуй, за шестьдесят. Понятно, что работничков он видывал сотни, если не тысячи, и давным-давно умел и знал, как и с кем разговаривать. Вторая пауза затянулась еще дольше первой и пока длилась, пришелец заметно сжался и притих.
- Так тебе же денег много надо. А у нас с этим не очень.
- Мне надо чтобы по-честному. Я пить полгода как завязал. Даже там не уговорили. Надо, чтобы снова не запить.
- Бросил это хорошо. Это правильно, - давил на психику Константиныч.
- Я всё могу. И двигатель, и электрику и на компьютере, и вообще. Сами знаете.
- Да знаю, знаю.
Начальник опять замолчал. Молчал и Анатолий.
- Есть у меня на время одна работа, - как будто вспомнил Константиныч.
- Какая? - встрепенулся Толян.
- У нас тут одно помещение. Давно я хотел его отремонтировать, да руки не доходили. Могу показать.
-А сколько будет?
Начальник опять покачал головой, вздохнул, встал, сказал Анатолию «пошли», мне: «извините, я скоро» и ушел.
Через полчаса Константин Константинович вернулся.
- Я сказал, Толик подберет вам опору, б/у-шную. Продефектует, переберет, кое-что заменит, смажет, будет не хуже новой. Поработает. Новой у меня нету.
Я не понял перемену в решении завгара, поблагодарил и попросил поучаствовать в процессе переборки вместе с Анатолием. Показался мне этот Толян раздолбаем, который или втулки поставит не так, или смазку забудет положить, или ещё чего такое сделает, чтобы сэкономить свою минуту для ничего неделанья, что потом мне и остальным часов пять разгребать за ним придется. Константиныч внимательно на меня поглядел, сказал: «Вот это правильно. Это очень правильное решение». Добавил: «Карма она изменчива, что вчера было во вред, сейчас может пойти на пользу».
Рассказал, где найти Толяна и напоследок добавил:
- Тут вам не Клондайк, тут под ногами сплошное дерьмо. Тут думать надо куда идешь и чего делаешь. Постоянно анализировать надо, как на минном поле. Запомните! Ну, иди. С Богом.

Толян возился в слесарке. Старую шаровую он уже разобрал. Теперь искал новые втулки, ворчал и приговаривал:
- Тут чего найти, это как искать стог иголок в сенях.
Я кивнул и добавил:
- Скакал заяц по болоту – какая зарплата, такая и работа. Дело - время потехи щас. Так что ли?
- Не, это я делаю не за деньги. Из уважения к Константинычу, он мужик правильный. У него авторитет. По делу. Кабы знал, что так обернется не поехал бы за длинным рублем. Там плиты бетонные на людей падают от бардака и воровства, а денег платят с гулькин фиг. А мне это ни к чему. Лучше я тут. Тут верно, но медленно! Тут порядок, как в танковых часах.
Толян нашел вязанку пластмассовых штуковин, нанизанных, будто бублики на веревку, и стал подбирать подходящие для шарового пальца.
Нужные не попадались.
- Если про деньги говорить, хорошо работать бухгалтером. Всегда при деньгах, - Толян мечтательно вздохнул, сглотнул слюну и спросил, — а ты кем хотел бы работать?
- Я бы? Я бы хотел бюстгальтером.
Толик гыгыкнул:
- Такого не бывает, за такое самому надо платить.
- Это точно, такого не бывает. А бывает, что едешь по городу и бабах попадаешь хрен знает куда в какую-то пустыню с поломанной шаровой опорой.
- Это запросто, - кивнул Толян. - У нас завсегда не туда попадаешь. Планида такая. Не понос так золотуха сам не обделаешься, так в чужое вляпаешься. Это у нас запросто. Вот наоборот, редко.
Толян нашел подходящую втулку, зачерпнул ей как ковшиком солидол из банки и приладил к пальцу. Потом, то же сделал со второй и стал собирать конструкцию, чередуя старые части с найденными в недрах мастерской. Собрал. Вытер от остатков смазки и гордо показал мне:
- Пользуйтесь на благо нашей любимой и великой родины.
Потом прищурился, хитро поглядел на меня, погрозил пальцем и сказал:
- А вы, как я погляжу, большой хитрец.
- Да нет, Анатолий, не такой уж и большой, всего сто семьдесят пять сантиметров от рождества Христова.
Толяну юмор в его стиле понравился, он завернул собранную конструкцию в лист пергамента и протянул мне. Я пожал ему руку, сказал «спасибо» и мы расстались.
Решил, что надо бы зайти к Константинычу, поблагодарить, но кабинет был заперт. Я поглядел на часы, они остановились и, судя по всему, давно.
Подумал: «Заждались меня Тимофей с Витьком. Матерят, наверное, почем зря.
Вернулся назад. Братья отмывали от земли бурак. Гнилую свёклу отбрасывали, остальную складывали в бадью. Тихонько мурлыкали про «из-за острова на стрежень» и переговаривались.
- Ну, как с людьми: гнилые - туда, хорошие – сюда, - говорил Пётр
- Всё едино. Все Богом созданы, все Божьи создания, - соглашался Андрей.
- Может их не стоило? - вздохнул Петруха.
- Нехай поблукают, - ответил Андрей, - пообвыкнутся, оно на пользу пойдет.
- Думаешь?
- А то.
Я кашлянул, отвлёк их от разговора, показал шаровую, сказал: «Спасибо за помощь, всё получилось», спросил: «А куда Тимоха с Витьком запропастились? Не дождались что ли?».
Петр, отрывался от хэллоувинных забот, почесал затылок и, не глядя на меня, сказал:
- Э, ты понимаешь, тут у нас дрожжи сдохли, так мы твоих, э, ребят, ну, чтобы, без толку не маячили послали за новыми, а за одно за узюмом. На узюме бражка, как бы это сказать, жуть как быстро доходит и крепчает. Слыхал, небось?
- Нет, не слыхал.
- Ну, это, коли не слыхал, так теперь знай. А ты, вот чего парень, заимел опору и слава Богу. Не топчись тут. Поспешай назад. Дружки, это, догонят. А чтобы не разминуться или мимо не проскочить по сторонам поглядывай, а не то они и опередить могут. Ну, давай, так сказать поспешай, покедова.
Я ничего не понял во всем этом изюме с дрожжами, но ещё раз поблагодарил и заспешил назад, к маршрутке.

5.
Тимофей медленно просыпался и не мог сообразить толи во сне, толи в щёлки, почти закрытых глаз, видит голову коня. Конь дышал ему в лицо, глядел умными глазами, щипал редкую, только вылезшую из земли травку, позвякивал сбруей. Вдруг поднял голову и тихонько заржал. Тимофей открыл глаза, и увидел висельника. Тот в длинном, ниже пят, мешке, раскачивался на ветру, как будто хотел дотянуться до столба, зацепиться за него и вылезти из петли. Рядом раскачивался другой, над тем уже основательно потрудились птицы и солнце. Вони почти не было, а был только скрип костей, веревки, да сладковатое смердение. Под виселицей Тимофей увидел два трупа уже обглоданных падальщиками. Один в руке сжимал кривую саблю, подле другого лежал колчан со стрелами и лук.
Не было ни страха, ни удивления. Тимоха понимал, что еще не проснулся. А вот как заснул, не понимал. Вспоминал, что стоял с Витьком, что ждал Николая возле стеклянного куба, разговаривал с братьями охранниками, да видать враз сморило, потому и заснул.
Далеким, сквозь сон разумом, через силу соображал, что пора бы проснуться, что хватит спать, а то и не до такого можно доглядеться! Тимофей встал, перекрестился, оглядел место. Было оно не знакомо, хотя дорога вроде бы та, по которой они шли ночью. А вот леса справа вроде не было. Да и речушки, которая теперь журчала слева он не слышал, хотя всегда четко различал и запоминал звуки.
Тимофей подошел к мертвецам, выбил ногой у обглоданного, должно быть басурманина, саблю, подобрал колчан, лук и пошел к речушке. Конь пошел за ним. Тимоха вымыл старинного вида оружие, отер, потом положил на траву. На всякий случай перекрестился и помолился Божьей Матери. Удивился себе, поскольку человеком был не набожным, скорее наоборот и молиться за ним не водилось. Усмехнулся, ополоснул лицо. Холодная вода обожгла, и он проснулся. Проснулся и остолбенел! Не сон! Речка настоящая. Вода тоже. И сабля и всё остальное. Вокруг не опустошенная солнцем и ветрами полупустыня, а трава, живое поле.
Потом перекинул лук через плечо, будто всегда, а не первый раз в жизни так делал. Поднял саблю, покрутил в руке, рубанул воздух. Получилось ладно. Точно под него была. Помянул добром, в мыслях, отца, с детства научившего фланкировке, метанию ножей, джигитовке и прочим казачьим премудростям, в нынешней жизни, да и в армии вроде бы не нужным, но в душе, в сердце во всём естестве сделавшим нечто главное. То главное, что теперь ученые и политики называют «идентификацией». А если сказать по-простому, то получится: «Казак казака видит издалека». Потом пожалел, что сабля была без ножен и придется всё время держать в руке. Напоил коня. Сел на него, перешел вброд мелкую речку и направился к вершине пологого холма, который начинался прямо от берега. Мать честная! Прямо под холмом пировали. Человек двадцать. Тимофей пригнулся, чтобы не заметили. Развернул коня и поскакал назад. Но видимо запоздал, потому что там, под холмом заулюлюкали, послышался топот, началась погоня. Он краем глаза увидел Витька, закричал, чтобы тот спасался, скакал к лесу и сам помчался туда. Витёк толи не расслышал, толи не понял, продолжал оставаться на месте и глядел на приятеля. Тимофей натянул поводья, чтобы повернуть, но коня понесло, он мчался и мчался, а Витёк оставался на своей лошади там, возле висельников. Тимофей тянул поводья, орал на коня, и ничего не мог сделать. В голове его представлялись ужасные картины пленения бестолкового дружка, измывательств над ним нехристями, а потом рабства или мучительной смерти. Всего такого, о чем в детстве читал в книжках и школьных учебниках по истории. Но сделать ничего не мог. Конь летел к лесу. Тогда Тимофей соскочил с него, больно ударился о сухую землю. На мгновение потерял сознание. Потом вскочил, открыл глаза и увидел висельника с мешком на голове. Тот продолжал раскачиваться. Рядом раскачивался другой, над тем уже основательно потрудились птицы и солнце. Витька нигде не было.
Висельник, наконец, дотянулся до столба, к ужасу Тимофея стал карабкаться вверх, к перекладине, уселся на нее, размотал петлю и стащил мешок. Под мешком, там, где должна быть голова были ноги. Тимофей, опять перекрестился и только потом сообразил, что висельника вешали за ноги.
- Эй, хлопчик, пособи слезть. Видишь, изнемог. Проклятая татарва, гореть им в аду нанизанными на прутах железных, подвесили, - хрипел тот, - А потом, ежели за сутки не сдохну обещали на кол посадить.
Тимофей помог бедолаге спуститься с проклятого места, напоил водой из армейской алюминиевой фляжки. Тот оклемался, удивился диковинному сосуду с затычкой на резьбе, уважительно покачал головой, отдышался и завалился на спину. Минут пять смотрел, не мигая в небо, потом сказал:
- Еще надо пить, а то помру.
Тимофей вспомнил, что поблизости речка. Осмотрелся, услышал журчанье и заспешил. Набрал воды, принес казаку. Тот лежал без сознания.
Эй! - разбудил Тимофей, - Попей водицы.
Висельник открыл глаза, взял флягу и снова, как в прошлый раз не отрываясь опустошил. Но теперь не завалился, а наоборот ожил, закрутил головой, стал прислушиваться, вскочил, прошептал Тимофею:
-Тикать надо. Слышь, татары возвращаются.
И верно, послышался топот коней. Подскакал Витёк и не спешившись затараторил: «Брателло, тут сплошные непонятки. Тут не то кино снимают, не то мы с тобой попали лет на триста назад. Помнишь, по телику показывали про машину времени или про дыру во времени. Мы вместе глядели. Так вот, тут то же самое!»
Глаза у Витька блестели, сам был взъерошенный, возбужденный, готовый воевать, а если и не воевать, так активно действовать. За пояс скрученный им из какой-то длинной тряпки были заткнуты двуствольный пистоль и здоровенный кривой кинжал.
- Ты где это всё раздобыл? - спросил Тимофей и потряс головой ещё не до конца понимая где он и кто около него.
- Да вон там, - Витёк неопределенно махнул рукой, - Там этого добра валом. Кажись, всё-таки мы в прошлом. В том леске какая-то заварушка была. Народу порубанного человек восемь. Должно, было побоище. Я и взял на всякий случай. Надо было ещё саблю прихватить, да я распереживался, поехал тебя искать, а саблю забыл. Было же не понятно где ты и как тут вообще очутились.
- А коней где скоммуниздил?
- Так там же. Стояли. Два. Я и взял. Тебе и себе. А чего, нельзя что ли? - обиделся Витёк.
- А это кто? - Витёк только теперь увидел казака.
- Я Степан, - ответил тот, подкинул ногой саблю, лежавшую на земле, ловко поймал не сдвигаясь с места, крутанул восьмеркой перед собой. Сабля от быстроты движений исчезла, остался только свист да колыхание разрубаемого воздуха, потом снова появилась. Казак воткнул её перед собой в землю, подумал и добавил, - Степан Тимофеевич.
- Ловко! - восхитился Тимофей, знавший толк в таких делах.
Свист и топот коней не дали договорить.
- Вот теперь точно татарва, надо уносить ноги! - закричал Степан, вскочил сзади Витька на коня и они помчались к леску.
Татары улюлюкали, крутили над головами арканы и нагоняли. Степан вытащил у Витька из-за пояса пистоль, крикнул: «Отдай стремена!». Витёк сообразил, вытащил ноги из стремян, Степан перевернулся, оказался лицом к татарам, вставил ноги в стремена, приподнялся и выстрелил. Ближний татарин откинулся назад и рухнул на землю. Следующий выстрел свалил второго. Остальные замешкались на секунду, приотстали, но скоро опять стали нагонять и охватывать с обеих сторон, чтобы наверняка не упустить. Лесок приближался. Кони влетели в него и встали. Тимоха и Витёк выскочили из сёдел и свалились на землю. Степан поглядел на них, хмыкнул и спешился.
- Вы, я гляжу хлопцы не тутошние. По лицам вроде православные, а по виду нет, не станичники. Ну да не о том теперь. Я энтих басурманов знаю, они навряд в лес сунутся. А если чего, так тут от меня не уйдут. - Степан зло улыбнулся и забрал у Витька кинжал - А вы бегите в ту сторону. Там дорога. Вам к ней надо.
- А ты чего? - спросили оба.
- Мне туда нельзя. Моё место тут. Только вы православные не мешкайте, скоренько бегите, а то плохо всем будет.
Тимофей и Витёк обняли казака, попрощались и поспешили.

Старый редкий лес скоро закончился, начался сплошной высоченный терновник. Продираясь сквозь него, Тимофей и Витёк исцарапали руки и лица в кровь, а вот фирменные куртки трещали, скрипели, но не рвались. Охранники пробились сквозь заросли и увидели ручей. Прозрачная вода скользила по разноцветным голышам, поблескивала в свете луны, манила, шептала. Мужики припали к ручью и долго пили. Потом умылись, услышали шум автодороги, побежали туда, увидели промчавшийся грузовик и только теперь разом спросили: «Что это было и было ли вообще? Почему там день, а тут ночь, там солнце, тут луна?». Ответа, само собой, не было, но это не озадачило и даже не насторожило.
Тимофей сообразил, в какую сторону надо двигаться и они пошли. Шли долго, устали. Даже Витёк перестал хвастаться, как он ловко уложил двоих лиходеев.
Послышался слегка уловимый, потом явный шум легковушки. Охранники едва успели отскочить на обочину. Мимо промчался «Мерседес».
- Чтоб тебя! - ругнулся Витёк.
Раздался хлопок. «Мерс» сделал в воздухе сальто, несколько раз перевернулся, продолжал кувыркаться, превращаясь в искореженный комок железа. Вдруг этот комок, повинуясь механическим законам, встал вертикально на задницу, метров сорок проскользил визжа жестью багажника об асфальт, выбрасывая снопы искр, потом грохнулся на колеса и замер.
- Сейчас бензобак рванет! - закричал Витёк. - Ложись!
- Не суетись, не долетит. Стой спокойно. Не спасем никого. Да там должно быть уже и нету живых. Вон как крутило и ломало.
Бензобак взорвался. Полыхнуло. Из машины выскочил человек, сбивая с одежды пламя, побежал в их сторону. Охранники кинулись к нему, помогли дотушить тлеющую одежду.
- Баллон, сука, лопнул. Только переобул резину. Только сменил на зимнюю. А он, сука, лопнул. И всё! - твердил молодой парень, - И всё! Взял и лопнул! И всё!
- Попей водички, там ручей. Приди в себя. - Тимоха повел парня к воде.
Постепенно тот успокоился. Поглядел на них, спросил:
- А вы кто?
- Мы? Мы по делам идём, - ответил Витёк, - а ты-то куда летел. Думать надо было мозгом! Вот и долетался! Был у тебя «Мерседес», а стал …
- Угомонись, - строго заткнул его Тимофей, - видишь человек не в себе, а ты ещё подливаешь, угомонись. Сам свой мозг включи, не жди пока помогу.
Витёк согласно кивнул:
- Да я чо, понял я, понял. Его же жалко. За него же обидно.
Парень видать окончательно пришел в себя, огляделся, спросил:
- А где это мы?
- Где, где, в Караганде! - не удержался Витёк. Потом спохватился, - На трассе какой-то, сами не поймём. Знаем только, что нам туда идти. Пошли с нами.
Парень покрутил головой, посмотрел на луну, потом на часы, чего-то повычислял, показал в другую сторону:
- Нет, мне надо туда. Я всё понял. Мне туда надо. Я знаю.
- Туда, так туда, - согласился Тимоха. - Ты не убивайся сильно. Железяка она и есть железяка, хоть и с колесами. Одна сломалась, другая появится.
Парень усмехнулся. Попрощались. Поглядели как он идёт. Уверенно, ровно, легко.
- Ладно, Витёк, пошли. Николай должно быть уже материт нас. Должно быть заждался.
- Не, - ответил Витёк, - не материт, он парень правильный

6.
Я шёл к развилке. Карман оттягивала завернутая в пергаментную бумагу почти новая шаровая опора, готовая заменить поломанную. Шёл гордый незряшным походом. Во всю глядел по сторонам, чтобы, как говорили братья, не разминуться с Тимохой и Витьком. Хотя разминуться на этой узкой дороге, на которой две легковушки разъедутся с трудом, было почти невозможно. Над головой пролетела большая ночная птица, ветер шумнул листьями деревьев. Луна, то освещала путь, то скрывалась за тучами. Было спокойно, радостно, хотелось поскорей встретиться с новыми друзьями, показать добытую опору, похвастаться, что дали, дали бесплатно, просто так, потому что хорошие люди. Было чуть жалко, что не удалось перед уходом увидеть и поблагодарить Константина Константиновича.
На развилке никого не было. Столб безразлично глядел шляпками гвоздей в ночную мглу. Я простоял недолго, подождал, потом развернул шаровую, разгладил бумагу, нацарапал на ней, оказавшимся в кармане рубашки карандашом, что нашел опору, что их не дождался и пошел к маршрутке. Написал, чтобы догоняли. Прикрутил проволокой, пергамент к столбу, сказал столбу, чтобы тот никуда не уходил и, слегка расстроенный, что не удалось обрадовать ребят, показать им шаровую, отправился восвояси. Время от времени останавливался, прислушивался, надеялся, что Тимоха, Витёк догонят и вернёмся вместе.

Один раз в темноте разглядел старый деревянный дом. Дверь на ржавых петлях заскрипела, будто проблеяла овца, и открылась. Вышла полная женщина, вслед выглянула старушка, печально посмотрела на дочь, запричитала:
— Ты ко мне почаще заходи Танюша или хотя бы каждый день звони. А то помру, соседи найдут мертвую, а тебе стыдно перед ними будет, что тебя не было.
- Я же тебе и так по два раза на день звоню.
- А ты не перечь, не перечь мне. Позвонить не трудно, а мне в радость поговорить. Я же целый день одинешенька сижу. Только с тобой да с телевизором разговариваю.
- Давай кошечку тебе принесу, с ней будет веселей.
- За ней приглядывать надо, а мне тяжело нагибаться стало и ходить. Нет, кошечку не хочу. Да и воняют они эти кошки.
- Ну как знаешь, пока, мамуля, - женщина помахала старушке рукой.
- Пока, - в ответ замахала старушка, потом вспомнила, что у неё всё болит, вздохнула и заперла дверь.
Мне не захотелось встречаться с этой женщиной и я ускорил шаг.

Уже показалась маршрутка когда Тимофей и Витёк догнали меня. Витёк опять энергично доказывал, спорил, убеждал. Тимофей ухмылялся, повторял: «Ну- ну, давай-давай».
Возле маршрутки чего-то происходило.
Из неё вылез жилистый старик с красным флагом. Должно быть содрал с кабины водителя занавеску с золотой бахромой. Присандалил её к черенку лопаты, поднял эту хоругвь и направился в степь, в сторону где начинало светать. Половина головы вождя мирового пролетариата затрепетала на ветру, призвала к движению. Человека четыре пристроились за ним.
- Гляди, Николай, - толкнул меня Тимофей, - дедок-сталинист, единомышленников уводит. Должно быть напрямки потопают в «Коммунизм».
И верно, народ под знаменем перестроился и пошёл в сторону синей стрелки с табличкой.
Возле маршрутки переминались с ноги на ногу двое пацанов. Водитель и мужик-фермер курили на давно снятом колесе. Чуть поодаль, на ящике сидела Полина.
- Далеко не уйдут, сейчас поставим шаровую, колесо прикрутим, поедем, подберем их, - расхорохорился я, - пошли скорее.
- Коля, - обнял меня Тимофей, - давай шаровую, тебе туда не надо идти. Ты тут оставайся. А нам пора. Оставайся тут. Тебе не надо туда. Прощай дружище.
- Прощай, - вслед за ним хлопнул по плечу Витёк, многозначительно подмигнул, показал на шаровую, сказал, - «это фигня, у тебя у самого теперь есть о-го-го какая опора. Настоящая! Главная!».
- Какая?
- Ну, ты даешь! Ну, ты хоть и ученый из института, а так ничего и не просёк. Как этот, который землю. Вечно забываю. Как геометр.
- Геометр, при чем здесь геометр?
- Ага, как геометр.
И тут Витёк ошарашил меня, продекламировав:

«Как геометр, напрягший все старанья, чтобы измерить круг,
Схватить умом искомого не может основанья,
Таков и ты при диве том:
Не смог постичь, как сочетаны были
Лицо и круг в слиянии своем;
Нет, собственных тебе недоставало крылий;
И может хоть сейчас
В твой разум грянет блеск с высот,
Неся свершенье всех ЕГО усилий.
Проснись, увидь высокий духа взлёт;
Который для тебя открыла,
Любовь,
Что движет солнце и светила»


- Ну, теперь-то понял?!!! - не оборачиваясь помахал рукой Витёк, - Покедова, может ещё и свидимся!
Я стоял с разинутым от удивления ртом:
- Чего, понял??
И вдруг дошло…

Когда вывели из комы, рассказали, что маршрутка взорвалась, что меня выбросило метров на восемь. Медики и полиция приехали на редкость быстро. Это и спасло. Остальные погибли. Все. Мгновенно.