Когда он приходил, то вместе с ним являлась Радость. Хотя, если посмотреть на него, ну ничего особенного! Маленького роста, широкоскулый, весь какой-то серо-желтый, вместо брюк немыслимые шаровары, вместо рубашки - куртка со множеством нелепых карманов.
Но они -то и были источником удивления и радости, поскольку из них извлекались такие же нелепые неожиданности и моя челюсть не успевала смыкаться, вытягивая рот в большую букву О.
Помню, достает однажды свисток самодельный и спрашивает:
- Хочешь чуда?
Кто же его не хочет! Тогда он дунул в него с такой силой, что у ветхой моей прабабки, возлежавшей на печке сразу обнаружился слух и заодно голос, возопивший : «Какого черта!»
- Видишь – она теперь слышит!
- Можете сделать так, чтобы она еще и видела?
- Могу. Но не буду. Опять начнет в погреб лазить.
И действительно, лучше не надо. Ослепла бабка еще до нашего приезда в деревню, но это не помогло ей избавиться от пристрастия к пирушкам и в компаниях , и в гордом одиночестве. Пока был жив прадед, он таскал ее на спине на празднества. Однажды после веселья в гостях, ей показалось недостаточно выпитого и она ночью, слепая, нашла погреб-ледник во дворе, где было припрятано дедом спиртное и убрана лестница, да и свалилась туда, сломав ногу. После смерти деда, она погрустнела и озлобилась, требовала выпивки и обзывала маму «русской свиньей», если та ей отказывала. Со временем она и слух стала терять, но каким то странным образом, то, что говорилось ей не слышала, а то, что не ей, слышала прекрасно.
Он же был в курсе всех наших семейных передряг и умело использовал это в своих «магических» сеансах. Однажды, вынул из кармана, блистаюший белизной носовой платок и говорит мне:
- Знаете ли вы, барышня, что этот платок обладает волшебным свойством узнавать тайны?
- Опять хотите меня разыграть?
- На этот раз никаких шуток. Все очень серьезно. Хочешь докажу?
- Все равно не поверю.
- А если это будет твоя тайна? Ведь у тебя ведь есть тайны, о которых никто не знает?
Тайны у меня были. И не одна. Первая заключалась в фотографии одного кроме меня никому неизвестного мальчика, а вторая в альбоме для рисования с написанным мною романом и мною же проиллюстрированном. Была и третья. Укромное место на южной стороне нашего двора, который по периметру был обнесен сараями, амбарами, скотными помещениями и прочими постройками , когда то небедного подворья. На соломенной крыше одного из сараев, где скрывалась я от «невзгод» судьбы, любовалась фотографией и писала роман.
- Как платок может это знать?
- Ну- ка подойди ко мне!
Я подошла и он , не долго думая, повесил мне платок прямо на голову и спросил:
- Платок, платок, открой тайну, дружок? Что говоришь? Фотография? Альбом?
Я обомлела. Тряхнула головой, сбросив дурацкий этот колпак и убежала в расстройстве чувств. До сих не понимаю, как смог он об этом узнать.
Время стерло почти все подробности моих с ним встреч, оставив в памяти радость воспоминания. Но при всем этом я помню какое-то невероятное напряжение и усталость в его глазах, а в уголках губ притаившуюся горькую усмешку всепонимания .
Он вернулся в село более чем через 20 лет, пройдя войну, жизнь в далекой Москве и еще одну тайную жизнь, о которой мало кто знал, а кто знал- молчал. Имя той жизни - разведка. Уже после сообщения о его смерти отец рассказал мне, что до и во время войны он был связным одной разведгруппы в Германии. Отсюда его великолепное знание немецкого языка. И сама судьба определила его стать учителем . Как он преподавал, я не помню. Но знаю, что после двух лет его обучения, я не знала проблем с немецким языком ни в школе, ни в университете.
Куда бежит усталая душа, где пытается укрыться? Конечно же,в детство, под сень родного дома, где можно уснуть в покое под треск огня в печи, под тихий говор матери с отцом, при свете тихих ламп и мурлыканье в ногах ленивого кота. Туда бежит душа, когда поймет, что все усилия стать больше и значительней, чем есть, ненужная тщета и суета. А главное в твоей судьбе – родители и родина. И только соответствие этому дает покой и волю.
Каждый приезд человека в село, будь то в отпуск или насовсем , был праздником. Ходили с героем дня от родственника к родственнику, от стола к столу не один день, пили, ели, пели, вспоминали. И когда спиртное окончательно распахивало душу, растягивалась гармошка, пускались в пляс с частушками, порой небезобидными. Наверняка, так встречали и его. Молода я была еще для таких радостей жизни, да и глупа, надо сказать, чтобы что -то понимать в той жизни. Я и не понимала. Как можно было бросить Москву и приехать навсегда в село, где и электричество только в обещаниях и в планах, где на многих домах соломенные крыши, а вода только в колодцах-журавлях, где в магазине лишь рыбные консервы, конфеты-подушечки и водка.Но, как говорится, не хлебом единым жив человек. И он приехал, и стал счастлив.
В тот день у нас тоже был праздник, если так можно назвать проводы. Мы уезжали из села навсегда, в далекую Эстонию, к маминой родне, к моей другой бабушке.
- Давай сыграем, - сказал он доставая из курицы дугу косточки.
- Как?
-Надо разломать мизинцем косточку, тем самым заключив пари.
Когда берешь что-то от меня, успей сказать «беру, но помню!», не скажешь- я скажу «бери и помни!», а ты проиграла и должна выполнить мое желание.
Я проиграла через пятнадцать минут. Он влетел со двора с вытаращенными глазами с огромным решетом, наполненным яйцами, сунул его мне в руки, крикнул «Подержи-ка!»и убежал в другую комнату. Тут же вернулся, ехидно провозгласил «Бери и помни!» и захохотал, глядя, как я стою с решетом, яйцами и разинутым ртом, совершенно забыв про пари. А я стояла и представляла, как буду исполнять его желание, где-нибудь под столом, крича петухом, как это часто делали взрослые, играя в карты. Он будто прочитал все это на моей физиономии, перестал смеяться и произнес:
- Вот тебе мое желание – чтобы через год вернулась!
Не вернулась, ни через год, ни через пять, ни через всю жизнь, которая проглотила меня, как крокодил котенка вместе с потрохами и шкуркой. А он, он остался там, в далеком заволжском, чувашском селе, где провели электричество, газ, где был колхоз-миллионер, где была построена новая школа, хотя и старая была неплоха, где утром пахло росой и рассветом, а вечером парным коровьим молоком от стада, которое возвращалось с пастбища домой, где не надышаться воздухом после грозы, а грозы, как взятие Берлина. И все это, учитель мой, взяла я и помню.