Рассказ баловня судьбы (Светлана Грачёва) / Проза.ру

   Напечатан в журнале "Великороссъ" (№ 84, 2016), в журнале "В курсе" (за 27.02.2019)

   1

   - Я никуда не поеду! Я привык к ребятам своего класса… И вообще я люблю наш город, а вы его не любите!.. Вы никого не любите, только себя! – с жаром выкрикивал я, особо выделяя голосом «не любите».
   Сердце моё учащённо билось, заставляя дрожать руки и подбородок. Я быстро ходил по залу, нервно подтягивая свои новенькие джинсы, которые сидели на мне безукоризненно, резко хватаясь за голову и лихорадочно запуская в волосы тонкие мальчишеские пальцы.
   Родители тихо сидели на диване. Мать, обмякнув всем телом, опустив голову, смотрела в пол и только изредка, не поднимая головы, исподлобья, поглядывала то на меня, неистово шагавшего по комнате, то на отца. Весь её вид молил: «Вы оба, не рубите с плеча».
   - Мы вернёмся к этой теме разговора в другой раз, – стараясь держать себя в руках, спокойно произнёс отец.
   - Никогда, никогда я не буду говорить с тобой… – выкрикнул я. – И с тобой тоже, – кивнул в сторону молчавшей матери, и предательская слеза покатилась по щеке. Я небрежно смахнул её с лица, злясь на себя, что не смог в полной мере показать мужской характер.
   Этим парнишкой был я, Андрей Данилов, ученик седьмого класса районного города И.
   Сейчас, вспоминая события более чем двадцатилетней давности, понимаю, что был не прав, объявив своим родителям настоящую психологическую войну. Известие о повышении в должности отца, второго секретаря горкома партии, взбудоражило тогда родителей. Ещё бы! Такой шанс мог упустить только глупец, потому что удача в карьере – дело особенное. Кто-то разбивает себе лоб, стучась во все двери, прилагая огромные усилия – и всё бестолку. А тут... Отцу предложили пост заместителя первого секретаря облисполкома.
   - Чудак-человек! – смеясь, говорила мать. – Я уверена, что твои друзья с радостью бы хотели оказаться на твоём месте. Не принимай всё, что они тебе говорят, за чистую монету.
   - Я им верю, как себе! – отстаивал я честь своих друзей. – Мои друзья уже сто раз проверены.
   - Давай сначала уедем из этого города, – с хитрецой во взгляде отвечала мать, – тогда, я думаю, не нужно будет ещё сто раз проверять твоих друзей.
   Я в тот момент отмахнулся от матери и надулся как мышь на крупу: закрылся в своей комнате и не выходил оттуда до глубокой ночи, пока не убедился, что все легли спать.
   На следующий день произошёл крупный разговор с отцом.
   - Хочешь ты или не хочешь, но тебе придётся подчиниться большинству в нашей семье, – веско сказал он. – Мы должны переехать.
   - «В нашей семье», – попытался передразнить я отца. – Вот именно, что в вашей. А я кто для вас – собачка на верёвочке? Должен бежать, куда мне скажут?
   - Не дерзи, Андрей, – пробовала остановить меня мать.
   - А что, я не прав, да?
   - Конечно, не прав, – вступила в разговор Ольга, моя старшая сестра. – Просто так нужно, и всё. Думаешь, мне просто? Я тоже не в восторге от переезда. – И всплакнула: – У меня на носу выпускные экзамены, а я среди учебного года меняю школу. А если экзамены завалю?
   - Не завалишь, – оборвал я причитания сестры. – Отец кому нужно позвонит, и ты все экзамены, как миленькая, на «пятерки» сдашь.
   Отец вспыхнул:
   - Мальчишка! Думай, что говоришь. Почаще держи язык за зубами – лучше будет.
   Я отстаивал своё право выбора. Хотел остаться жить с бабушкой по линии матери, потому что не представлял, как смогу жить, учиться без своих ребят, особенно без Сашки Радина. Мы были с ним братьями по духу. Отец не принял в счёт моего мнения, назвав его «необдуманным». Несовершеннолетний в данной ситуации не может выбирать – за его жизнь и здоровье отвечают родители.
   Вначале я выбирал выражения, но потом, когда отец задел меня за живое, обозвав «молокососом», довёл его до белого каления.
   Мой бунт был задушен, как гидра контрреволюции. Поверженный, обессилевший в неравном споре, я покидал любимый город и дорогих сердцу друзей.
   В те времена мы с Сашкой свято верили в дружбу; верили, что есть то особенное, порой неосознанное чувство в душе русского человека, которое никогда не даст угаснуть вечному светильнику бескорыстного братства. Так нас тогда воспитывали и учителя, и родители, и средства массовой информации, и … партия, и комсомол. Да, партия и комсомол. Сейчас много грязи излито на партийных и комсомольских работников того времени: не так, мол, воспитывали – готовили для себя болтиков и винтиков, которых можно крутить как угодно и сколько душе захочется. Не спорю, в этом есть доля истины. Но сейчас – страшнее!
   Мои родители, радостные, окрылённые изменениями в жизни, начали сборы. Я не хотел с ними общаться, представляя их чуть ли не кровными врагами. На все вопросы матери что-то бурчал себе под нос, не разрешая до себя дотрагиваться, а отца вообще избегал. Лучше сказать, мы друг друга избегали: отец посчитал мои запальчивые высказывания оскорбительными, а я не собирался извиняться перед ним, чувствуя себя униженным.
   Не думал, что когда-то с трепетом в душе буду бежать в школу. А вот бежал! Что-то подсказывало внутри, что мы с Сашкой Радиным расстаёмся надолго, хотя поклялись, что в свободное от учёбы время будем приезжать друг к другу в гости, а если не сможем, то настрочим письмо.
   - У меня с письмами не очень… – словно заранее оправдываясь, говорил мой лучший друг. – Вот по телефону поболтать – другое дело. – И расстроенным голосом прибавлял: – Но сам знаешь, у меня нет домашнего телефона.
   Я видел, что Сашка очень переживает, но не подаёт виду. Хотя как это скроешь, если за несколько дней похудел, глаза затянула печаль. Остальные ребята перед самым моим отъездом почему-то отстранились от меня. Так мне показалось. Какая-то пустота была в их взглядах, никчёмность в словах. Может, им не понравились мои подарки на память?
   Уезжали мы в город К. утром на горкомовской «Волге». Под ногами хрустел выпавший ночью снег, лицо обжигал январский мороз. Все были готовы к отъезду, стояли у машины уже с полчаса, но не могли отъехать. Ждали меня. Молча. А я стоял рядом со своей семьёй. Водитель сидел в машине и ждал команды главного пассажира. По его лицу было видно – нервничал. Но молчал. Важность персоны моего отца, казалось, чувствовала даже «Волга», тупая железка. А я ждал своих друзей, которые накануне обещали забежать ко мне перед школой, чтобы попрощаться и пожелать доброго пути. Моя голова вертелась из стороны в сторону, а глаза силились разглядеть при слабом освещении фонарей всех, кто двигался в нашу сторону. Моих ребят не было.
   Усиливался ветер, крутя и приподнимая вверх мягкий снег. Начиналась метель. Первой не выдержала сестра и, ёжась от пробирающего насквозь холодного ветра, юркнула внутрь спецмашины. Родители ещё держались и, повернувшись спиной к ветру, подняли воротники. Да и я нахохлился, как одинокий воробей на ветру.
   Как гром среди ясного неба раздался голос за моей спиной. Сашка Радин! Мягко упал в пушистый снег модный дипломат, который я ему подарил позавчера (их в нашем городе было мало). Мы неуклюже обнялись. Он погладил меня по спине, то ли жалея, то ли подбадривая. В наших глазах застыли слёзы.
   Непроизвольно у меня вырвался вопрос:
   - А где кореша?
   Мой друг замялся, но всё же ответил:
   - Я заходил к каждому… Их родители не пустили. Сказали, холодно сегодня… нечего сопли морозить. Пусть в школу сразу идут. Я поэтому и опоздал.
   Мне стало вдруг стыдно и перед Сашкой, и перед родителями. За что? Сам уж теперь не помню. Наверно, за свою опрометчивость в выборе друзей.
   Я посмотрел вслед удаляющемуся Сашке и подумал, что друг у меня только один, и им нужно дорожить. Со всеми остальными мы разошлись как в море корабли.
   Убитый, сел в машину.
   - Друзей много не бывает, – серьёзно, глядя мне прямо в глаза, сказала мать.
   «Волга» степенно двинулась с места и, набирая скорость, помчалась навстречу переменам. Одобрительно-ровно гудел мотор, возмущаясь только на больших колдобинах трассы.
   Метель заносила мои следы в нашем городе.
   Я притворился спящим.

   2

   Первое знакомство с областным городом К. мне не понравилось. Мещанские двухэтажные дома прошлого века недоверчиво глядели узкими окнами на всех, кто приезжал в заснеженный город. Безликие пятиэтажные «коробки», разбросанные между старыми домами, недружелюбно выглядывали из-под заваленных снегом крыш. Неприветливый город.
   Я никак не мог привыкнуть к новому месту жительства. Даже прожив в К. две недели, мне были по-прежнему неприятны его шумные улицы. Я чувствовал себя одиноким узником чужого города: ни одного знакомого лица, ни одной приветливой улыбки. Только холод на улице и в душе.
   Каждый день, приходя из школы, я видел радостную мать. Что-то тихо напевая, она готовила обед, натирала паркет, стирала, гладила наши вещи. Когда мы жили в нашем городе, мать приходила домой с работы тихая, неразговорчивая. Теперь же, любуясь своей работой, спрашивала всех, красиво ли смотрится паркет. Видимо, ей нравилось быть домохозяйкой. «Тоже мне радость, – думал я, – оставила бабушку одну в нашем городе. Кто ей поможет?»
   Как только мать собиралась поехать в родной город, я настаивал на поездке вместе с ней. Отец был против.
   - Ты сын работника облисполкома. За нашей семьёй следят тысячи глаз в городе. Тебе пропускать занятия в школе непростительно.
   - И что, до конца жизни мне нужно думать о твоей должности? – возмущался я навязыванием мне чужих обязанностей.
   - Мы живём в одной семье. Не забывай об этом, – учил отец. – Хотя бы только поэтому каждый из нас должен думать друг о друге.
   Слова отца казались мне приказом. Я бесился:
   - Что вы меня все учите? В школе нотации читают. Дома тоже нотации. Как вы мне все надоели, надоели!
   Отец только качал головой. А я радовался своей победе над властью отца. Мне нужна была свобода. Свобода слова. Свобода действий. Свобода, свобода, свобода…
   И отец уступал. Так я дважды смог встретиться с Сашкой Радиным. Мать оформляла или забирала какие-то документы – мне не хотелось в это вникать. Душа пела при встрече с Сашкой. Прежние мои приятели не спешили поделиться своей радостью от встречи, ограничиваясь только приветствием. Но я уже и не ждал от них большего. Всё перегорело в душе.
   Месяца два мы переписывались с Сашкой. Я писал обо всём, что приходило в голову, и мои письма были длинными. Сашкин листок в несколько строчек огорчал меня первое время. Что-то грызло внутри: я ради него готов строчить день и ночь... Потом притерпелся.
   В один из вечеров сестра рассказала о школьной встрече с детским писателем из ГДР. Несколько дней назад я читал анонс об этом мероприятии на доске объявлений. Мне было всё равно: русский или зарубежный писатель. Я не был любителем даже русской литературы. А тут немец. Если честно сказать, то меня не пригласили на встречу. А Ольга готовилась, ей дали ответственное задание. Сестра хорошо знала немецкий язык и смогла задать несколько вопросов зарубежному гостю. Я настолько был занят своими переживаниями, что почти ни с кем не общался. Закрою дверь в свою комнату и сижу один, злюсь: «Сашки рядом нет, а больше мне никто не нужен».
   Сестра, довольная собой и встречей, вступила в школьный клуб интернациональной дружбы – КИД. В клубе переписывались с ребятами из зарубежья. Ольга выбрала девочку из Германской Демократической Республики.
   - Молодец, Оля. Это правильное решение, – поддержал отец сестру. – ГДР – социалистическая страна. Там живут наши друзья. – И обратился ко мне: – Андрей, а ты не хотел бы переписываться с каким-нибудь школьником из другой страны?
   В голосе отца впервые не было повелительного тона. И я тут же раскис.
   - А почему бы и нет.
   - Попробуй.
   - А с кем лучше переписываться? – совсем подобрел я, чувствуя, что с моим мнением считаются.
   - Посмотри, что тебе предложат. А там уж… к кому душа потянется. – Как искусный дипломат, отец льстил моему самолюбию.
   Через два дня я был принят в КИД. Пересмотрев предложенные адреса зарубежных школьников, я выбрал четырнадцатилетнего мальчика из Лейпцига. Его звали Себастьян Шмиц. Нужно было написать ему на немецком языке.
   Немецкий я знал, мягко говоря, посредственно, хотя в дневнике стояла «четвёрка». Этот язык мне не нравился. Мои друзья в родном городе изучали английский, а я… До сих пор не могу понять, как нас, детей партийного работника, определили в немецкую группу, ведь английский был престижным, а немецкий – для троечников. Так даже сами учителя говорили. Я был хорошистом, сестра – почти отличницей. Почему отец не попросил директора школы перевести нас в английскую группу? Я ни разу об этом не спросил отца, когда он был жив. И в новой школе мы тоже остались «немцами». Правда, меня спросила классная руководительница, не хочу ли я перейти в группу «англичан»: пока учусь в седьмом классе, ещё не поздно перейти на другой язык. Я отказался. Eins, zwei, drei, Schreibikus, Freundschaft, Kamerad* – всё, что я помню из немецких слов. Могу назвать себя по-немецки и спросить, как зовут собеседника. Конечно, в то время знал больше. Но всё равно с моим слабым знанием языка переписка была невозможна. И вот тогда, впервые за два месяца, я потянулся к сестре. Написал письмо на русском языке – Ольга перевела на немецкий. Помню, как я рассматривал необычный конверт с синими и красными полосками, вкладывая в него письмо-листок. Особого воодушевления первый раз не испытывал, но в душе что-то засветилось.
   Первое письмо от Себастьяна пришло неожиданно. Раньше, чем я ожидал. Вдруг увидел его на письменном столе в своей комнате. Повертел конверт в руках. Может, мне показалось? Нет, это не обман зрения. И я пошёл к сестре.
   - Оля, ты читала это письмо? – Мой голос задрожал. Я уже думал, как выскажу своё недовольство.
   - Зачем? – не поняла Ольга.
   По выражению её лица было понятно, что она не вскрывала конверт.
   - Значит, ты не читала, – заключил я. – А кто тогда?
   - С чего ты взял, что письмо кто-то читал?
   - Его открывали.
   - Кто? – засмеялась Оля. – Кто мог прочитать письмо, если оно запечатано? Или ты в разведчика играешь?
   - Посмотри сама. – И передал ей конверт.
   Она быстро повертела его в руках и протянула мне:
   - Вроде бы открывали.
   - Ну, вот.
   - Но я этого не заметила, когда доставала из почтового ящика. Я взяла письмо вместе с газетами, – спокойно объяснила сестра. – Посмотрела, что оно на твоё имя. И положила тебе на стол.
   Я молча глядел на сестру, ожидая каких-нибудь предположений.
   - Не знаю, что тебе сказать.
   - А мама?
   - Ты что? – вытаращила глаза сестра, как будто услышала невероятную новость. – Никогда так не думай о маме. Не смей спрашивать у неё об этом. Ты обидишь её, – затараторила она.
   - Не кричи.
   - Как ты мог? О маме. Я бы…
   - Всё понятно. Это на почте открывали письмо.
   Услышав эти слова, сестра запнулась на полуслове.
   - Смотри, там что-то есть. Давай откроем вместе, – не дал я опомниться сестре.
   Мы выпотрошили содержимое конверта.
   - Жвачки! – взвизгнула Оля, в восторге прижав руки к груди.
   На столе лежали две жвачки, цветная фотография, письмо. Письмо мы отложили в сторону и принялись распаковывать жвачки. На фантиках было написано: Lotte. Развернули – внутри вкладыши с комиксами на немецком языке. Жвачка была непривычно податлива, с яблочным вкусом.
   - Первый раз такую пробую, – проурчал я, как довольный кот. – Не сравнить с нашими стекляшками.
   - Ты не будешь собирать фантики и вкладыши? – с надеждой спросила Оля.
   - А тебе они зачем?
   - Ты что! Это же богатство! Их можно обменять на что угодно.
   - Даже на магнитофон? – пошутил я.
   - Ну… – замялась сестра, – на магнитофон нет, а на кассету из-за бугра...
   - Ты что? – уже закричал я. – Какой дурак на эти фантики купится?
   - В КИДе обмениваются. У меня пока ничего нет, – сникла сестра.
   Я подумал, что мне, возможно, ещё не раз придётся просить Олиной помощи.
   - Ладно, поделюсь. Письмо переведёшь? – И сделка состоялась.
   С фотографии смотрел на меня светловолосый мальчик. Аккуратная стрижка. Клетчатая рубашка. Его добрый взгляд очаровал меня. А ещё яблочный вкус мягкой жвачки. И где-то между ними мелькал вихрастый Сашка.
   В письме немецкий мальчик объяснял, что ему необходимо много практиковаться в изучении иностранного языка, потому что он хочет учиться в русском университете. И просил писать на русском языке. Это меня очень порадовало. Письма я любил сочинять.
   Себастьян Шмиц присылал интересные письма с «изюминкой». То переводные картинки вложит в конверт, то открытки с видами немецких городов. Его послания с удовольствием переводила сестра. Ольга даже завидовала мне: девочка, с которой она переписывалась, отправляла «сухие» письма.
   Однажды мне пришла посылка из Германии. На почтамте мы с мамой получили коробку. Радостный, я нёсся домой, желая увидеть что-то необычное. Снял крышку и ахнул. Сверху лежал синий свитер с этикеткой «Made in DDR». Настоящий немецкий свитер! Писк моды. Под ним лежал синий галстук тельмановца*, а на самом дне – газета немецких пионеров «Die Trommel*». Меня лихорадило. Мой отец имел связи, но, думаю, не очень ими пользовался. Идеология у него была на первом месте. Поэтому импортных товаров у нас с Ольгой не было. А Себастьян в письме рассказывал о пионерской организации в его школе, о том, что синий галстук ему теперь не нужен, в седьмом классе он надел красный. Синий немецкий галстук – об этом и мечтать было нельзя! И теперь он у меня.
   Я загорелся идеей отправить посылку из СССР. Ревностно отбирал подарки. Но работники почты погасили мой пыл. На вещи, которые я приготовил для Себастьяна, в нашей стране был наложен запрет для пересылки в другие страны. Отец удивился: он думал, что между Союзом и ГДР нет никаких запретов. Я был потрясён. Что это за страна, которая даже друзьям не доверяет?!
   Я показывал ребятам из КИДа подарки немецкого друга – сам нашёл в клубе увлечённых приятелей, которые со временем стали друзьями.
   Жизнь постепенно становилась удобной. Новые друзья с современными идеями. Модные увлечения. Дурманящая первая любовь…
   С приходом настоящей весны я по-другому взглянул на город К. Он стал мне ближе, и люди стали теплее.
   Бабушка переехала жить к нам. Я уже не бывал в городе И., ещё недавно родном.
   Часто ловил себя на мысли, что начинаю забывать о Сашке Радине. Хотя хорошо помнил черты его лица, подпрыгивающую походку, негромкий голос. Но уже не щемило сердце.
   Письма другу детства отправлял редко. И редко получал.
   Может, и он стал забывать меня?

   3

   Я спешил на железнодорожный вокзал областного города К. Моя спешка давно переродилась в привычку. А, как известно, привычка – вторая натура. Порой я сравниваю себя со стадным животным. Спешу вместе со всеми в толпе, как в стаде. Остановиться нельзя – затопчут, как слабака. И прослывёшь неудачником.
   Меня многие считают счастливчиком. Те, кто никак не может дотянуться до моего уровня. Но если они смогут добиться в жизни больше меня, то счастливчиками станут уже они. Вот такая философия жизни. А я тянусь за теми, кто пока выше меня. И мечтаю стать выше их. Другой жизни я не знаю. Да и нет её, другой жизни. Спеши, или тебя опередят другие.
   - Данилов! – послышалось у меня за спиной. Я обернулся. Привык откликаться на фамилию.
   Ко мне быстро приближался незнакомый молодой мужчина высокого роста. Его светло-голубая рубашка с короткими рукавами казалась светлым пятном на загоревшем теле. Если бы не серые глаза и волосы пепельного цвета, этого человека можно было бы принять за южанина. Что-то знакомое было в его походке. Широкие плечи и мускулистые руки придавали мужчине внушительный вид.
   - Ну, что же ты мимо старых друзей проходишь? – несколько виновато спросил он, близко подойдя ко мне.
   В голове у меня внезапно зашумело, в висках застучало. Тот же блеск в глазах… И вихры такие же.
   - Сашка? Радин? – спросил я неуверенно.
   - Я, – широко улыбнулся он. – Зову, зову тебя «Андрей, Андрей», а ты ноль внимания. Пока уже по фамилии не окликнул.
   - Жизнь такая. Всё спешим. На ходу разные вопросы решаем, – пришлось мне оправдаться. – Вот, задумался. Не слышал, что меня кто-то зовёт.
   - Где ты сейчас? Ничего о тебе не знаю. Пропал ты, писать тогда перестал.
   Я посмотрел на часы. Через двадцать три минуты должен отправиться мой поезд, а я ещё билет не купил. И, как назло, обязательно будет очередь.
   - Сашка, ты только не обижайся, – начал я извиняться. – В командировку еду. У меня меньше, чем через полчаса, отправляется поезд в Москву. Просил секретаря билет заранее купить. Как человека, просил. Не купила, кукла. Я в спешке её любимый шоколад забыл купить.
   Как я ненавидел оправдания! Вся моя жизнь превратилась в сплошные оправдания перед шефом, заказчиками, женой, матерью. Ну, что за жизнь?! Через двадцать с лишним лет встретился с другом детства и поговорить некогда. Снова оправдания.
   - Давай, давай, беги! – без обиды в голосе проговорил Сашка и достал из кармана рубашки бумажник. – Если надумаешь встретиться, приезжай ко мне. Я теперь живу в деревне.
   - В деревне? – на ходу успел спросить я.
   - Да. Мой телефон. – И сунул мне в руку визитку.
   В поезде я думал: что должно случиться с человеком в жизни, чтобы он перебрался в деревню? Что, кроме бессмысленной жизни, можно получить вдали от цивилизации? Но как только я брал в руки Сашкину визитку, уже другие мысли бороздили мой мозг. Я инженер- проектировщик, но у меня нет визитки. Мечусь по жизни, как пешка, направляемая властной рукой хозяина предприятия. Только и думаю, как больше денег из бюджета заказчика вытянуть, чтобы получить премию и пополнить бюджет своей семьи. Исколесил полстраны, разъезжая по разным регионам. За границей был. А визитки всё равно нет, потому что я не хозяин своей жизни. Если б не развалился Союз и был бы жив отец… Тогда бы они, которые называют себя господами, покорно ловили бы всякое слово, как лакеи. Тогда бы я был хозяином и своей, и их жизни…
   Приехав из командировки домой, я долго думал, ехать к другу детства на выходные или нет, не потеряю ли зря время. Честно говоря, причина моих сомнений была совсем другой. Даже себе я боялся признаться: мне стыдно перед Сашкой. Это я бросил его, когда нашёл ему достойную замену. Так мне казалось тогда, двадцать с лишним лет назад. Теперь я понимаю, что предал друга, променяв его на дешёвые заграничные подарочки и удобную жизнь. Что скажу ему, когда он будет сидеть рядом? Говорить пошлости типа «прости, дураком был» или «так получилось» – ни к чему. Не тот случай. Ведь мы клялись с ним в вечной дружбе…
   Нахлынувшие воспоминания о детстве, о нашей с Сашкой подростковой дружбе пересилили, и я позвонил.

   - Ну, здорово, Андрюха!
   - Здравствуй.
   Я не успел осмотреться, выйдя из душного поезда. Сашка крепко сжал меня в объятиях, едва я поставил сумку на перрон. Оглядываясь, проходили мимо нас люди. Наконец, мы посмотрели друг другу в глаза. Слёзы выдавали большую радость Сашки.
Он почти не изменился: такой же подвижный, бойкий. Только вихры поредели.
   - Поехали домой. Чего вы тут… вцепились друг в друга? – послышался женский голос.
   Только теперь я заметил приятную женщину небольшого роста, слегка полноватую. На её лице сияла улыбка, видно было, что она искренне радовалась встрече. Я предположил, что это жена друга. Рядом с ней стоял парень лет шестнадцати, с тёмно-русой шевелюрой, очень похожий на моего друга. «Ага, наследничек», – решил я. Он нетерпеливо посматривал то в одну, то в другую сторону. Я понял, что мы затянули нашу встречу на вокзале и пора принять предложение Сашкиной жены отправиться к нему домой. После прохладных дней в начале июля к середине месяца наступили жаркие дни. На улице стояло настоящее пекло, так что воздух дрожал. Часы показывали начало седьмого, а солнце по-прежнему обжигало. Хотелось укрыться от палящих лучей в прохладе дома.
   - Поехали, поехали, – заторопил меня Сашка, хлопая по плечу и устремляясь вперёд. Я последовал за ним, оглядываясь на жёлтый фасад провинциального вокзала. За нами двинулись Сашкины жена и сын.
   В машине жара и духота тоже не отпускали, хотя все окна были открыты, и я торопил время. За стеклом мелькали стоящие вдоль дороги двухэтажные и пятиэтажные дома, однотипные вывески магазинов, небольшие кирпичные остановки, яркие детские площадки. Я поймал себя на мысли, что, прожив многие годы в большом городе, отвык от вида небольшого городка.
   Сашка гнал стремительно. Машина иногда то подпрыгивала на «полицейском», то проваливалась в ямы асфальтированной дороги. Друг детства что-то рассказывал о своей жизни за прошедшие два десятка лет. Усталость и жара сделали своё дело: всё смешалось в моей голове. Порой я не слышал Сашкиного голоса, а только гул его подержанной «Волги».
   - Приехали, – с торжествующей ноткой в голосе сказал Сашка, остановив машину возле добротного двухэтажного дома, покрытого металлочерепицей. Выйдя из машины, он протянул руку в сторону высокого крыльца и сказал: – Проше пана.
   Я вначале подумал, что Сашка не стал останавливаться возле своего дома, чтобы сразу не разочаровать меня видом маленького деревянного домика с крышей, заросшей зелёным мхом. Моё предположение тут же перечеркнула мысль о Сашкиной визитке.
   - Это твой? – спросил я растерянно. Голос мой прозвучал глухо: в горле пересохло и губы еле шевелились от духоты.
   - Да-а, – с протяжной важностью произнёс Сашка, видя мою растерянность. – А ты думал, если деревня, то вокруг нищета и грязь?! Братан, ну мы же не в девятнадцатом веке живём при крепостном праве. Не шикуем, конечно… но жаловаться грех.
   Я огляделся. На улице стояли дома, указывающие на разный доход их владельцев. Дом моего друга выделялся и размерами, и отделкой, и ухоженностью усадьбы. Я прошёл вдоль невысокого деревянного заборчика голубого цвета, ограждавшего усадьбу. За забором был разбит цветник. Белые, розовые, красные, оранжевые, синие и фиолетовые шапки цветов на зелёном фоне газона казались персидским ковром, который выгодно дополнял фасад дома. За другим заборчиком белыми шатрами раскинулись парники. От них сразу начинался фруктовый сад. По всему саду, как сказочные теремки, стояли островерхие домики для пчёл. «Пчелиный рай», – подумал я и улыбнулся. Не сразу заметил беседку. Вьющиеся растения с трёх сторон охватили её, не тронув лишь крышу. Это всё, что можно было увидеть с этой точки осмотра.
   Когда я обернулся, Сашка разговаривал тихо со своей женой, а их сына уже не было. Я подошёл к ним.
   - Вот, видишь, какая у меня усадьба. Не вытравили из русского человека любовь к земле, а? – спросил Сашка. Ему, видимо, хотелось похвалы. Не дождавшись нужных слов, он решил подтолкнуть меня: – Ну, что, хороший я хозяин?
   - Ты решил сразу взять быка за рога, – сказал я, шамкая пересохшим ртом.
   - А что, мы в деревне люди конкретные, без долгих вступлений.
   - Устроился ты, конечно, неплохо. Как боярин, – решил я немного подыграть другу.– Деревня ещё не твоя?
   - Нет. Не моя, – отрывисто ответил Сашка, поняв мою шутку. Мы оба громко захохотали.

   Вечером, около десяти часов, мы сели пить чай в беседке. Лида, Сашкина жена, поставила на самодельный стол, устланный бежевой скатертью, разные вазочки, тарелочки со сладостями. Потом принесла расписной тульский самовар. Я сразу заметил, что самовар электрический, с терморегулятором, как обычный электрический чайник. Но как же он украшал стол и придавал праздничного настроения гостю! Мне почудилось, что я попал в настоящую русскую сказку. Русский сюжет росписи самовара: золотой петушок среди ягодника, яркие перья жар-птицы на чайничке – напоминали счастливое детство, когда мама на ночь читала сказки.
   Сашка упивался беседой, как в прежние времена. Всё говорил, говорил, как будто мы с ним только вчера расстались и не было ни долгих лет разлуки, ни моего отступничества. Словно интересный роман, рассказывал он о важных событиях своей жизни: неожиданной встрече после армии с деревенской девушкой и скорой женитьбе, знакомстве с замечательным человеком – лесником, необыкновенной удаче в открытии своего бизнеса – ленточной пилорамы.
   Я не смог удержаться и распахнул душу перед Сашкой. Поведал о неудавшейся семейной жизни с дочерью известного предпринимателя в К., о смерти отца во время передела власти в стране и подлости тестя, присвоившего совместные деньги в бизнесе после развода с его капризной доченькой. Выплеснул всю накопившуюся обиду на судьбу. Сразу – как из ведра.
   - А я-то всегда считал тебя баловнем судьбы, – после паузы задумчиво сказал Сашка Радин. – До сегодняшнего вечера считал. Думал, что тебя отец продвинул, может, в Государственную Думу или ещё в какие верха. И ты сидишь, законы для простых смертных пишешь. Думал, что ты настолько запанел*, что и знаться не хочешь со мной. В народе говорят, где большие деньги, там и нити для связки другие. Не нашим простецким ниточкам чета. – Сашка говорил искренне, без всякой язвительности.
   - Виноват я перед тобой. Висит на моём сердце гиря. Только тебе под силу её снять. – Смог сказать я, усмирив своё эго. И вздохнул легко.
   - Мне? – засмеялся Сашка. – Так ты сам эту гирю и снял.
   - Я?
   - Раз приехал ко мне – значит, снял. Нет этой гири. Видно, в поезде её оставил, – залился добрым смехом друг. От этих слов будто что-то выпрыгнуло из меня: тёмное, грубое, злое. Я словно очистился от скверны.
   Незаметно перешли к современной политике. Тут к нам и Лида присоединилась. Я, как водится, пожурил власть всех уровней – успокоил растревоженную душу.
   Мы не заметили, как сгустились сумерки. Опомнился я от разговоров только тогда, когда почувствовал необычные ароматы.
   - Откуда-то ароматы такие… – втянул в себя воздух, – божественные.
   - Это трава и цветы так пахнут, – ответила довольная Лида. – Только вечером такое бывает, когда роса упадёт.
   - Лидушка моя так цветы подбирает, – похвалился друг.
   Земля щедро дарила неповторимые ароматы: только что чувствовал тонкий пряный аромат – вдруг его сменил медовый, потом сладкий... Казалось, что разные ароматы, окутывая друг друга, водили хоровод вокруг беседки. Душа моя водила хоровод вместе с ними.

   Я проснулся неожиданно, как будто от толчка. Открыл глаза – никого не было рядом. Ближайшее окно к кровати было зашторено, а другое открыто настежь. Скорее всего, утром в спальню заходила хозяйка и открыла его, а я спал так крепко, что не слышал.
   Солнечные лучи, проникнув в комнату через открытое окно, хотели разбудить меня, но не успели. Моя рука потянулась к прикроватной тумбочке, на которой лежали часы. Они показывали без двадцати минут восемь. В комнате чувствовалась приятная прохлада. Иногда лёгкий ветерок колыхал занавеску, и я чувствовал его дуновение, прикосновение к моему лицу и открытым плечам. Я сбросил с себя одеяло. Какая-то необъяснимая нега, напоминающая беззаботное детство, охватила меня, и я вновь закрыл глаза. Бог сновидений вдохнул в меня пьянящий суррогат безмятежности и счастья…
   Очнулся часа через два. Спать не хотелось, но и вставать тоже не было желания. Я лежал и старался не потерять это давно забытое непередаваемое чувство, которое называют «поющей душой». Нежась в постели, я хотел вспомнить, когда мне было так же приятно, как сейчас. Но ничего не мог вспомнить, кроме работы, ежедневных проблем и нервотрёпки с детьми и бывшей женой на протяжении последних четырёх-пяти лет. «Здорово же меня затянуло это болото. Так может вся жизнь пройти, и не заметишь, что вообще жил, – подумалось вдруг. – Отдыхать можно только вдали от цивилизации». На этой мысли и оборвалась моя нега: полезли в голову мысли об алиментах, об устройстве старшего сына в спортивную школу, об обещании младшему сыну в следующий выходной сводить его в парк на аттракционы, о своевременной уплате кредита за машину… В общем, как всегда: захочешь взлететь – задавит бремя жизни.
   «Ну, что ж, пора обойти владения нашего боярина, – улыбнулся я про себя. – В моей однушке не разбежишься. А тут раздолье». Оделся, вышел из спальни. Спустился по скрипучей деревянной лакированной лестнице на первый этаж. Снова человеком себя почувствовал, как много лет назад.
   Увидел четыре двери. Открыл дверь напротив, чтобы поздороваться с хозяевами. В небольшом зале никого не было, только маятник орловских настенных часов мерно отсчитывал время. Слева от меня, помню, находится кухня. Скорее всего, семейная пара уже завтракает, а я, городской соня, долго потягивался. Но в кухне тоже никого. Ещё одна дверь ведёт в спальню для гостей. Но я ночевал на втором этаже в спальне для Сашкиных родителей, которые часто приезжают в гости к сыну, так что в спальне для гостей вряд ли кто-то будет сейчас. Открываю дверь справа. Попадаю на веранду. Снова двери. Теперь только две. Помню, что вчера выходили во двор через дверь с маленьким засовчиком.
   Вот и небольшой двор. Низкий серый сарайчик, дровник. От двора сразу начинается огород, засаженный картофелем. В конце огорода видна потемневшая от времени баня. Вроде бы и шика никакого, всё просто – по-деревенски, а душа почему-то радуется. Может, потому, что это наше, родное, из старины русской?
   О, сколько здесь воробьёв – птичье царство! Весёлый гомон. Вчера, вечером, воробьёв почти не было. Только два воробья, громко чирикая, дрались за несколько зёрен, валявшихся в траве около сарая. Мы вчера, запрокинув головы, любовались чёрными стрижами, которые, звонко свистя, высоко в небе ловили насекомых. Я никогда раньше не обращал внимания на этих необыкновенных птиц. Был поражён, узнав от Сашки, что стрижи не умеют ходить, а только сидят на деревьях и летают, поэтому и едят на лету, даже спать могут на лету. Сашка вообще много знает о птицах и животных: охотник со стажем.
   А утром откуда-то воробьи налетели. Меня не боятся. Быстро прыгают среди кур, воруя у них из-под клювов зёрна овса и пшеницы. Только когда очень наглеют, куры учат их хорошим манерам: долбят клювом так, что воробьишкам приходится спасаться на крыше сарая. Да сколько же их налетело? Я насчитал около двадцати и сбился со счёта: одни птицы улетали, другие занимали их место. Радостно было смотреть на пернатых, слышать их голоса – голос настоящей природы.
   Вкусно пахло недавно скошенной травой. Вон на косе, что прислонилась к сарайчику, ещё роса не высохла. Я нагнулся и взял горсть травы. Она была ещё ядрёной и пахла… городом детства. Я вдыхал и вдыхал аромат травы, такой желанный, как после долгой разлуки с родиной. Необъяснимое волнение нарастало внутри меня. Мне казалось, что ещё мгновение и я взлечу, поплыву по воздуху, словно невесомое пёрышко.
   Захотелось что-то сделать своими руками. Около дровника лежало распиленное берёзовое бревно. Светлая полоса опилок рядом с ним подсказывала, что было и второе бревно, которое, похоже, стало небольшой кучкой поленьев. Пахло свежей древесиной. Среди щепок стояла плаха, рядом отдыхал колун. Кажется, Сашка начал утром колоть дрова, но по какой-то причине оставил это занятие. Я решил помочь другу. Взял в руки топор, поставил на плаху первый чурбак. Рубанул. Колун застрял в чурбаке. Пришлось потрудиться, прежде чем вынул топор. С непривычки эта работа показалась тяжёлой. «Отступать некуда – коли, если взялся», – подбодрил я себя.
   Работа увлекла меня. Уже болели спина и руки, но неведомая раньше энергетика переполняла. Я выпрямился, чтобы немного расслабить мышцы спины. Показалось, что кто-то наблюдает за мной. Обернулся – Лида смотрит. По её довольному лицу я предположил, что она думает: приехал не городской нахлебник, не пустозвон, умничающий по любому поводу, а человек, уважающий её мужа.
   - Бросай работать, – приказала жена друга. – Что ты, работать к нам приехал?
   - А почему бы не поработать? Я человек умственного труда, нужно мышцам нагрузку давать. А в городе какая нагрузка?
   - Всё равно бросай. Позавтракать надо, – приблизилась ко мне Лида.
   - А вы разве не завтракали?
   - Только Виталик. На рыбалку с ребятами ушёл. Мы с Сашей твоего пробуждения ждали.
   - Моего пробуждения? – Я посмотрел на ручные часы. – Не завтракать, а обедать нужно. Где же вы были? Я дом обошёл – никого. И во дворе тоже. Минут тридцать дрова колю.
   - Саша на пилораму уехал. Сказал, пока Андрей спит, поеду, посмотрю, какой лес принимают. Сам понимаешь, за людьми контроль нужен. Доверяй, но проверяй, – объяснила Лида. – Просил позвонить, когда ты проснёшься.
   - Самое время звонить.
   За завтраком Лида с радостью сообщила мужу, что я наколол дров.
   - Ты?! Дрова колол? – выкрикнул удивлённый Сашка. – Да он на это не способен, – заключил мой друг, с усмешкой глядя на жену. – Разыгрываешь меня, да?
   - Нисколько. Я правду сказала, – уверенно произнесла Лида. – Выйди во двор, посмотри. – Потом повернула голову в мою сторону: – Вот, не верит, что ты топор в руках умеешь держать.
   Я пожал плечами. Сашка недоумённо смотрел на нас с Лидой, соображая, не сговорились ли мы проверить его на предмет наивности.
   - Ты же с детства тяжелее листа бумаги с ручкой ничего не поднимал. Ещё скажи, что ты вагоны с углем разгружал, будучи студентом, и дрова колол у одиноких бабушек во дворе, как пионер-тимуровец. – И задорно засмеялся.
   - Ты прав. Я никогда не любил физический труд. Но жизнь порой так перерубает… – засопел я.
   - Ну, ладно, ты не ерепенься, – загудел Сашка. – Я же по-свойски, не со зла, – похлопал меня по плечу.

   Уже два года я живу в деревне. Недалеко от Сашки Радина. Приехал я тогда от друга в свою однушку-сиротинку и думаю: «К чему такая жизнь бестолковая? Полноценной семьи у меня нет. Хорошей квартиры нет и не предвидится. Мать растворилась в детях моей сестры, даже квартиру им отдала после смерти отца. Мне только однушка досталась после дележа, и то упрекают, что много получил. Сам себе не хозяин. А в деревне у меня надёжный друг есть, с ним я точно не пропаду. Куплю дом с усадьбой…»
   Продал я в городе К. свою однокомнатную квартиру и переехал к другу. Купил неплохой дом со всеми удобствами по сносной цене. Работаю с Сашкой на пилораме. Выплатил кредит за машину. Есть охотничий билет и ружьё. В сезон охоты приносим с другом не только дичь, но и кабанов, лис, зайцев.
   А недавно ко мне в гости старший сын приезжал. Подружился с Виталиком Радиным, почти все летние каникулы провёл в деревне. Обещал приехать на Рождество.
   Господи, как же хорошо жить! Прав был Сашка – я баловень судьбы.

* Eins, zwei, drei, Schreibikus, die Freundschaft, der Kamerad – один, два, три, репортёр Шрайбикус, дружба, товарищ.

* Тельмановец – член пионерской организации им. Э. Тельмана в ГДР.

* «Die Trommel» – «Барабан». По своей идейной направленности немецкая газета соответствовала «Пионерской правде» в СССР.

* Запанеть – разбогатеть.

16 февраля 2016 года
Светлана Грачёва
Воскресенск