Как это не покажется нам обидно, Пушкин никогда и ничего не писал для нас, для читателей; так же, как "для литературы" вообще. Единственный вопрос, который он решал своим творчеством, был вопрос: "кто я?" и "что я - такой - должен делать на этой земле?" Решению этого вопроса о своей личности - или скорее - своём явлении в этот мир, - и были посвящены всё его творчество и вся его жизнь; и смерть - тоже. В результате он смог сказать удовлетворённо: "я памятник себе воздвиг нерукотворный..."
Ведь что такое памятник нерукотворный? Мы знаем ещё одно только словосочетание с этим определением: "Нерукотворный Спас". Что это? Полотно, на котором отразился Лик Христа. Так вот, Пушкин говорит этим эпитетом, что он так же отразился, проявился - весь, до конца - в своих творениях. Да не только в творениях - и не только литературных, - а и в рисунках своих, например; и вообще - в жизни. Он проявил в этом мире Себя.
Пушкин - пророк: ещё не было фотографии при нём, а он её уже предвидел! Он весь перешёл в позитив. Негатива не осталось. Это - тем более удивительно, что был он "потомок негров безобразный". То есть, полный негатив преобразовался в полный позитив, - если говорить фотографическими терминами. Если употребить термины религиозные, то Пушкин уподобился Христу...
Это произошло, конечно, не сразу: Пушкин не сразу осознал, кто он и чего от него хочет Бог. И что сам он - Бог. Он, как его Моцарт, долго этого не знал. Или - по крайней мере, думал, что если он бог, то - бог языческий, - допустим, Дионис (Вакх), или - Амур:
Ты - мать Амура,
Ты - Богородица моя!
Все они - дети Зевса, главного бога Эллады. И в эту схему с удовольствием "укладывал" себя молодой Пушкин, - поскольку втайне ощущал своё сыновство по отношению к Русскому Зевсу - Петру Великому.
Во Энцеладе Зевс, карая злость несчетну
Обрушил на него горящу гору Этну….
Но что мне баснями усердный красить стих?
Или гигантов мы не ведаем своих?
Иль не были у нас отважности подобны,
Когда стрельцы в Москве возволновались злобны?
Мне мнится, и они пошли противъ Небес:
Я в них Гигантов зрю, а Петр их был Зевес.
Так писал М.М. Херасков в своей поэме "Плоды наук". Но официально статус Зевса был присвоен Петру Первому не после подавления стрельцов, а после победы в Полтавской баталии.
Отголосок этого наименования Петра - Зевесом - в пушкинском "Онегине":
Всевышней волею Зевеса -
Наследник всех своих родных...
Русский дворянин мог быть наследником своим родных всё же по воле русского царя, а не древнегреческого бога!
Так вот, главнейшая проблема пушкинской самоидентификации - думаю, - заключалась в том, чтобы понять - в какой позиции он, Пушкин, находится по отношению к Петру Великому. Раб он ему, сын, наперсник, или просто - правнук его крестника? Потому что Пётр был единственной фигурой в русской истории, по отношению к которой Пушкину нужно было себя идентифицировать.
А.И. Герцен сказал, что на явление Петра Великого Россия ответила явлением Великого Пушкина. Это - очень глубокая, очень верная мысль. Собственно, у нас и было два бога - Пётр и Пушкин. И поначалу Пушкин чувствовал себя неким младшим божеством по отношению к старшему. И это ещё отразилось в "Арапе Петра Великого". "Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная", - написал он. И, вероятно, задумался: а почему бы кому-нибудь не следовать за его собственными мыслями?.. Роман этот остался недописанным, - думаю, - потому, что Пушкин не смог выдержать позицию подобного сыновства по отношению к Петру, - подобного тому, каково было сыновство его прадеда Абрама (Ибрагима). Ибрагиму ещё было комфортно в этом статусе, - Пушкину, - уже нет. Вероятно, ему было жутко поначалу от осознания того, что он перерос даже гиганта Петра! Что первый теперь - он, а Пётр - второй, - после него, - за ним, - в прошлом... Они ведь ещё жили в Петровской России; ещё мерили себя и свою жизнь, оглядываясь на Великого Царя. Оглядывание это - начиная с Екатерины Второй - стало в большой мере лицемерным, - но оно было непреложным условием их жизни. И Николай Первый - ещё больший лицемер, - чем даже Екатерина (на мой взгляд), - так же желал явиться России вторым Петром Великим. Вернее, - не вторым, - а как бы реинкарнацией Петра; ведь и он тоже был - "Первый"!... И Пушкин - по великодушию своему, - и наградил его поначалу этим богоподобием, - за что был назван новым императором "умнейшим мужем России". Конечно - так щедро польстить самолюбию нового царя мог только Пушкин! Но - он не только "льстил" царю, но и определял собственную позицию в этой жизни. Если Николай подобен Петру, то он, Пушкин, подобен прадеду своему Ганнибалу, а вместе они делают общее дело - работают на благо Великой России... Так виделось Пушкину в сентябре 1826 года... И 31 июля 1827 года, когда был начат "Арап Петра Великого", он, видимо, ещё "горел" такими представлениями о себе и царе... Окончательно пересматривать эти позиции ему пришлось холерной осенью 1830 года в Болдине.
Продолжение следует.