Павел подошёл и сел на край протяжно скрипнувшего лежака.
– Ну, вот, то проходу не давал, а тут пропал на целую неделю. – Лениво потянулась Ольга.
Его влажные плавки приятно холодили ей бедро. Она легла на бок, чтобы было удобнее разглядывать его из-под зубчатых полей шляпы:
– Спина, как спина – бронзовая, гладкая. Облупившиеся от многодневной лёжки на крупной гальке локти. Продолговатое родимое пятнышко, пытающееся юркнуть в белесую впадину подмышки. Плавная, почти женская линия затылка под серебристой на просвет сеткой выгоревших за месяц волос, мягкий, словно тающий, профиль на фоне уже зеленеющих к вечеру неба и моря.
– Интересно, где его носило?
Намеренно задев Павла плечом, она опрокинулась на спину, и когда тот обернулся, поняла:
– Да ведь он изрядно под хмельком! Как же он плавал-то?..
Жалость, граничащая у женщин такого типа с любовью, заставила её подняться и сесть рядом.
– Не могу больше... Достала ты меня! Уехать хотел, и тоже не могу! – С ресниц его спрыгнула тяжёлая капля и, скользнув по пыльной щиколотке, оставила на ней тёмную полоску. Всхлипнув, он ещё ниже опустил голову, почти зарыв её в колени.
Ольга огляделась. Соседние лежаки были свободны, а с дальних в их сторону никто не глядел.
– Доигрались, – еле слышно произнесла она, прислонившись щекой к его вздрагивающему от сдерживаемых рыданий плечу.
– Ну не надо, Паш! – почти по-домашнему вырвалось у неё. Потом она гладила и гладила его по затылку, по ещё мокрым после купания ключицам, по трогательно-беззащитной цепочке позвоночника и что-то тихо приговаривала.
Так они и сидели. Чайки, вскрикивая, опрокидывались в мутные барашки набегавших волн и, ловко выпрыгивая, покачивались на воде, недвижные, как обломки пенопластовых поплавков. Мусорщики прошли по пляжу, собирая в чёрные пакеты обрывки газет, пустые пачки от сигарет и, похожие на крабов, выброшенные морем «мыльники» с оборванными ремешками.
Отдыхающие небольшими группками медленно потянулись по откосу холма в гору. Над кафе и харчевнями призывно закурили сизые, пахнущие кинзой и хорошо прожаренным мясом, дымки…
Ольге стало холодно и, дотянувшись до махрового полотенца, она накрыла им себя и Павла. Голова его уже уютно устроилась на её коленях.
Наклонившись, она заглянула ему в лицо. Широко открытый глаз его безучастно отражал ту часть моря, где солнце, уже на треть погружённое в воду, само походило на такой же покрасневший, утомлённый полдневным жаром глаз, обрамлённый сухими светлыми ресницами.
Повеяло вечерним холодком. Она поёжилась и накинула кофту.Наконец, Павел поднял голову и долго, с удовольствием,потянулся.
Чуткие ноздри Ольги тотчас уловили множество тревожных дразнящих запахов. Пахло слезами и водорослями, горьковато – табаком или мужским потом, коньяком и ещё чем-то властным, пьянящим, чему уже не хотелось или не было сил сопротивляться.
Словно получив на что-то разрешение, он обхватил её вспыхнувшие от внутреннего жара колени неловкими от долгой неподвижности руками:
– Хорошо, что уже ночь...
– Хорошо, – молча согласилась она.
А ночь уже опустилась на ещё изнывающий от жара пляж тёмным звёздным одеялом.И где-то там, наверху, на обрывистой балюстраде танцплощадки, всё смеялась и смеялась какая-то женщина. И кто-то уже вторил ей сладковато-надтреснутым баском.