Оранжевое августовское солнце повисло над горизонтом, как огромное спелое яблоко. Его лучи, уже не горячие, тёплым светом наполняли пространство, окрашивая окружающий мир в пастельные тона. Сейчас они золотили верхушки деревьев помещичьего сада, где под сенью старых узловатых яблонь и под недорогой льняной скатертью прятался от любопытных глаз небольшой стол. Во главе его, откинувшись на спинку лёгкого плетёного кресла, отдыхала хозяйка – Пелагея Дмитриевна, добродушная и приветливая женщина в розовом капоте, с закатанными на три четверти рукавами, и с синим бантом на груди. Её тёмные, почти без серебряных нитей волосы были убраны под снежно-белый накрахмаленный чепец, который в лучах заходящего светила поигрывал розоватыми оттенками. Пелагия Дмитриевна неторопливо вкушала фруктовую пастилу и время от времени прислушивалась к голосу своего единственного и давнего собеседника и попутно разглядывала в его боках, начищенных до блеска и рези в глазах, своё отражение. Расположившись на середине стола, тот пыхтел, как пароход, и выпускал клубы беловатого душистого дыма. Они смешивались с зелёными запахами сада и создавали ни с чем несравнимую превосходную ауру тихого деревенского вечера. За всё это Пелагея Дмитриевна обожала и свой самовар, который уже запел, и чаепитие, и размеренный уклад жизни.
Помещица удовлетворенно окинула взглядом стол: здесь и варенье из крыжовника, и варенье из вишни, и мёд, и кексы с цукатами, и пастила с зефиром, и миниатюрные пирожные, и даже связка бубликов – так, на всякий случай. Пелагея Дмитриевна всегда радовалась такому обилию яств, но чего-то ей не хватало. И она поняла, что хочет свежих яблок. Повернувшись, окликнула молоденькую работницу из дворовых крестьян - та лазала под деревьями и собирала опавшие яблоки в новую, недавно купленную по случаю на ярмарке корзину:
- Дуняша, а ну-ка сорви мне пару-тройку розового налива! Да порумянее!
- Хорошо, барыня! – бойко отозвалась совсем ещё юная крестьянка, оставила своё занятие и принялась тянуться и подпрыгивать до веток с самыми сочными и спелыми плодами.
Наконец зашумел и самовар. Пелагея Дмитриевна взяла заварочный чайник, налила в него немного кипятка, чтобы тот прогрелся. После остывшую воду плеснула в траву. Затем открыла керамическую баночку с душистым чайным сбором из липы, мяты и лимонника и всыпала добрую пригоршню в заварочник – помещица любила цветочный чай «покрепче». Самовар уже шумел во весь голос и на все лады. Пелагея Дмитриевна залила сбор кипятком, поставила чайничек на самый верх самовара, на конфорку, и стала ждать. Прочитала про себя дважды «Символ веры» - значит, настоялся чай, можно пить! Заполнив чашку наполовину густым травяным настоем, хозяйка усадьбы остальное долила кипятком. Пригубила чай и с упоением вдохнула цветочные запахи. Нет, ещё горячо! Плеснула в блюдце. Попробовала. Теперь можно пить. Сделала первый глоток и прикрыла глаза – голова закружилась от травяных ароматов! К столу подошла Дуняша, держа в руках на белоснежном полотенце три, блестящих упругими боками, розовых налива. Поклонившись, отчеканила:
- Вот, барыня, извольте, как просили!
Пелагея Дмитриевна одобрительно взглянула на яблоки, кивнула головой и велела положить их на стол. В этот момент то ли сверху, то ли со стороны реки, что бежала неподалёку от усадьбы, послышался перезвон часов. Женщины переглянулись и посмотрели в сторону, откуда мелодичный звук доносился. Обе вздохнули. Дуняша склонила голову набок, а Пелагея Дмитриевна сделала ещё один глоток чая. Часы принялись бить, и с каждым их ударом мир вокруг женщин замирал, становился неподвижным, благоухания сада сменялись запахами краски и лака. Наконец и обе женщины замерли, изображая законченную композицию вместе с самоваром, столом и обильным угощением. Композицию, окружённую рамой из позолоченного багета и принадлежащую кисти художника девятнадцатого века. Имя мастера было неизвестно, но несколько его картин являлись украшением сельского краеведческого музея. Начинался новый день. Настенные часы только что пробили девять утра, и смотритель уже гремел связкой ключей, открывая входную дверь