Retro. ХХ век. Зарисовка с натуры
Женщина пела в троллейбусе. Негромко, но сильным голосом: «Хоть проверьте, хоть поверьте, как плясала я кадриль, и 16 кавалеров отдышаться не могли...» Спокойно и деловито она рассуждала, разговаривала, советовалась сама с собой. Пассажиры настороженно молчали, а юноша, рядом с которым она села, поднялся и отошел от сиденья. Она не ругалась матом, не просила подаяния, не хулила правительство. Вела себя так, как будто хлопотала на собственной кухне, а вокруг не было никого.
Кондуктор, проходя по салону, участливо что-то заметила про песни с утра. Женщина ей спокойно ответила, что Лев Толстой советовал для поднятия настроения петь всегда... «Лев Толстой написал роман «Война», — рассуждала она дальше. – Война и Пьер Безухов. У него не было одного уха. И там была Наташа Ростова. Они встретились с Пьером Безуховым на балу... Все мы женщины такие – бросаемся, на кого попало, любого мужика. Волос длинный, а ум короткий. Хватаемся за любого, лишь бы не остаться вдовами... А вон их сколько вдов принес Афган».
Троллейбус шел медленно, часто останавливаясь из-за плотного движения по дороге. Она смотрела в окно, проделав горячим дыханием на заледеневшем стекле маленькое смотровое отверстие, сетовала, что не пошла пешком, вдруг стала вспоминать выключила ли она свет, удовлетворенно заметила, что сготовила обед, посоветовала через стекло бегущему по тротуару прохожему не спешить, так как он еще «десять раз успеет» к этому медлительному троллейбусу, и разбивала свой монолог той же песней про 16 кавалеров и кадриль...
Женщина пела в троллейбусе. Она была вполне прилично одета, в её глазах и выражении лица не было и намека на безумие. Такой она воспринималась лишь теми, кто находился с ней в салоне. А её это не волновало. Она ехала, пела и рассуждала, разговаривая сама с собой.
Наверное, ей хотелось бы поговорить с кем-нибудь еще. А, может быть, и нет. Как знать, возможно кого-то очень сильно ранят непонимание и несуразные реакции незнакомых собеседников. А так ведь хочется, чтобы, когда поет душа, ее случайно не затоптали не тем словом, поступком, взглядом. Кому захочется увеличивать в себе и без того безмерные наросты внутренних болей и горестей.
Женщина пела в троллейбусе. Она не рассчитывала на какую-то реакцию, видимо, давно знала, что более внимательного и чуткого слушателя, чем она сама, в мире больше не существует. Женщина пела в троллейбусе. Для себя.
И о себе.
В этой металлической коробке, заполненной человеческими телами, безразличием, разобщенностью, задавленными чувствами, скрываемым раздражением,;– всем этим сумрачным подобием жизни, – она была единственным человеком, который не скрывал своей боли и одиночества, а свободными всплесками забывшейся души простреливал наши задубевшие души и закостеневшие мозги.
...Я ехал с ней рядом всего одну остановку, пять минут, не более.
И безмолвствовал также, как и десятки попутчиков, делавших вид, что не замечали женщину, которая пела в троллейбусе.
Никто не знал, как себя надо вести, когда рядом – душа, распахнутая миру...
Вот так и живем и ничего «лишнего» знать не желаем.
Когда-то захлебнемся этим смердящим нежеланием...
И не поймем, что же это с нами произошло...
1999 год, февраль