Глава 11 « Тысяча девяносто пять дней»
Из Краснодара эшелон с призывниками в сопровождении матросов и офицеров флота взял направление на Крым, а вернее - на Севастополь. Явственно замаячила перспектива оказаться в бескозырке и брюках клёш. Красивая форма, флотский выпендрёж и, в довесок ко всему, ещё один год службы.
Кто-то этого хотел, возможно, даже мечтал стать моряком, но только не я. Долг перед государством, святая обязанность. С этими понятиями было всё ясно, но расплачиваться дополнительным годом молодости, ужасно не хотелось. Неужели я так много успел задолжать?!
Призрачные надежды стать счастливым обладателем кирзовых сапог и прослужить в них два года, окончательно развеялись у меня в знаменитом севастопольском Экипаже.
Монументальное, старинное здание флотского Экипажа с лёгкостью вобрало в себя нашу колонну новобранцев и, конвейер по превращению гражданских парней в военных, заработал.
В первом зале мы расстались с цивильной одеждой и уже в костюмах от «модельера» по имени Адам, вошли в следующий – к стригалям.
Если не ошибаюсь, так называют людей стригущих шерсть с баранов?
Десяток матросов с машинками в руке быстро и сноровисто лишили нас последнего признака гражданского человека – остригли наголо.
Очередным залом была огромная флотская баня.
Стопками стояли тазики, вдоль стены десятка два открытых душевых кабинок.
Клубился пар, хлестала вода в душевых. Шум-гам, смех, всё вместе с паром клубилось в помещении – это парни комментировали своё новое обличье, не узнавая друг друга.
Да и как могло быть иначе? В тот момент мы были похожи на инкубаторских цыплят вылупившихся одновременно.
Несколько старослужащих матросов Экипажа подгоняли нас, поторапливали. Перед дверями в очередное помещение, нам бросали на руки вафельное полотенце. Мы наскоро вытирались и, слегка подталкивая нас в спину, матросы выпроваживали нас в соседний зал.
Справа вдоль стены длинный ряд столов. За первыми и последними столами сидят мужчины-офицеры, а в центре ряда несколько столов, где расположились женщины в белых халатах и в возрасте не старше наших матерей – врачи.
И ты перед этой шеренгой – «в чём мать родила!»
Ладони непроизвольно тянутся к паху, прикрывая своё половое отличие, которое начинает постепенно съёживаться и втягивается куда-то внутрь.
За первым столом офицер сверяет данные, заполняет личную карточку и вручает её со словами:
- Теперь к врачам, - и командует кому-то за твоей спиной:
- Следующий!
Как обречённый пусть и не на казнь, а только на мучения, бредёшь к следующему столу, страстно желая, чтобы столетний бетонный пол Экипажа под твоими ногами разверзся.
Следует процедура взвешивания и замера роста, во время которой ты чувствуешь, что от твоей физиономии уже можно спокойно прикуривать.
Но ещё не знаешь, что это «цветочки» по сравнению с тем, что ждёт тебя через пару минут.
Вот и следующий стол. Три врачихи лет сорока с небольшим. Та, что в центре, указывает пальцем на твои ладошки, прикрывающие «драгоценность», командует:
- Руки убрать! По швам руки держи, тоже мне, прячет он что-то. Было бы что прятать!
Её соседки ухмыляются и она, делая характерный жест, вновь командует:
- Откатить, закатить.
Господи, ещё до этой команды во время марша вдоль столов ты понимаешь, что тебе уже почти нечего прикрывать. А после подобной команды твой «инструмент» просто готов раствориться, как будто его и не было. Но ты выполняешь команду, надеясь, что на этом экзекуция закончится.
Глупец! Следуют ещё более унизительные команды:
- Кругом! Нагнуться. Раздвинуть! Чего непонятно-то? А ну, марш выполнять! Тоже мне ещё!
В этой стойке ты уже ничего не соображаешь. В голове сплошной туман и только один вопрос: «Когда же это издевательство закончится?»
Тебе протягивают приписное свидетельство. Хватаешь его и как в бреду оказываешься у последнего стола.
Здесь сидит «офицер-особист». Это я понял чуть позже. После предыдущих процедур, способность думать и соображать - отпадает полностью. На его единственный вопрос:
- Родственники за границей есть?
Правдиво отвечаю:
- Нет.
В следующее помещение входишь с вытянутыми вперёд руками, держа в пальцах приписное свидетельство. Мельком взглянув на него, матрос Экипажа начинает бросать на руки полагающееся тебе обмундирование.
Первому из моих земляков, братьев-близняшек, на руки летит армейское всё, защитного цвета. Сопровождаемые многоголосым смехом - портянки, связанные бечёвкой за ушки кирзовые сапоги вешают ему на шею. Затем следует лёгкий пинок под зад и звучит команда:
- Следующий!
Второго брата ждала такая же участь. За ним шёл я, предвкушая два года службы в сапогах.
Коротко глянув в мою бумажку, матрос хмыкнул. На руки мне полетели синие носки, тельняшка, синяя рабочая роба, что-то ещё.
В глазах всё поплыло, почти в полуобморочном состоянии еле расслышал:
- Открой рот!
Как сомнамбула открыл. В рот вложили две флотские ленточки. Продолжая куражиться, матрос, одну ладонь кладёт мне на затылок, а другой, снизу вверх, захлопывает рот.
Последней была бескозырка. Надевает её мне на голову, слегка прихлопывает сверху. Голова влетает в неё по уши, закрывая глаза. Следует лёгкий пинок под зад и команда:
- Пошёл вперёд, салага!
Процедура превращения гражданского сочинца в матроса – была завершена.
В соседнем зале в состоянии полной прострации надеваешь на себя всё, что тебе вручили. Потрясение настолько велико, что с огромным трудом производишь в голове арифметическое действие. Умножая триста шестьдесят пять, на три. Полученное четырёхзначное число бьёт по голове, как обух топора. Волосы на голове вовремя сострижены, иначе, они бы встали дыбом. Хочется выть.
Рядом сидят братья земляки – мучаются с портянками. На мой немой вопрос: «Почему?»
Весело скалясь, один отвечает:
- А я сказал ему, что у нас дядька во Франции живёт. – Кто проверять-то будет?!
«Идиот, кретин, дурак безмозглый!»
Это мой мозг осыпал меня вполне справедливыми эпитетами.
Всё, поздно!
Звучит команда на построение. Затем следующая:
- Всем, у кого в карточке есть отметка «ПК» - выйти из строя.
Смотрю в свою. В правом верхнем углу есть такая карандашная запись. Выхожу. Набралось человек сорок. Матросы уводят нас по длинным коридорам в дальний конец Экипажа.
Пока топали куда-то, немного пришёл в себя. Хватило ума спросить одного из сопровождающих:
- А что означают эти буквы?
- Подводные корабли, - с уважением в голосе, отвечает матрос.
Мозг возмутился, он уже не крыл эпитетами, а просто истошно вопил:
«А вот хрена вам! – Мало того, что три года, так ещё и под водой?! – Нате вот, выкусите!»
Партиями по десять человек нас запускали в барокамеру. Я был во второй группе. То давление, которым нас испытывали, для меня было пустяком. Многие месяцы детство и юности, проведённые на море, сказывались.
Я хорошо плавал, нырял и спокойно выдерживал давление на глубине в пять-шесть метров.
Но в Севастополе, как только в барокамере почувствовал изменение, начал молотить кулаками в переборку, выплёскивая всю накопившуюся на себя-дурня злость, в весьма не литературных выражениях.
Меня забраковали, и в карточке появилась карандашная метка «НК» - надводные корабли.
Имея на руках профессию, я избежал шестимесячного учебного отряда во флотском Экипаже, со всеми его «прелестями» в виде муштры и многочасовых строевых занятий на плацу. Уже через две недели принял присягу и, меня отправили к месту постоянной службы.
В Сочи полетели письма с моим теперь уже постоянным на эти три года адресом.
Дней через десять я получил из рук почтаря стопку ответных писем. Протягивая их мне, парень улыбнулся и добавил:
- Ещё пару-тройку месяцев будешь получать столько, потом всё меньше и меньше, а в последние полгода только из дома – от матери. – Три года, это много и долго…перемножь триста шестьдесят пять на три.
Я не стал ему отвечать, что уже занимался подобной арифметикой, и какое впечатление она на меня произвела полученной суммой. И уже когда я выходил от него, он крикнул мне в спину уверенным голосом:
- Ты не первый и не последний. – Привыкай, все через это проходят!
Верить в такой постулат не хотелось. Очень не хотелось.
Мама писала, что отец получил ордер на квартиру и когда я получу это письмо, они уже переедут. Отличная новость! Только одно меня расстроило, квартира была в адлерском районе города. Ерунда, есть автобусы, электричка и, всего минут тридцать езды до центра города. Ещё она писала, что потихоньку расселяют городские «Шанхаи» и начали с нашего, что во дворе дома.
Выбрал из стопки письмо от Светки. Торопливо распечатал. Она рассказывала, что очень удачно устроилась на работу, пусть и на малую зарплату, но именно туда, куда хотела. В художественной школе освободилась должность методиста, и директриса предложила ей. Теперь она помогает преподавателю и в основном возится с малышнёй – учит их самым азам.
Подтвердила Светка и мамины слова о расселении. Писала, что их обещают переселить в новостройки к концу следующего года. В своём письме, я рассказывал ей, что каждый раз перед отбоем вычёркиваю в календаре прошедший день. В ответ Светка писала, что ей нравится другой вариант – она терпит всю неделю, а потом с огромным удовольствием отрывает сразу семь листочков календаря. Наблюдая, как постепенно истончается эта стопка листочков-дней.
Всё нормально. Каждую неделю я получал письмо от Светки с рассказом, как она прожила неделю, чем была занята и о новостях в городе. Остальные адресаты, как и предсказывал наш почтарь, потихоньку пропадали.
Жизнь на гражданке шла своим чередом. У меня на службе она тоже не стояла на месте. Один за другим проходили месяцы, может быть и не так быстро, как мне хотелось бы, но шли.
Полтора года письма от Светки приходили регулярно – четыре штуки в месяц день в день. У меня по службе тоже всё было нормально, и я был в предвкушении положенного десятидневного отпуска домой. Командир намекнул, что отпустит меня в начале октября, ближе к моему дню рождения. Предстояло дотерпеть пару месяцев.
Последнее письмо от Светки пришло в конце августа. Ничего необычного в нём не было. Всё, как всегда: о работе, учёбе, новостях в городе и конечно, что-то сугубо наше - личное. Следующего письма не было неделю, вторую.
Я совершенно не дёргался, списывая отсутствие весточки на вполне возможный переезд Светки из расселяемого «Шанхая» в новостройки. Любое переселение – это, как пожар. Понятное дело, тут не до писем. Просто ждал письма уже с новым адресом. Три недели – письма нет. Прошёл месяц.
И вот тут, в голову полезли разные мысли. Гонишь их, отгоняешь, а они лезут и лезут. Особенно после отбоя, когда ты уже в койке. Ворочаешься с бока на бок, взбиваешь кулаками жёсткую казённую подушку и в изнеможении от воспалённого воображения, засыпаешь только под утро.
Мужики, кто служил, кто прошёл через подобное, поймут. Жестокая обида, отчаянье, злость – всё вперемешку бродит в голове. Не даёт ни на чём сосредоточиться.
И самое противное, что прояснить ситуацию, узнать что-либо не у кого. Уже полгода, как брата тоже забрали в армию. Влад в московском институте. Закадычных подружек у Светки нет. А если бы даже и были, то я не знаю их адреса. Всё, круг замкнулся. Оставалось только ждать и на что-то надеяться.
Моё последнее письмо к Светке, вернулось дней через десять с пометкой – «Данного адреса не существует». И опять затеплилась надежда, что не сегодня, так завтра, но письмо будет.
Сейчас – в наше время, время мобильных телефонов, компьютеров и интернета, в подобную ситуацию трудно поверить. Но, так было.
А писем всё нет и нет.
И над тобой начинает довлеть только одно желание – плюнуть на всё и, рвануть домой. Выяснить, разобраться, что произошло.
Да, есть ещё один вариант – плюнуть, забыть и растереть. Благоразумный, жизнеспособный вариант. Многие в подобных ситуациях им пользуются. Ставя между любовью и благоразумием знак равенства, возводя эти понятия в синонимы. И, это в неполные-то двадцать лет?!
Я вас умоляю, хоть себе-то не врите! А память, куда вы денете, как вы с ней договоритесь? Только в одном случае может получиться – если это была не настоящая любовь. В противном же случае, вы так и будите носить в себе эту болючую занозу, пряча её от всех до последнего дня.
В середине сентября я не выдержал и пошёл к командиру – просить отпуск на две недели раньше обещанного срока. Командир наш, Григорий Матвеевич, мужиком был хорошим и благоразумным, к чему его обязывали возраст и должность. Он хоть и не вытянул из меня причину моей просьбы, но догадался. И опять я услышал знакомые выражения:
- Не дури парень! – Поедешь, наломаешь дров. – Жизнь себе испортишь, с меня звёздочку снимут. – А чего добьёшься? – Ничего! – Плюнь и забудь. - Думаешь ты один такой?! – Или на ней весь белый свет клином сошёлся?! – Их вон, сколько в России, больше, чем нас – мужиков. – Всё у тебя будет ещё. - Не дури! – и в заключение разговора добавил:
- Так и знай, я вахтенных офицеров предупрежу, чтобы приглядывали за тобой, – Вот когда дурь с тебя схлынет, тогда и поедешь в отпуск.
Нет, «дурь» не схлынула, немного правда, улеглась. И время, «которое лечит», тут ни при чём. Просто, говоря словами того же командира – я «слетел с катушек».
За последние полтора года службы стал завсегдатаем севастопольской гарнизонной гауптвахты. Командир долго терпел мои выкрутасы. Три-четыре раза отправляя меня на перевоспитание к «Аниське» - коменданту севастопольской «губы», а затем, благополучно ушёл на повышение, получив очередное звание капитана второго ранга.
К тому времени я уже стал «годком», так на флоте называли тех, кому осталось служить последние полгода. Приемник нашего Григория Матвеевича, особенно со мной церемониться не стал. Отправив пару раз на «губу», он убедился, что с меня это, как «с гуся вода» - просто снял меня с должности кока-инструктора. С одной стороны это было и не плохо, меня особо не напрягали и я, можно сказать, просто валял дурака. Но, с другой стороны понимал, что за ним не заржавеет и, он на мне ещё отыграется. Такая возможность реально маячила в ближайшие месяцы.
Дело в том, что в советские годы, в уборке урожая с полей отчизны, активно принимали участие армия и флот, посылая в сельское хозяйство страны шоферов и поваров для полевых станов. Приходила из Москвы разнарядка и, каждое соединение выделяли для этого мероприятия государственного масштаба, одного-двух матросов нужных специальностей.
Вся движуха начиналась с южных районов нашей необъятной: с Узбекистана, Казахстана и двигалась постепенно к центру страны. Движение было очень неспешным и если оказаться в числе этих «счастливчиков», то можно вернуться домой не в мае-июне, как положено, а в конце октября. Моя кандидатура на приготовление каши в степях Казахстана была, стопроцентной в таком раскладе, что меня совершенно не устраивало.
На то мы и «годки», чтобы помогать и выручать друг друга. Подключил нашего писаря под это дело. Он осторожненько выведал, что разнарядка приходит обычно в конце мая. Я не числился в великих отличниках боевой и политической подготовки, даже совсем наоборот, а посему, дембель мне мог светить только в конце июня – это при условии, что я не загремлю на «Целину». Шанс попасть туда, был реальным. Почему меня видно, и не трогали последние месяцы.
Сел писать письмо домой, обрисовывая ситуацию, не указывая, естественно, причинную связь.
После Дня Победы уехали по домам старшины-отличники, а в середине мая в Севастополь приехала моя сестра с мужем. Мы встретились, пригласил их к себе и командир. Подробно описал им все мои «заслуги». Галка - моя сестра, вышла от него вся красная и, зашипела на меня:
- Ну, ты и засранец, дослужился! – Хорошо, что мать с отцом ничего не знают.
- И не вздумай дома рот открыть, - цыкнул на неё Роберт. – Тут нам ничего не светит, надо с другой стороны заходить, брать выше.
Как им удалось забраться «выше» я до сих пор не знаю, знаю только, во что это обошлось – в четыре бутылки коньяка. Как сказал Роберт, одну он распил с каким-то адмиралом в кабаке, а три загрузил в его служебную машину.
Девятнадцатого мая, ровно день в день моего призыва, кривясь, как от зубной боли, командир вручил мне обходной. Через пару часов всё было кончено и, я уже прощался с ребятами. Убедившись, что на руках у сестры есть мой авиабилет, командир вручил ей, а не мне, мои документы.
По флотской традиции, ребята на руках понесли меня к цепочке на КПП. За спиной грянул дембельский марш. Погремел минутку и захлебнулся. Видно, командир, или замполит, хоть так решили отыграться.
Да и хрен с вами! Я свой долг отдал.