Сражаясь с книжной пылью, ухватила «Алые паруса», которые не раскрывала, по-моему, со дней юности, и сразу в окончание - прыг! Потом призадумалась… получается, что в каждой любимой, частично любимой или просто не полностью забытой книге, фильме, в бульварной новости, вычитанной на клочке газеты - есть свое КЛЮЧЕВОЕ СЛОВО, или несколько слов, на которых держится в сознании полка с этой конкретной историей (нутро человеческое ведь так похоже на александрийскую библиотеку с лабиринтами ветхого папируса)).
И у каждого это ключевое слово СВОЁ. Пароль: я помню тебя, ты тиль, ассоль, суок, рождественский пирог, веселый носорог. И молниеносный ответ: я здесь, таня.
Из «Аватара», например, кроме рассеянной по экрану синьки и тропической зеленки, осело в памяти единственное «я тебя вижу». Есть в этом «видении» что-то очень искомое и пожизненно ожидаемое, тяжело укладываемое в слова, но легко вскрываемое на кушетке психолога. Так и у Грина «Грэй нагнулся, ее руки ухватились за его пояс. Ассоль зажмурилась; затем, быстро открыв глаза, смело улыбнулась его сияющему лицу и, запыхавшись, сказала: – Совершенно такой».
Этот выдох «совершенно такой» - с детства моя единственная привязка к «парусам». Не сопливо-бабское «прынц найденный», а нечто другое, то, что обретаемо всего несколько раз в жизни.
«Совершенно такой» - говорится единственному существу, ставшему частично тобой, щедрому дару любви, если это вообще дается.
«Совершенно такой» - не произносится, но думается, когда дитя приходит из небытия в этот мир, и это не менее дорогой дар любви. Любовь ведь как гидра, щупальца во всех направлениях, как лучи у даждьбога:)
«Совершенно такой» - едва шепчется на ведомом только ветру языке, когда сокрытие Его Лика на тебя больше не распространяется, легкие работают на выдох, сердце – сплошная диастола… вот ты и пришла наконец, ассоль)
Множество лет бродила по городу выцветшая, почти полупрозрачная старушка с табличкой на палке «Иисус спасет!», выкрикивала бессвязное, в глаза проходящим заглядывала. Все отскакивали, опустив взгляд долу, зябко подымали плечи, переглядывались между собой с трусоватой улыбкой, унося ноги как можно скорее. После смерти дело ее переняли молоденькие африканки, уже не так рьяно, но с юношеской уверенностью необходимости процесса. Не знаю, какого они там клана маклаудов, но вид у них вполне бессмертный.
Спасение, думается, там, где для него высвобождается место в груди. Хотя бы махонькое, неказистое, сантиметр на сантиметр. Но вычищенное от всяческих страхов, наросшей скорлупы, соплей, книксенов, навязанных традиций и прочей требухи.
Оно там, где пронзительно ощущаешь, как мало времени осталось для любви во всей ее природной жизнеспособности, непредсказуемости и чудотворной мощи. И как много беспечного времени в виде гудрона, смертельно родного армагеддона, где заезженную фразу «всех люблю» братски делишь пополам с двойником голлумом, радостно кивающим и загибающим пальцы: этот дров не рубил, этот печь не топил, этот и кашу не варил…
Дождь прошел, скорый, мощный. Хрустальные камешки отскакивали от окон, молнии кардиограммой перерезали небо, «погромыхивало» то самое, довоенное… Лизка спросила хитро: а, знаешь, немцы говорят, что это Бог бьет в барабан.
Хэ, думаю, немцы говорят… И вдруг так захотелось расслабиться, уйти ненадолго от самой себя. Долго всматриваясь в свинцовое небо, вызываешь из лабиринтов сознания очертания одноглазого Одина с волками и воронами Хьюгином и Мюгином. Расползаются повсюду корни с ветвями Иггдрасиля, опутывая вселенную. Если никто не будет дергать за рукав хотя бы минут десять, я готова позволить взрастить в себе скандинавскую метанойю, принести бескровную жертву, я же воин, и вот они, слышу наконец - удары Тора в небесный барабан! можно скоропалительно швырять пожитки в отплывающий драккар.
Как у Трэверс «В едином ритме раскачивалась вся огромная толпа, как маятник гигантских часов. Даже деревья то сгибались, то выпрямлялись в ритме танца, и луна в небесах покачивалась, словно корабль на волнах…
— Зверь и птица, звезда и камень — все мы одно, все одно… — бормотала Кобра, опустив свой клобук и тоже раскачиваясь. — Змея и ребёнок, камень и звезда — все мы одно…»
Но не тут-то было. «Ты подпишешь мне конверт?» - спросила Лиза. «Нет ли у тебя знакомого психолога?» - позвонила соседка. И я слетела с Иггдрассиля пикирующим бомбардировщиком, ударившись о землю одновременно всем: совестью, памятью, опытом, генетикой, кровью, задницей.
И где-то далеко, на плече уже уходящего Одина, ворон Хьюгин, тускло блеснув радужным глазом, иронически каркнул «nevermore».