Когда не стало Нины, меня тоже не стало. Или, меня будто и вовсе не было. Просто в один из дней я вдруг перестал существовать. Я не слышал, не видел и ничего вокруг себя не ощущал. Единственным, что звучало в моей голове – был голос Нины. Я слышал, как она смеется, помнил ее большие улыбающиеся глаза, теплые руки, которые сплетались в замок, где-то позади моей шеи. И все это было отныне и навсегда, только лишь в моей голове. Я выпал из жизни на целый месяц, а то и больше. Как оказалось позже, я отсутствовал где-то три. Я не помнил, как прожил три месяца со дня смерти Нины. Голова была пустой и тяжелой. В ней отпечаталось ее лицо: бледное, уставшее, но улыбающееся. Она держала на руках крошечный сверток, крепко прижимая его к груди. « Мэри» - имя девочки, мирно спящей на ее груди, улыбка, нежная и печальная – были последним, что Нина оставила после себя. Мгновением позже – ее не стало. Своей жизни, она предпочла жизни дочери. Не было даже намека на надежду, не было ни малейшего шанса, она просто так решила, говоря « она наша» и глупо по-кошачьи улыбаясь.
Куда увезли малышку, после смерти матери – я не знал, хотя был ее отцом и должен был любить это дитя бесконечно сильно. Но я напротив, совершенно ничего не испытывал. Лишь многим позже я узнал, что Мэри забрали на Побережье, она росла в месте, что я мог назвать своим домом, вместе с моей матерью. Я не видел и не навещал ее. Девочка, несмотря на то, что забрала жизнь своей матери, была болезненна и очень слаба. Оставить ее со мной, в шумном, грязном и неумолкающем ни на минуту городе, было все равно, что обречь малышку на верную гибель. Но ее мать завещала ей жить и потому, просто не могло быть иначе.
С тех пор минуло уже 6 лет, и я впервые приехал на Побережье. Там пахло солью и солнцем, и этот воздух немного пьянил. Когда я спустился с трапа, первым, что бросилось мне в глаза, стала девочка, что стояла на пристани и провожала уходящие вдаль корабли. Ее коленки были разбиты, платье из ситца колыхал ласковый южный ветер, и она стояла, словно завороженная, ни разу не шелохнувшись. Только когда все корабли скрылись за горизонтом, девочка будто бы ожила и с невиданной мне ранее легкостью, взмыла руки к небу и потянулась. В ее лице мне было что-то знакомо: глаза неизвестного цвета, движения и выражения лица. Ей было лет семь от силы, но выглядела она достаточно взрослой. Ровно настолько, словно не раз уже видела эту жизнь.
Когда я вернулся «домой», то не стал навещать мать. Из страха увидеться с Мэри. Мне просто нравилось бродить по Побережью и думать о том, что ничего со мной за эти 6 лет не случилось, и до этого времени – тоже. За все то время, что я пробыл там, девчушка с пристали, стала чуть ли не самым верным моим спутником. Я встречал ее всюду, куда бы ни шел. Она читала в саду, чему-то загадочно улыбаясь, бегала за шляпой, которую ветер носил по песчаной набережной, дремала на лавке в тени старой ивы. Все в этой девочке напоминало мне Нину. Такая же беззаботная, такая же непоседа. После дня проведенного на Побережье, я поспешил вернуться в город, предварительно оставив матери письмо с благодарностями о заботе о подрастающей Мэри.
Вы скажете, что это неправильно, перекладывать заботу о собственном ребенке, на плечи стареющей матери. Но иначе я просто не мог, и отговорки хуже этой вряд ли бы нашлось в моем багажнике. Я был неприятен себе самому и не особо кому-то и нужен, если, конечно, не брать в счет женщин, которые какое-то время ютились у меня и находили мою компанию весьма приятной. Именно поэтому Мэри было лучше не знать меня. Даже, несмотря на то, что до того, как она родилась, я ждал ее, вернее, мы ждали ее. В общем, Нина была здесь во всем решающим фактором. А поскольку Нины не стало, лучшим, что я мог в тот момент придумать, было избавление себя от отцовства. Не то, чтобы я не хотел следить за тем, как растет моя дочь, я просто боялся этого. Чувство отцовства и долга, я когда-то задолго до этого, испытывал к Нине, когда купал ее и расчесывал ее волосы. Мне было совершенно не важно, что Нина давно была уже взрослой женщиной, пускай и не слишком самостоятельной. Мэри же, я искренне не знал, что мне делать с ней без помощи Нины. Сейчас ей было семь, а я не знал, как она выглядит. Мне всегда казалось, что я бы с легкостью спутал ее с матерью, с ее матерью. И этого я боялся еще сильней - снова увидеть Нину: легкую и светящуюся, нежную и … живую.
Я сидел в окне 4 этажа, свесив ноги на улицу. К вечеру заметно похолодало, но холод этот был отчего-то приятным. Ни то я слишком долго сидел в одном положении, ни то апрель обещал быть чуточку весеннее марта. В окне напротив, курила седая женщина, окно ее было открыто настежь, точно так же, как и ее легкий цветастый халат. Она ходила из стороны в сторону, пуская клубы дыма куда-то высоко в потолок. Чуть выше, на чердаке, тайком встречались соседские кошки. Они мирно сидели рядом, прислонившись друг к другу и, кажется, упивались царившей вокруг идиллией. Женщина на этаж выше - загадочно подмигивала, цветастый халат старушки упал на пол, и я наскоро решил удалиться, плотно задернув темные шторы. На столе пылились письма от матери. В них – фотографии Мэри. Я не знал, как выглядит моя дочь, чем занимается, что ей нравится и чем забита ее крошечная голова. Я ничего не знал, я не открывал письма, но часто разговаривал с Ниной. За последние пару лет, она стала чуть ли не единственным моим собеседником. Где-то глубоко у меня в голове, словно в непроницаемом стеклянном кубе, она кричала и била в стены, молила меня быть с дочерью, но все это оставалось лишь в этом кубе. В кубе в моей голове. Вы, верно, сочтете меня сумасшедшим, ведь на протяжении пары лет я то и дело разговариваю лишь с голосом моей давно умершей жены в своей голове. Не то, чтобы я отрицал это, но и окончательно я не тронулся. Сколько длилась моя меланхолия? – Вечность. Прежде, чем я снова вышел в люди, прошло 7 лет. Семь лет со смерти Нины и семь лет жизни Мэри. Поверьте, пройдет еще десяток, прежде, чем я впервые увижу свою дочь, вернее, узнаю о том, она эта женщина – моя дочь.
Я помнил эту девочку еще совсем ребенком. То, как она стояла на пристани в ожидании кораблей, ее ободранные коленки и неизвестного цвета глаза, которые у воды становились бездонно синими. Она читала книги о путешествиях, была мечтательной и легкой. И ее легкость была заразительной. Лишь много лет спустя я узнал, что заразительнее ее легкости, может быть только она сама. Я встретился с ней много лет спустя, и образ нежного дитя растворился во мне так, словно его никогда и не существовало. Передо мной теперь сидела девушка, нет, женщина, прекрасная и цветущая. Она была пороком и грехом или тем, что могло на это подтолкнуть. Сидя в кресле, она затягивалась сигаретой, и мундштук слабо дрожал между тонких длинных пальцев. Из пухлых губ вырывались причудливые клубы дыма, и она была словно зачарована ими. Она медленно втягивала в себя терпкий запах табака, а после, резко выдыхала и расплывалась в улыбке. Глаза ее наконец-то определились и стали цвета морской волны. То, как они блестят и не спеша изучают меня, было единственным, что я мог рассмотреть сквозь табачную дымку. Она перекладывала ногу на ногу, смотрела на меня и улыбалась, по-кошачьи глупо. Я узнавал в этой девушке Нину, но она никогда не была такой смелой. Девушка напротив не отрывала от меня взгляд, а вдоволь изучив, в мгновенье оказалась возле меня и выдохнула мне в лицо клуб сладкого серого дыма. Она не представилась и не проронила ни слова, а лишь улыбаясь, скрылась за углом таверны. Я наблюдал за ней, не в силах отвести взгляд. То, как она двигалась, то, как вела себя – в ней привлекало абсолютно все. Моряки кланялись ей в ноги, она смеялась и снимала шляпу. Она выбрасывала цветы, сбрасывала ухажеров в соленую синюю воду, прыгала следом и целовала, нежно и отчаянно, один единственный, вернее, в первый и последний раз. После, выбиралась из воды и больше уже никогда не возвращалась. Она была странной, дикой и совершенно отличной от всех, кто жил на Побережье. Она была особенной, была диковинкой этих мест. Встреч со мной она избегала, когда видела – всегда улыбалась и кокетливо махала рукой, после – старалась скрыться так же незаметно, как появлялась. Чем чаще я видел ее, тем сильнее влюблялся в нее.