О сухой иммерсии, как о исследовательской и медицинской технологии, написано и сказано многими и много. На посвященных космической медицине и проблемам ДЦП форумах, симпозиумах, конференциях заслушиваются многочисленные доклады о вредном и благотворном влиянии, создаваемой в сухой иммерсии, безопорности на организм человека. Научные журналы принимают к публикации соответствующие статьи. На ТВ иногда выходят снятые на эту тему сюжеты. Блоггеры, пережившие, в качестве добровольцев–испытателей, сухую иммерсию в лаборатории сенсомоторной физиологии ИМБП, щедро делятся описаниями своих впечатлений: первое погружение, еда, сон, досуг, обследования называемые «методиками» во всех подробностях. «Нам наша (врач) в шесть месяцев назначила десять процедур сухой иммерсии по 15 мин., а Вам?»- обсуждают на каком – то форуме наболевшее мамочки детишек, живущих с ДЦП.
Во всем этом многообразии публикаций чувствуется некий пробел, а именно практически обойденный вниманием вопрос о том, что может перечувствовать, передумать, пережить испытатель или пациент в сухой иммерсии, оставаясь один на один с иммерсионной ванной, своим расслабленным телом и напряженным внутренним миром?
Готов? – повисает в воздухе вопрос доктора, берущегося за небольшой ворот подъемника. Мой вестибулярный аппарат улавливает едва заметное движение вниз. Еще немного и, через водонепроницаемую ткань вода сначала прикасается к моим ногам, ягодицам, пояснице, принимая, наконец, всего меня в свои ласковые и крепкие объятия.
Вода для меня, - разгоряченного только что выпитым сладким чаем, непривычно тепла. Мой нос ощущает не слишком сильный «резиновый» аромат, отделяющей меня от водной массы, ткани.
Пытаюсь понять и систематизировать свои первые ощущения в сухой иммерсии, взяв за основу опыт погружений в обычный бассейн.
Во-первых, как известно из жизненного опыта, тактильные ощущения от соприкосновения с простыней, лежащей поверх водонепроницаемой ткани, и от непосредственного соприкосновения с водой совершенно не похожи. Данное различие провоцирует конфликт ощущений, точнее, обманутых ожиданий. С одной стороны, испытывающее влияние безопорности, практически свободно плавающее, тело ожидает и не получает, привычного в таких случаях, соприкосновения с водой. С другой стороны, соприкосновение с сухой поверхностью провоцирует столь же не оправдывающееся ожидания какой – либо твердой опоры.
Во-вторых, в силу своей жесткости, ткань создает иллюзию повышенной динамической вязкости воды и, тем самым, очень мягко, даже приятно и ласково сковывает движения, усиливая расслабляющее воздействие безопорности на организм. Отрегулировав температуру воды по моим предпочтениям, врач и Зав. лабораторией, оставляют комнатку, в которой стоит ванна. Передо мной стоит выбор: расслабляться, забыв все на свете, или прислушиваться к звукам, похожей сегодня на муравейник, точнее, на потревоженный улей, живущей обследованием только что вынутого из ванны испытателя, лаборатории. Пытаюсь найти золотую середину. Не получается…
Мой, приученный научной работой к исследованию всего и вся, разум подсказывает, реализуемую сразу же моим телом, программу исследований.
Вот, мой взгляд устремлен вверх и вперед. Там, на прикрепленном к белой стене кронштейне, висит, судя по всему, видавший виды, телевизор «Panasonic». Он мне совсем не интересен. Действительно, чем мог бы меня порадовать, например, телеканал «Россия - 24»? Страстями вокруг Pussy Riot, бивалютной корзины и «стратегии-31»? Нет, нет и еще раз нет. Не этого сейчас требует мое, начинающее расслабляться, тело.
Мой взгляд перемещается направо. Там, за частично завешенным жалюзи окном, эффектно смотрится на фоне, затягивающих московское небо, туч, выстроенное из красного кирпича, соседнее институтское здание. Этот полупромышленный пейзаж почему – то умиротворяет. А может быть это просто в моей, не обремененной поддержанием позы, центральной нервной системе начинают доминировать процессы торможения.
Мой взгляд движется дальше направо. Здесь, на белой, разделяющей оконные проемы, колонне нашло свое пристанище нехитрое переговорное устройство для вызова дежурных. Выше и ниже переговорного устройства красуются прикрепленные листы с расписанием обследований для испытателей. Мой пытливый ум хочет вникнуть в содержание сокращенных названий, представить себе переживания испытателей, проходящих «методики».
В миг вспоминаю, как при мне предыдущий испытатель полушутя хотел сбегать в ближайший магазин за куском мяса и, тем самым, «откупиться» от мышечной биопсии. Жаль, не успел. Многое бы дал я за то, чтобы прочитать соответствующие результаты анализов и посмотреть сравнительные диаграммы.
Что со мной? Как бы пронзенная острой болью, напряглась моя правая нога. Для меня пробил час мышечной биопсии? Нет! Просто в какие-то полсекунды мне вспомнилось все прочитанное и услышанное об этой процедуре.
Стоп! Это для меня не актуально. Перевожу взгляд на окно. Пытаюсь отдышаться, упрекая себя за недисциплинированность мышления.
За окном плывут тучи. Плывут над головами согласных и не согласных. Плывут над золоченными купалами храмов и над крышами СИЗО, в котором сидят девочки из Pussy Riot. Плывут над увенчанной славой головой гениального Гарри Каспарова и над якобы покушенным им полицейским.
Небо пленяет мои мысли. Ловлю себя на том, что мне уже не особо интересно, сколько входящих сообщений и не принятых вызовов вобрал в себя мой, на время осиротевший, телефон.
Тело требует от разума покоя. Требует приостановить привычный бег мыслей, оставшись наедине с собой…
Лежу в водной массе... Входит проведать меня врач. Ясно чувствую, каким заметным мышечным напряжением отзывается в моем несколько расслабленном теле малейшее движение мысли, малейшее душевное переживание. Пожалуй, эта ванна, в качестве инструмента психоанализа, будет эффективней полиграфа!
Нет, нет! Не время сейчас напрягаться. Долой все мысли и сравнения! Хотя, стоп! Чего это я так напрягся? – вопрошает мой математический, «заточенный» на поиск причинно – следственных связей, разум. А, все ясно! Цепочка причин и следствий построена! Перфекционизм - вот мой нынешний бич! Быстро, как фотоальбом на смартфоне с шустрым процессором, прокучивает память эпизоды, формировавшие мой нынешний менталитет:
-Ты должен не кричать, когда баба Дуся будет делать Тебе укол – говорит мне – трехлетнему малышу мама. А ощущения от тех уколов были такими, будто грубую стеклянную пудру взвесили в вязкой жидкости и, пока не произошло осаждение, решили ввести все это в мое очень мягкое место. Плюс к этому, техника исполнения данной процедуры у бабы Дуси была, мягко говоря, особой. Набирая лекарство в шприц, баба Дуся все время рассказывала о своей многотрудной жизни: о работе в ветеринарной службе колхоза, о телятах и поросятах, переживших вакцинацию в ее исполнении, о получении профессии медсестры, переезде в город и последующей работе, сначала в детской инфекционной больнице, затем, в детской поликлинике. Обработав место инъекции проспиртованной ваткой и, с тяжким вздохом произнеся в пространство: «прости, Господи», баба Дуся вводила иглу с той же нежностью и осторожностью, с которой, наверное, вставляла засов в проушины ворот коровника или ставила ухватом чугунок в русскою печь… Светлая Тебе память, баба Дуся.
-Ты должен учиться только на «отлично»; иначе пропадешь – говорит мне – пятикласснику папа.
-Ты должен вести себя примерно и понравиться дяде Мише, а то он к нам больше не приедет – умоляют родители.
-Ты должен идеально знать математику и выигрывать олимпиады, иначе не видать Тебе ВУЗа как своих ушей.
-Ты должен; должен, должен…
- Прыскаю, сразу представляя себе смущенную моим криком бабу Дусю, не приехавшего дядю Мишу и тройку в своем дневнике.
Дорогие мои родители! Вы многое повидали на своем веку и, конечно, хотели мне добра. Подхлестывая меня, Вы исходили из своего трудного жизненного опыта. Потом я и сам втянулся в эту, как оказалось, не совсем добрую «игру». Теперь уже мне казалось, что ввиду своих особенностей, я достоин приятия лишь тогда, когда делаю все идеально. Как трудно мне сейчас принять чью-то безусловную любовь и поддержку, в которых я так остро нуждаюсь! Отсюда и напряжение при обычном разговоре с доктором, особенно в новой обстановке. Отсюда и желание казаться лучше, чем есть на самом деле.
Хорошо, учтем и поработаем над этим. А сейчас - расслабляемся. Медленно но верно, сгибаясь в коленях и спине, мое тело принимает оптимальную позу – позу расслабленной обезьяны. Мысли приостанавливают свой бег. Здесь, в ванне, как нигде еще, ясно понимаешь, что такое суетность ума и чувствуешь, насколько много душевных сил, которые даны нам для нас самих и наших близких, мы тратим впустую.
Приятно расслабляюсь. Закрываю глаза. Кажется, что я не лежу на месте, а двигаюсь в направлении от ног к голове(шутки моего вестибулярного аппарата).
Несколько раз Зав. Лабораторией Елена Сергеевна Томиловская приходила проведать меня и тогда ситуация с расслаблением становилась совсем уж безнадежной.
Ах, Елена Сергеевна, Елена, Лена, Елка, Елочка! Как больно но, вместе с тем, непринужденно, радостно и светло мне в Вашем обществе! В чем причина подобного противоречия? – вопрошает моя, в очередной раз разорванная между миром инвалидов и миром не инвалидов, душа. Все дело в сравнениях – беспристрастно отвечает душе наш с доктором коллективный разум. Почти год назад мы подробно обсуждали данный вопрос.
Все банально. Нам – людям, в общении с себе подобными, свойственно проводить сравнения, отмечать отличия и сходства, тем самым, определяя свое положение в обществе, идентифицируя себя в той или иной социальной группе, принадлежность к которой, в свою очередь, определяет соответствующие поведенческие стереотипы.
Контакт представителей различных, особенно непересекающихся, т.е. не имеющих или почти не имеющих общих членов, социальных групп затруднен, так как требует от обоих участников отношений постоянного синтеза новых «правил игры».
Это все теория. А что же на практике?
Первое, на что я обратил свое внимание при встрече с Вами, Елена, - коммуникации. На работе, в силу занимаемой должности и уживчивого характера, Вы постоянно очень интенсивно контактируете с людьми, ощущаете пульс и дыхание межличностных отношений. Для меня, например, просто не постижимо, как можно одновременно делать столько дел. Как, скажем, возможно почти сразу пить чай, поддерживать несколько разговоров, в числе которых действительно важные и, отвечая на звонок по мобильному телефону, объяснять кому то, судя по всему, близкому, что при растревоженном желудке лучше не принимать, содержащий алюминий, «Альмагель».
Не желал бы я себе жить и работать в таком темпе. Моя нервная система, очевидно, не протянула бы долго при подобных перегрузках и начались бы дополнительные проблемы со здоровьем. Хотя, то, что есть у меня в настоящее время, тоже далеко от моего идеала.
В этом семестре у меня шесть пар в неделю. Расписание предписывает мне проводить в альмаматер всего лишь три дня из каждых семи. Всего лишь три раза в неделю я со своей лыжной палкой иду в разношерстной толпе преподавателей и студентов к знакомой проходной. Трижды в неделю могу получить поощрение или нагоняй от Зав. кафедрой. Тройку раз за семидневку, идя к аудиториям, гадаю: не забыл ли инженер дядя Паша установить к моей паре проектор и ноутбук, а также ищу злободневные ключи к объяснению студентам не простых математических категорий.
А что же остальные четыре дня?
Я, конечно же, занят и в эти дни. Я читаю периодику по специальности, отрабатываю заказы и гранты РФФИ, не забываю про ЛФК, поддерживаю, чем могу, других инвалидов и нуждаюсь. Нуждаюсь в общении и приятии со стороны здоровых людей. В неком отождествлении себя с ними.
Роптать на судьбу не хочу. Понимаю, что по меркам людей с, аналогичной моей, инвалидностью, мне дано по истине многое. Однако, моя не смиренная душа жаждет. Жаждет иметь возможность регулируя на свой лад объем публичной деятельности и простого общения избегать за всем этим боли одиночества.
Хотя, если бы я ушел, вернее, убежал бы от своей боли, смог бы я сочувствовать хотя бы другим инвалидам – своим товарищам по несчастью? А кто сказал, что в жизни здоровых людей меньше неразрешимых противоречий и боли? Нет. И того и другого здоровым перепадает предостаточно. Просто здоровым доступно больше явных и опосредованных способов убегать и прятаться от своей боли. При этом, частенько убегают они туда, откуда потом долго ищут и не всегда успевают найти спасительный выход обратно – в мир, где наряду с победами, радостями, любовью и приятием, в полной мере, есть и боль.
А еще, я обратил внимание на Вашу, Елена и свою самостоятельность. Что не говори, у Вас своя жизнь. Наверное, не без проблем, боли и потерь. Но, тем не менее, своя - обусловленная цепочкой Ваших решений и действий.
А что же я?
Помимо того, что я объективно нуждаюсь в посторонней помощи и, следовательно, зависим от окружающих, так еще и феномен родительской гиперопеки знаком мне отнюдь не по методическим пособиям для воспитателей детских садов.
В ряде случаев ситуация с гиперопекой и ее последствиями укладывается в следующую, допускающую широкое многообразие вариантов, схему:
Появление в семье ребенка с особенностями здоровья влечет за собой огромный стресс для родителей. Мало того, что им приходиться сразу, без шаблонов, решать множество сложнейших и незнакомых ранее задач, таких как радикальная перестройка быта, а то и всего жизненного уклада. Заниматься вопросами лечения, обучения, социализации своего чада. По-новому самоиндентефицироваться в обществе. Вдобавок к этому, жалость и чувство вины перед своим особенным чадом, более чем обоснованные страхи за его будущее безжалостно рвут на части их любящие сердца.
Состояние стресса у родителей становится, в таком случае, хроническим. А потому очень трудно, даже абсолютно нелепо ожидать от них выверенного по лекалам рационализма поведения. А меж тем, основанное на любви, сострадании и хирургическом рационализме, поведение родителей бывает жизненно необходимо их особенному чаду.
Любовь – вот ключевое в данной ситуации слово. Любовь, готовая терпеть, терпеть и терпеть...
Терпеть, видя, насколько нелегко даются особому ребенку первые самостоятельные шаги. Иногда, буквально наступать и безжалостно давить в самом зародыше желание помочь своему чаду преодолеть то или иное трудное но, вместе с тем, вполне посильное препятствие, а за одно избавить себя от необходимости страдать и побеждать вместе с маленьким героем.
У многих ли найдутся силы на такой подвиг во всей его полноте? Такое страшно просто представить, не говоря о том, чтобы пережить. Для такого подвига необходимо не иметь слабостей. А они – слабости, в той или иной мере, свойственны всем. Слабости, предлагающие пойти на спасительные компромиссы: «Да, я люблю своего ребенка и сознаю, что ему необходимо самому преодолеть то или иное препятствие. Но, в силу
( уважительная причина), пусть это произойдет позже». Стоит ли говорить о том, что это – самое «позже», зачастую, вовсе не наступает и малыш получает сервис. Да, да – не необходимую помощь, а именно безусловно развращающий сервис, которым, пока живы родители, так приятно пользоваться снова и снова.
При неконтролируемом обилии подобных компромиссов, к четырем - пяти, максимум, к десяти годам, эгоцентричный, умеющий, играя родительскими чувствами получать свое, маленький «барчук» готов. Готов к предстоящей ему трагедии в двух «актах»…
В начале, когда, продиктованное, в том числе, страхом за свое будущее, желание «барчука» стать более самостоятельным пересилит сдерживающие мотивы, его отношения с родителями могут стать, мягко говоря, не простыми. В ответ на его манипуляции, родители могут ввести свои, построенные по шаблону: «Как Ты смеешь…, после всего, что мы для Тебя сделали». В этом, первом «акте» трагедии, самые близкие люди, в полной мере, становятся друг для друга одновременно и палачами и жертвами.
Ну, а дальше, когда родителей не станет, «барчука» ожидает второй «акт». Ему – столь зависимому от людей и, вместе с тем, не способному в межличностных отношениях не на что, кроме манипуляций, будет искренне не понятно, почему окружающие глухи к его требовательным и, в то же время, душераздирающим своей беспомощностью воплям помощи и простом участии.
Пробьет час и, многократно умывшись своими слезами, которые, возможно, будет некому утереть, не раз, до боли в сердце и до полной потери голоса, наревевшись в своей пустой квартире или в публичных местах, «барчук» захочет принимать людей и быть принятым ими, сорадоваться и сострадать окружающим, не только брать, но и отдавать… Всему этому ему тогда будет необходимо учиться.
Всякий ли в зрелом возрасте способен выучить эти «уроки»? Всякому ли телу дано пережить подобные душевные потрясения?
Стоп, стоп! Расслабляемся! Долой психоанализ! Не сейчас! Лучше о позитиве!
А знаете, Елена, у нас действительно много общего.
Мы - люди науки. Каждый в своей области делаем посильное для того, чтобы вникнуть в секреты мироздания. Вы, в числе прочего, изучаете биологические аспекты предстоящего полета на Марс. Я же своими более чем скромными усилиями в области нелинейной динамики, проливаю свет на принципиальные трудности расчета траектории будущего космического корабля.
Мы с Вами хотим перемен к лучшему. Хотим честных выборов. Хотим, чтобы из – за проезда наших «слуг» на работу и с работы, дважды в день город не ставили бы в известную позу. Хотим слушать свою власть и быть услышанными ею.
… В теле растекается приятное расслабление.
… На второй день после иммерсии в теле оставалось приятное расслабление. Душа полнилась благодарностью моим друзьям из ИМБП. Мне удалось написать для доктора отчет о своих ощущениях. В какой-то момент мне ясно вспомнились мои переживания в иммерсионной ванне и, толи в силу минувшего нервного напряжения, то ли в силу других причин, на глаза навернулись слезы…