Шекспир. Сонет 22. Перевод
My glass shall not persuade me I am old,
So long as youth and thou are of one date,
But when in thee time's furrows I behold,
Then look I death my days should expiate:
For all that beauty that doth cover thee
Is but the seemly raiment of my heart,
Which in thy breast doth live, as thine in me.
How can I then be elder than thou art?
О therefore, love, be of thyself so wary
As I not for myself but for thee will,
Bearing thy heart, which I will keep so chary
As tender nurse her babe from faring ill:
Presume not on thy heart when mine is slain;
Thou gav'st me thine, not to give back again.
Мое зеркало не убедит меня, что я стар,
пока юность и ты - одного возраста,
но когда я увижу у тебя борозды времени,
тогда, надеюсь, смерть положит конец моим дням,
так как вся та красота, которая тебя облачает,
есть не что иное, как прекрасное одеяние моего сердца,
живущего в твоей груди, как твое в моей;
так как же я могу быть старше тебя?
Поэтому, любовь моя, береги себя,
как и я буду _беречь себя_ - не ради себя, а ради тебя,
нося в _себе_ твое сердце, которое я буду оберегать,
как заботливая нянька - дитя, от всякого зла.
Не рассчитывай получить свое сердце, если мое будет
убито:
ты дал его мне не для того, чтобы я его возвращал.
Мне зеркало твердит, что я старик...
Но ты и юность - равенство для звезд...
Когда же время твой изменит лик,
Смерть предпочту я, друг мой, вместо слез.
Краса твоя - восторг моих очей...
В нее мое ты сердце облачил,
Оно в твоей груди, твое - в моей,
Так я не стар! Кривят зеркал лучи.
Храни себя, прошу я не шутя!
И буду сердце я твое беречь,
Как нянька бережет свое дитя,
Лишь им жива...Но не об этом речь.
Взял сердце - о его пекись судьбе!
Я взял твое - и не верну тебе...
Шекспир. Сонет 23. Перевод
As an imperfect actor on the stage,
Who with his fear is put besides his part,
Or some fierce thing replete with too much rage,
Whose strength's abundance weakens his own heart;
So I, for fear of trust, forget to say
The perfect ceremony of love's rite,
And in mine own love's strength seem to decay,
O'ercharged with burden of mine own love's might:
О let my books be then the eloquence
And dumb presagers of my speaking breast,
Who plead for love, and look for recompense,
More than that tongue that more hath more expressed.
О learn to read what silent love hath writ:
To hear with eyes belongs to love's fine wit.
Как плохой актер на сцене,
от страха выбивающийся из роли,
или некое свирепое существо, переполненное яростью,
у которого от избытка мощи слабеет собственное сердце;
так я, робеющий от ответственности, забываю произнести
совершенные формулы любовного ритуала,
и кажется, что любовь во мне ослабевает,
подавленная бременем собственной мощи.
О пусть мои книги {*} заменят мне красноречие
и станут немыми предвестниками моего говорящего сердца
[груди],
молящими о любви и взыскующими награды
более, чем язык, который больше высказал {**}.
О, научись читать то, что написала молчаливая любовь:
умение слышать глазами - часть тонкого ума любви.
{* Некоторые исследователи считают, что "books" (книги) в строке 9 -
это опечатка и следует читать "looks" (взгляды, выражение лица).
** Возможно, здесь содержится намек на другого поэта, посвящавшего
стихи тому же адресату. Тема такого "поэта-соперника" неоднократно
появляется в более поздних сонетах к Другу.}
Плохой актер, хоть роль и зазубрил,
С волнением не в силах совладать,
А хищник при избытке мышц и сил
Рискует сердце яростью загнать.
Так я боюсь, теряя речи дар,
Словам доверить прелести твои,
Во власти находясь любовных чар,
Подавлен мощью собственной любви.
Я в книгах чувства излагать привык...
Нем переплет, а сердца голос жив,
Строка наград достойней, чем язык,
Что так подчас излишне говорлив.
Умей читать и слышать, дорогой,
Я тонкость чувств озвучивал строкой.
Шекспир. Сонет 24. Перевод
Mine eye hath played the painter and hath stelled
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And perspective it is best painter's art.
For through the painter must you see his skill
To find where your true image pictured lies,
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glazed with, thine eyes.
Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, wherethrough the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee.
Yet eyes this cunning want to grace their art,
They draw but what they see, know not the heart.
Мои глаза, уподобясь художнику, запечатлели
облик твоей красоты на скрижали моего сердца;
мое тело служит ей рамой,
а перспектива - искусство лучших художников,
так как через художника нужно видеть его мастерство {*},
чтобы найти, где помещен твой истинный образ,
всегда висящий в мастерской моей груди,
окна которой застеклены твоими глазами {**}.
Посмотри, какие добрые услуги оказывают глаза глазам:
мои глаза изобразили твой облик, а твои для меня -
окна моей груди, через которые солнце
любит заглядывать, чтобы внутри видеть тебя.
Однако искусству глаз не хватает [такой] мудрости:
они рисуют только то, что видят, не зная сердца.
{* Трудное для истолкования место. Возможно, имеется в виду, что глаз,
как объектив камеры-обскуры, создает образ возлюбленного в душе [груди]
поэта, в соответствии с законами перспективы.
** Потому что, как сказано в сонете 22, "мое сердце находится в твоей
груди".}
Мои глаза любуются тобой
И на скрижали сердца моего
Рисуют несравненный образ твой...
Я сам — лишь только рама для него.
Хранящий красоту любимых черт,
Являясь перспективой колдовской,
Висит твой восхитительный портрет
В груди моей, как будто в мастерской.
В ней два окна — глаза твои, друг мой,
А в окна солнце заглянуть не прочь...
Мои глаза рисуют образ твой,
Твои - готовы светом им помочь.
Одно лишь не дано глазам любым:
Что сердце прячет, то не видно им.
Шекспир. Сонет 25. Перевод
Let those who are in favour with their stars
Of public honour and proud titles boast,
Whilst I, whom fortune of such triumph bars,
Unlooked for joy in that I honour most.
Great princes' favourites their fair leaves spread
But as the marigold at the sun's eye,
And in themselves their pride lies buried,
For at a frown they in their glory die.
The painful warrior famoused for fight,
After a thousand victories once foiled,
Is from the book of honour rased quite,
And all the rest forgot for which he toiled:
Then happy I that love and am beloved
Where I may not remove, nor be removed.
Пусть те, к кому благосклонны их звезды,
хвастают почестями и гордыми титулами,
тогда как я, кому фортуна закрыла путь к такому торжеству,
безвестный, нахожу радость в том, что почитаю больше всего.
Любимцы великих государей распускают свои прекрасные
лепестки,
совсем как ноготки под взглядом солнца,
и в них же сокрыта их гордыня,
так как от _первого_ хмурого взгляда их слава умирает.
Утомленный _ратными трудами_ воин, прославленный в битвах,
после тысячи побед однажды потерпевший неудачу,
вычеркивается совсем из книги чести,
и забывается все остальное, ради чего он трудился.
Но счастлив я, любящий и любимый;я в
от этого я не могу отказаться, и меня нельзя этого лишить.
Пусть почестями хвастается тот,
К кому сегодня благосклонны звезды….
Пусть я не тот, не льнет ко мне почет -
В своей любви я больше вижу пользы.
Владык любимцы — двойники цветков,
Они горды пока цветут под солнцем...
Но солнца луч пригрел — и был таков,
И слава их забвеньем обернется.
Так воина, что раз лишь был несмел,
Хоть тысячью побед снискал он славу,
Из книги чести вычеркнут совсем,
Лишив всего, чем обладал по праву.
Я без любви своей не смог бы жить,
Кто сможет счастья этого лишить?
Шекспир. Сонет 26. Перевод
Lord of my love, to whom in vassalage
Thy merit hath my duty strongly knit,
To thee I send this written embassage
To witness duty, not to show my wit;
Duty so great, which wit so poor as mine
May make seem bare, in wanting words to show it,
But that I hope some good conceit of thine
In thy soul's thought (all naked) will bestow it,
Till whatsoever star that guides my moving
Points on me graciously with fair aspect,
And puts apparel on my tottered loving,
To show me worthy of thy sweet respect:
Then may I dare to boast how I do love thee,
Till then, not show my head where thou mayst prove me.
Властелин [лорд] {*} моей любви, к которому долгом вассала
меня крепко привязали твои достоинства,
к тебе я шлю это письменное посольство,
чтобы засвидетельствовать свой долг _уважения_, а не выказать
остроту ума, -
долг столь великий, что _в сравнении_ ум, такой бедный, как мой,
может показаться голым, не имея слов для его выражения,
но я надеюсь, что какой-нибудь доброй мыслью
в глубине своей души ты прикроешь его наготу
до той поры, когда та звезда, что направляет мой путь,
посмотрит на меня милостиво, в благоприятном расположении,
и оденет мою истрепавшуюся любовь в _красивые_ одежды,
чтобы показать меня достойным твоего драгоценного уважения.
Тогда, возможно, я осмелюсь хвалиться, как я тебя люблю,
а до того не явлюсь к тебе на испытание.
{* Возможно, здесь имеет место игра смыслов и слово "lord" употреблено
как в широком смысле "властелин", так и в узком смысле титула, - если, как
считает большинство исследователей, адресат сонетов был молодым
аристократом.}
О, лорд! Весь век моей любви-рабе
Твоих достоинств яркою звездой
Плененной быть и оды петь тебе,
А не умом хвалиться пред тобой.
Истрепан ум - велик вассала долг...
Пока рассудок прячет нищету,
Душевным словом только б ты и смог
Прикрыть его смешную наготу.
Удачи жду от звезд и их орбит,
Их милость вновь мне скрасит бытие,
Мою любовь к тебе принарядит,
Чтоб уваженье я снискал твое.
Пока я к испытанью не готов...
В тени пусть наряжается любовь.
Шекспир. Сонет 27. Перевод
Weary with toil, I baste me to my bed,
The dear repose for limbs with travel tired,
But then begins a journey m my head,
To work my mind, when body's work's expired;
For then my thoughts (from far where I abide)
Intend a zealous pilgrimage to thee,
And keep my drooping eyelids open wide,
Looking on darkness which the blind do see;
Save that my soul's imaginary sight
Presents thy shadow to my sightless view,
Which, like a jewel (hung in ghastly night),
Makes black night beauteous, and her old face new.
Lo thus by day my limbs, by night my mind,
For thee, and for myself, no quiet find.
Уставший от тягот _пути_, я спешу в постель,
_сулящую_ желанный отдых членам, утомленным дорогой,
но тогда начинается путешествие в моей голове,
которое утомляет мой ум, когда труды тела закончились,
так как тогда мои мысли из далека, где я нашел пристанище,
отправляются в усердное паломничество к тебе
и заставляют мои слипающиеся глаза широко раскрыться,
глядя в темноту, которую видят слепые,
но воображаемое зрение моей души
представляет моему невидящему взору твой призрак,
который, как драгоценный камень, витающий в мрачной ночи,
делает черную ночь прекрасной, а ее старое лицо — молодым.
Вот так днем - мои члены, а ночью - ум
ради тебя, и ради меня самого, не знают покоя.
Когда дневной для тела кончен путь,
И отдых членам обещает ложе,
Мне мысли не дают мои уснуть,
В круиз привычный отправляясь тоже.
Они паломники, их вдохновенный дух
К тебе стремится вероломно, страстно...
Я, слипшиеся веки распахнув,
Тьму созерцаю, как слепец несчастный.
Но в темноте души моей талант
Рисует драгоценный призрак-образ -
Витающий во мраке бриллиант
Старухе-ночи юный дарит возраст.
Ни день, ни ночь мне не сулят покоя,
Зато не расстаемся мы с тобою.
Шекспир. Сонет 28. Перевод
How can I then return in happy plight
That am debarred the benefit of rest?
When day's oppression is not eased by night,
But day by night and night by day oppressed;
And each (though enemies to either's reign)
Do in consent shake hands to torture me,
The one by toil, the other to complain
How far I toil, still farther off from thee.
I tell the day to please him thou art bright,
And dost him grace when clouds do blot the heaven;
So flatter I the swart-complexioned night,
When sparkling stars twire not thou gild'st the even:
But day doth daily draw my sorrows longer,
And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.
Как же мне тогда вернуться в благополучное состояние,
если мне отказано в благе отдыха -
когда тяготы дня не облегчаются ночью,
но, _наоборот_, ночь усиливает дневной гнет, а день — ночной,
и оба, хотя каждый является врагом власти другого,
пожимают руки, соглашаясь мучить меня,
один - тяготами пути, а другая - _заставляя_ сокрушаться,
что чем больше этих тягот, тем больше я отдаляюсь от тебя?
Я говорю дню, чтобы угодить ему, что ты _так_ светел,
_что_ оказываешь ему любезность, _заменяя его_, когда тучи
затмевают небо;
так и смуглоликой ночи я льщу,
_говоря, что_, когда блестящие звезды не мерцают, ты озаряешь
вечер.
Но день каждый день продлевает мои печали,
а ночь каждую ночь все усиливает мою тоску.
Так где, скажи, покой могу украсть я?
Не ждет благополучие меня,
Коль дня проблемы мне и ночь не скрасят,
А ночь торопит напряженность дня.
Так день и ночь в одном сошлись решенье:
Меня помучить - я тут не при чем...
Один - трудом, другая - сокрушеньем
О том, что я с тобою разлучен.
Я их умаслить пробовал, ты знаешь,
Дню рассказал, как светел ты и юн,
Что там, где тучи, солнце заменяешь,
А ночь заверил, ты - поборник лун.
Но каждый день лишь длит мою печаль...
Да и ночам печальника не жаль.
Шекспир. Сонет 28. Перевод. Вариант 2.
How can I then return in happy plight
That am debarred the benefit of rest?
When day's oppression is not eased by night,
But day by night and night by day oppressed;
And each (though enemies to either's reign)
Do in consent shake hands to torture me,
The one by toil, the other to complain
How far I toil, still farther off from thee.
I tell the day to please him thou art bright,
And dost him grace when clouds do blot the heaven;
So flatter I the swart-complexioned night,
When sparkling stars twire not thou gild'st the even:
But day doth daily draw my sorrows longer,
And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.
Как же мне тогда вернуться в благополучное состояние,
если мне отказано в благе отдыха -
когда тяготы дня не облегчаются ночью,
но, _наоборот_, ночь усиливает дневной гнет, а день — ночной,
и оба, хотя каждый является врагом власти другого,
пожимают руки, соглашаясь мучить меня,
один - тяготами пути, а другая - _заставляя_ сокрушаться,
что чем больше этих тягот, тем больше я отдаляюсь от тебя?
Я говорю дню, чтобы угодить ему, что ты _так_ светел,
_что_ оказываешь ему любезность, _заменяя его_, когда тучи
затмевают небо;
так и смуглоликой ночи я льщу,
_говоря, что_, когда блестящие звезды не мерцают, ты озаряешь
вечер.
Но день каждый день продлевает мои печали,
а ночь каждую ночь все усиливает мою тоску.
Как мне вернуть себе благой настрой,
Коль отдых не включен в мой распорядок?
Мой день мне уготовил гнет ночной,
А ночь стремится дню добавить тягот.
Они сдружились, спор их позади,
Меня измучив, жмут друг другу руки...
Один тяжелой ношей наградил,
Другая безутешностью разлуки.
Я дню пытаюсь угодить, сказав:
«Мой друг так светел, что тебе поможет»,
И ночи льщу, на то же указав,
Мол, ты и звездам помогаешь тоже.
Но день лишь рад продлить печаль мою,
А ночь горда, что от тоски не сплю.