(Картинка прекрасных художников-иллюстраторов Елены Алмазовой и Виталия Шварова)
Великовозрастным студентам, надумавшим если уж не стать Великими писателями, то хотя бы получить диплом литературного работника, скучать не приходится. Каких только коварных заданий не придумывают Мастера в литературных мастерских, лишь бы потешить дорогих студентов.
Представленная вашему вниманию сказка написана мною, но не так, как написала бы её я, а так, как написал бы её…А кто написал бы её так, как написала её я, предстоит догадаться вам, дорогой читатель. Если вам это удастся и вы подтвердите: «Да, вот именно так он бы её и написал!» - значит, студент с заданием справился и с чувством выполненного долга может отправляться писать так, как пишет он сам, до тех пор, пока богатое воображение Мастера не родит очередное хитроумное задание.
Ваши предположения об «авторстве» произведения, а так же конструктивную критику жду в рецензиях. Удачи всем нам! Сказка начинается…
***
Я вот теперь в деревне Гнилые Прудки побывал и нет – не увлекаюсь больше сельской жизнью.
Что ж там? Бедность, блекота и слабое развитие техники.
Скажем вот для примера такой факт. Проживала в той деревне одна такая старушка. Такая, ну черт её дери, вообще старушка. Авдотья Никитична.
Родилась Авдотья Никитична в своё время от неврастенических родителей. Почти все жители Гнилых Прудков знали, что она немножко истеричка и немножко оторвавшаяся от жизни.
Проживала старушка, заметьте, со старичком своим, Кузьмой Петровичем. Был этот старичок довольно дряхленький и весь седой. Через какой факт он поседел так сильно, – через супругу свою истерическую или другое какое происшествие, - нам неизвестно, в газете про то не писали. Известно только, что бороду Кузьма Петрович имел весьма белую, хоть глаз выдери.
Прожили Кузьма Петрович и Авдотья Никитична пятьдесят лет душа в душу. Дрались, правда, слов нет. Иной раз до крови бились, но так, чтобы слишком крупных ссор или убийства – не было. Все-таки понимал Кузьма Петрович - человека такого порядка, как Авдотья Никитична, во всех Гнилых Прудках, хоть тридцать три раза их обойди, не сыщешь.
Кузьма Петрович, надо сказать, пил как лошадь. Только лошадь, конечно, воду пьёт, а Кузьма Петрович самогон пил. Все пятьдесят лет, от и до. Ей-богу, как увидит бутыль с самогоном – так давай хлестать, в рот ему клоп, пока глазищи на лоб не покатятся. А как покатятся глазищи, так Кузьма Петрович, подумать грустно, ходил по Гнилым Прудкам женишком легкомысленно, и баб деревенских в подлые их ручки целовал. А может и не только в ручки, да про тот факт нам тоже неизвестно, потому как не писали о том в газете.
Между тем Авдотья Никитична пьянство его да разгильдяйство очень даже уважала и сама, шельма, иной раз Кузьме Петровичу самогону наливала полную кружечку. Другого мужа ей решительно никакого не надо было, поскольку через пьянство его и другие безобразия чрезвычайно удобно было истерики закатывать. Если муж какой тихий достался бы, лежал бы на полатях да простоквашу с чаем попивал, никакого повода шуметь или ещё каким мракобесием заниматься Авдотье Никитичне не представилось бы. А когда муж самогон лакает да в подлые ручки баб нацеловывает, и так и сяк можно в огорчение прийти. В огорчение же приходить по любому поводу Авдотье Никитичне с её истерической натурой очень важно было. Можно сказать, жизненно необходимо.
Дворца Авдотье Никитичне с Кузьмой Петровичем, между прочим, не досталось. Рылом не вышли. Потому проживали в избе.
А уж изба же, граждане! Одно заглавие, что изба, - в горнице двоим не развернуться, толкаются, черти! Локтями и коленями друг друга месят. Того и гляди на головы друг другу, сволочи, полезут, да шеи через то переломают. А в сени и одному протиснуться затруднительно.
Капиталу у них тоже немного было. Всего-то и сбережений, что рябая курица в сенях пристроилась. На том и весь капитал держался, что несла эта курица Ряба в день по яйцу. Можно сказать, исправно несла, тщательно тужившись.
А кроме той Рябы с яйцами никакого капиталу у них не было. Ни тебе лопаты, ни телеги. Потому копать Кузьма Петрович – нигде не копал, - а по бабам бегал на своих собственных ножках.
Одним словом, бедность, блекота и слабое развитие техники.
А через ту курицу у стариков вот какая историйка приключилась, любопытная по своей психологической тонкости.
Подходит Кузьма Петрович к Авдотье Никитичне. А ножками так и семенит по полу, так, гадюка, и шуршит старыми лапоточками.
И вот подходит он к ней и говорит:
- Я, - говорит, - рекомендую вам, Авдотья Никитична, курицу вашу рябую в суп употребить. Чего это вы, скажите пожалуйста, в сени её припёрли, где и одному человеку протиснуться затруднительно? Я, - говорит, - имейте в виду, эту вашу Рябу не люблю и терпеть её ненавижу. Она, мол, всюду гадит и клюётся. А яйца жрать каждый день мочи моей больше нет, как ни уговаривайте.
А сам так и норовит в сени выскочить и курицу Рябу ножиком порезать.
Очень старушка была опечалена.
- Нет, - говорит старушка, - чёрта тебе лысого, а не суп из моей Рябы. Яйца, - говорит, - что ни день лопать можно, белками и желтками, так сказать, организм насыщать. А суп сожрёшь, – говорит, - и ни Рябы тебе больше, ни яиц. Протягивай ноги!
Кузьма Петрович думает:
«Ах ты, - думает, - так твою так! Всё равно в сени выскочу и курицу ножиком порежу!»
Выскакивает Кузьма Петрович в сени, норовит курицу ножиком порезать. Курица Ряба как закудахчет, как крыльями своими рябыми захлопает, как прыгнет на старичка, да прямо в лоб его и клюнула.
Заорал Кузьма Петрович! И Авдотья Никитична заорала:
- Ах, сволочь, едят его мухи! Оставьте мою курицу трогать! Нечего природу портить!
Кузьма Петрович, надо понимать, вспыхнул от этих слов и отвечает:
- Пожалуйста, - отвечает, - подавитесь, Авдотья Никитична, своей курицей. Мне, - говорит, - до вашей курицы дотронуться противно, не то что жрать её!
Тут, конечно, и Авдотья Никитична от слов таких вспыхнула.
Стали они между собой разговаривать. Грохот у них поднялся, шум, треск.
Курица Ряба, которую старик зарезать хотел, в сенях устроилась и думает со всей своей куриной изворотливостью:
« Может он, сволочь такая, - думает, - и вправду зарежет меня! Надо, дескать, в связи с такими непопулярными мерами предпринять что-то незамедлительно!»
Курица подумала как и чего, расстаралась, и пожалуйста – заместо простого яйца снесла золотое, поднатужившись.
У Авдотьи Никитичны, знаете, аж сердце затрепетало от радости. Потому – Ряба заместо простых яиц, помётом смазанных, никогда не несла ничего. А тут на-кася, золотое! Прямо даже не понять, как это случилось.
А насчёт Кузьмы Петровича и говорить нечего, у старика нос аж завострился от переутомления и радости.
«Господи, - думает Кузьма Петрович, - семь-восемь! Это ж я такое сокровище чуть ножиком в сенях не порезал! Знал бы я такие куриные тонкости, так и думать бы забыл, как ножиком махать»
Подходит он к курице Рябе и говорит со всей почтительностью:
- Наше вам с кисточкой, - говорит, - зарезать вас действительно хотел, есть грех, ничего не скажешь, - говорит, - однако яйцо ваше золотое очень мне ужасно понравилось, и ежели вы обыкновенно яйца такие все из себя золотые нести обещаетесь, я, - говорит, - пальцем вашу особу не трону и даже, - говорит, - вкус самогона забуду, а пшена раздобуду для вас!
А курица Ряба, ни уха ни рыла не понимающая, смотрит на него глазами своими круглыми и молчит. Ни кивнёт, сволочь, ни прокудахчет чего.
«Ладно, - думает Кузьма Петрович, - молчит, проклятая перечница, и чёрт с ней, пусть молчит, - думает, - лишь бы яйца золотые несла!»
Да только в дальнейшей жизни вышел им с этим яйцом перетык и прискорбный случай.
Припёр Кузьма Петрович золотое яйцо в горницу. Положил на стол и говорит Авдотье Никитичне:
- Вы, - говорит, - яйцо руками не троньте, а то, - говорит, - я сам за себя не отвечаю! Я, - говорит, - яйцо это сейчас бить буду, чтобы расколоть его на отдельные, так сказать, элементы.
Сказал и принялся яйцо бить. Ударил разок яйцом по столу, ударил другой. Яйцу, знаете, хоть бы что, а по столу трещина пошла.
Авдотья Никитична говорит:
- Прекращайте, - говорит, - яйцом по столу бить, а не то, - говорит, - я сейчас возьму его и об голову вашу распатроню.
И посоветовала от чистого сердца:
- Лупите, - говорит, - по нему молотком.
Старик принялся кобениться и финтить, но за молотком пошёл. Явился с молотком и давай по яйцу выстукивать.
Стучал-стучал, а яйцу всё нипочём, то есть, ни трещинки на нём. Никак не желает на отдельные элементы раскалываться. Только молоток отлетел да деду по челюсти смазал. Шесть зубов с насиженных мест сковырнул.
Тут Авдотья Никитична путём своей личной хитрости сковородку тащит. Сковородка тяжёлая. Чугунная. Приготовилась Авдотья Никитична по яйцу трахнуть, замахнулась.
Кузьма Петрович говорит:
- Бейте, бейте сполна, – говорит, - бейте, дура такая, сук вам в нос!
Стоит Авдотья Никитична, так и лупит по яйцу сковородкой нарочно, не боится, жаба, сковородку сломать. А яйцо как было целехонько, так и осталось.
Кузьма Петрович сгоряча и нервно настроенный, целую кучу архиобидных слов Авдотье Никитичне наговорил.
Ничего она ему на это не ответила, а только говорит:
- Глядите, старый, и еле он ходит, и чуть у него песок из под рубахи не сыплется, а тоже, - говорит, - наводит на всё самокритику.
Шум и дискуссия поднялись вокруг яйца.
Вдруг к ним в избу деревенский староста входит, а за старостой человек десять местных жителей впирается.
Тут-то и увидели местные жители всю человеческую злобу и жадность всё равно как на ладони. А староста спрашивает:
- Что за шум, а драки нет?
Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось.
А горница, знаете, узкая. Драться неспособно. Тесно. Кругом лавки да полати. Повернуться негде. А тут одиннадцать человек вперлось. Старик у старухи своей сковороду из рук вырвал да по харе ей смазал. Карточку во как раздуло на левую сторону! Завалилась Авдотья Никитична и телом своим тщедушным троих накрыла.
А старик сковородкой машет:
- Уходите, - говорит, - дьяволы, кто куда, покуда зубья вам последние не повыбивал да морды сковородкой не расцарапал!
Старик машет. Бабка воет. Народ из избы повалил, и староста вперёд всех.
Тут в это время мышка, сволочь, по столу пробегала, хвостом поганым своим махнула. Яйцо со стола навернулось, шлёпнулось и раскололось на отдельные элементы. А из элементов тех желток с белком по половицам растеклись, да скорлупки лежат, самые, между прочим, обыкновенные, только сверху позолоченные.
Кузьма Петрович как увидел такую картину, нехорошо ему от этого всего зрелища стало, бросился он в сени.
Подбежал к курице и кричит:
- Скажите, будьте любезны, уважаемая Ряба, как это прикажете понимать? Мы, - говорит, - со всей нашей к вам доверчивостью! Думали, вы нам яйца из цельного золота нести будете, а вы, паразит-курица, так, значит, на добро наше отвечаете? Мерси, - говорит, - благодарю, вот вы какая? Я, - говорит, - тогда сейчас в горницу за ножиком вернусь и приду вас резать!
Курица до некоторой степени даже удивилась его речам.
А Авдотья Никитична в защиту курицы такие слова Кузьме Петровичу сказала! Довольно стыдно, знаете, такие слова произносить. Некультурные, одним словом.
Да только не в этом штука!
Схватился Кузьма Петрович за нож, да завалился вдруг навзничь. Помер через то потрясение. Можете себе представить, помер он – аминь во веки веков – в собственном своём домишке.
Авдотья Никитична с тех пор целый год поминутно сморкалась и плакала, а потом окончательно загорюнилась, высморкалась в последний раз да тоже померла. Потому как никакого смысла жить без Кузьмы Петровича не было. Не на ком было проявлять натуру свою истерическую, а курицу Рябу хозяйкины словоизлияния нисколько не волновали и за душу птичью не трогали.
Несла ли Ряба после того золотые яйца, или хотя бы позолоченные – науке про то ничего не известно, потому как и об этом существенном факте умолчали проклятые газеты.
Апрель 2016