I
Закопченный до черноты потолок тяжело нависал над головой. На железных, в рыжих пятнах, крючьях, воткнутых глубоко под ребра, висел обнаженный мужчина. Спутанные волосы, разодранный от уха до уха окровавленный рот с редкими остатками зубов, истерзанное плетью тело и ноги, с пузырящейся от сплошных ожогов кожей, вызывали ужас и отвращение. Только судорожные подрагивания и тяжелый стон, исходивший откуда-то из самого нутра и иногда переходящий в хрип указывали на то, что этот человек еще что-то чувствует. Огромный, разгоряченный работой полуголый татарин в толстых рукавицах и войлочном, местами подпалённом фартуке, деловито раздувал и без того раскалённые угли, время от времени поворачивая и присыпая жаром щипцы, клещи и другие приспособления, о предназначении которых не хотелось даже думать.
Тусклый, гнусавый голос подьячего, иногда заглушаемый лязганьем железа, гудением раздуваемого пламени и стонами несчастного, вгонял присутствующих в полуобморочное состояние:
– ... а також признал, что боярин Василий Данилов вел речи крамольные, непотребные. А в сношениях с ним были конюший Федоров да большой дьяк Иван Юрьев и прочие заговорщики новгородские, что задумали Новгород и Псков отдати литовскому королю, царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси злым умышленьем извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича...
Андрея мутило от смеси запахов пота и крови, горелого мяса и отхожего места. Здесь, в пыточной, все было пропитано непрекращающейся невыносимой болью и этому, еще не заматеревшему, но уже многое повидавшему на своем веку мужчине с колючим взглядом и осунувшимся, серым лицом, вдруг подумалось, что, наверное, именно так выглядит преисподняя.
II
Гойда! Гойда!
Ватага всадников в черных одеждах, нахлестывая лошадей, летела по селу. Копыта с чавканьем вырывали куски грязи с талым мартовским снегом. Ребятня, возившаяся у ручья, порскнула, словно стайка воробьев. Бабы хватали малышей и, путаясь в юбках, в ужасе разбегались по дворам.
Андрей на своем вороном сходу перемахнул через изгородь прямо на боярский двор, усеянный соломой, смешавшейся с конским навозом и снежной кашей. Оказавшаяся на его пути карлица от страшного удара отлетела к крыльцу дома и там обмякла. Он осадил жеребца, подняв на дыбы. Опускаясь, конь едва не размозжил голову своими подковами какому-то юродивому – грязному, босому оборвышу, ползавшему по двору.
– Отворяй ворота, сволота! – донеслось с улицы. – Отворяй, кому говорят!
Дворовая девка откинула запорный брус и тут же испуганно отскочила в сторону, с ужасом глядя на вооруженных людей, прозванных в народе "собачьим войском". На высокое крыльцо дома, крестясь и причитая, суетливо высыпали домочадцы. Слышались плач и истошные крики. Вышел и сам боярин Василий Данилов – кряжистый мужчина с окладистой бородой, в свободной красной шелковой рубахе и штанах, заправленных в красные же сафьяновые сапоги. Он тяжелым взглядом обвел всадников.
– Пошто разор учиняете?! Не ведаете, кто я?
– Как не ведать, ведаем! – с издевкой крикнул Степан, самый молодой из опричников, худощавый, с хищным лицом и вёрткий как хорек. – А кто мы, ведаешь?
Едва сдерживая пляшущего коня, он махнул кнутовищем с метлой перед боярским лицом. Толпа на крыльце отшатнулась, запричитала.
– Батюшка, батюшка! – на шее Данилова повисли две дочери. Боярыня, с лицом цвета пыльной полыни, молчала, прижавшись спиной к дверному косяку.
Андрей встретился взглядом с хозяином.
– В Углич с нами поедешь, – жестко сказал он. – Государь тебя видеть желает.
Его жеребец вдруг шарахнулся – это юродивый, безумно завыв, попытался обхватить ноги коня. Он хрипел от отчаянного бессилия, раззевая беззубый рот и указывая грязным скрюченным пальцем на неподвижно распластавшуюся уродку. Боярин взглянул на несуразное тельце в богато расшитой кацавейке.
– Пошто карлицу загубил, душегуб?!
Костяшки пальцев, обхвативших перила, побелели от напряжения. Он полоснул по Андрею взглядом, полным ненависти.
– Пошто?!
Старший опричник с досадой воткнул шпоры в бока жеребцу, направив его на крыльцо. Собачья голова, болтавшаяся у колена, казалось, зарычала, злобно оскалив желтые клыки. Толпа истошно завыла, горохом посыпалась со ступеней. И только боярин, ссутулив плечи, неподвижно смотрел на юродивого. Подвывая, калека гладил окровавленную голову мертвой карлицы и то шептал что-то, то брызгал слюной, рассылая проклятия.
III
Из Бежецкого Верха выехали уже под вечер. Обоз, скрипя и переваливаясь на ухабах, тащился по раскисшей дороге. На последней подводе лежали связанные боярин с боярыней. Андрей, поеживаясь от промозлого, насквозь пронизывающего ветра, вглядывался в почерневшее лицо Данилова, гадая, о чем в такие минуты может думать человек.
– Накинь на них что-нибудь! – приказал он ездовому. – Не приведи бог, замерзнут, государь гневаться будет.
Чувствуя, что совсем застыл, хлестанул коня и направил его крупной рысью в голову обоза. Мотнув гривастой головой, жеребец понесся вперед. Неожиданно, споткнувшись, он упал на передние колени, выбросив всадника из седла. Андрей больно ударился о подмерзшую землю, в кровь ободрав руки и щеку. Тут же подскочил Степан, помог подняться.
– Цел? Как же ты так?
Прихрамывая, с досадой стряхивая с кафтана грязь и снег, Андрей подошел к лежащему на боку коню. Егор – диковатого вида мосластый верзила, заросший черной бородой до самых глаз, пробурчал, хмуро оглядывая хрипящего жеребца:
– Нога сломана. Видать, в яму попал. Или за корень зацепился. Все, конец лошадке!
Андрей зло выругался. Этот скакун был предметом его гордости и зависти у многих. Где еще найдешь такого...
Он лежал в санях, укрывшись боярской соболиной шубой. Перебирая пальцами ремни сбруи, вспоминал кровь, хлынувшую густой кипящей струей из шеи любимца, его косящий и, казалось, все понимающий взгляд.
IV
Много о чем поведал боярин Данилов. Рассказал он и о сговоре супротив государя, и о тайном схроне на заднем дворе… Да и то – на дыбе особо-то не помолчишь. Супружница его, в свою очередь, призналась в связях с ведьмой Дарьицей Воловятинской, которая «у всяких чинов людей по дворам ворожила и на соль наговаривала».
...Гойда! Гойда!
Всадники, галопом несущиеся по селению, поднимали за собой клубы пыли. Полуголая ребятня засверкала пятками, испуганно разбегаясь по кустам да дворам. Улица вмиг обезлюдела и лишь юродивый ползал на небольшой, вытоптанной площади перед церквушкой.
Андрей зло, с оттягом хлестанул его плетью – не путайся под ногами! Калека сжался, закрывая лицо руками, завыл, кося безумным глазом:
– Нехристь, бесов подручник! Помнишь карлицу? Пошто душу безвинную загубил, пошто?! Попомнишь еще ее, попомнишь!
Опричник соскочил с коня, схватил юродивого за рубище, зашипел прямо в лицо:
– На кол захотел?!
Он пнул лядащего сапогом. Тот проворно отполз в сторону и, истово крестясь, забормотал, брызгая слюной:
– Не даст она тебе покоя, бог весть не даст!
Андрей выхватил саблю, замахнулся.
– Язык отрежу!
– Брось его, поважнее дела есть! – крикнул Степан, похлопывая коня по взмыленной шее. Андрей с ненавистью плюнул в сторону малахольного и вдел ногу в стремя.
– А лошадка-то твоя старая где? Эта-то пожиже будет.
Он резко обернулся. Взгляд юродивого – ясный и осмысленный – обжег опричника.
– Какая уж по счету с весны-то? – издевательский тон безумца вызвал новый приступ бешенства. Андрей подскочил к калеке и, схватив за грудки, оторвал от земли немощное тело.
– Пёсий сын! Что ведаешь о том?! – он тряхнул его с такой силой, что, казалось, мотнувшаяся голова на худой, морщинистой шее вот-вот отвалится. – Говори, собака!
– Ы-ы-ы... у своей собачки поспрошай! – затрясся юродивый. Его глаза закатились, тело задергалось в судорогах, изо рта пошла пена. Андрей с отвращением оттолкнул от себя безумца и, вытерев ладони о серый от пыли кафтан, вскочил в седло.
– Не попадайся мне больше на глаза! Убью!
Боль от потери любимого вороного так и не прошла. С того самого весеннего дня Андрей сменил уже пятого скакуна. Его будто преследовал какой-то рок – кони под ним не держались и месяца. Одних свалила непонятная хворь, другие ломали ноги на ровном месте. А недавно сгорела и вся его конюшня. Эта неведомо откуда взявшаяся напасть вызывала в нем растерянную ярость, а глухое, тщательно скрываемое от других бессильное отчаяние саднило и царапало где-то глубоко внутри, хватало за горло, давило на грудь...
Уже отъезжая, он опять услышал визгливый хохот калеки:
– Собачку, собачку свою поспрошай!
V
Из избы, одиноко стоящей на стыке речки Мологи и леса, выволокли бабу в черном одеянии.
– Вот она, подлюка старая!
– Вяжи ее, нечисть проклятую!– злорадно заорал Степан, срывая с седла веревку.
Андрей, возвышаясь над бабой с высоты коня, с презрительной ненавистью процедил сквозь зубы:
– Ты ведьма Дарьица Воловятинская?
Женщина рывком освободила руки, заправила выбившиеся волосы под платок, остро взглянула на старшего опричника.
– Не ведьма я. Травница. Что надо?
Опричник, изумленный ее спокойным достоинством, подал коня вперед.
– Зенки-то свои бесстыжие опусти!
Однако баба по-прежнему пристально вглядывалась в лицо взбешенного ее непокорностью мужчины. Андрей дал шенкеля, но жеребец, всхрапнув и осев на задние ноги, попятился.
– Побереги коня, – усмехнулась Дарьица, – небось, уже устал их менять.
Андрей задохнулся от боли и гнева.
– Что знаешь о том, старая ведьма? Говори! – он замахнулся плетью.
– Травница я. Людям помогаю, – твердо повторила женщина, схватив коня под уздцы. – Хочешь, и тебе помогу, служивый.
Жеребец застыл как вкопанный. Мужчина похолодел. Он с размаху хлестанул плеткой по крупу, но конь даже не шелохнулся, только мелко задрожал. Подскочившие к ворожее опричники схватили ее, стали заламывать руки.
– Стой! Погодь, кому говорю! – Андрей соскочил на землю. Набычившись, исподлобья глядя на колдунью, приказал:
– Егор, дуйте в боярский дом. Схрон отыщите. Буде кто подозрительный – вяжите. Дочек тоже до кучи. Да грамоты боярские заберите, потом гляну.
– А ведьмачка как же?
– Сам разберусь. Шевелись, чего встали!
Четверо всадников, недоуменно переглядываясь и перебрасываясь короткими фразами, направились в сторону села. Андрей, дождавшись когда они отъедут на значительное расстояние, шагнул к женщине, едва сдерживая гнев.
– Что ведаешь про коней?
Ведьма погладила собачью голову, висевшую у седла.
– Карлицу помнишь?
Мужчина напрягся.
– Ну?
– Мается ее душенька неупокоенная.
– Ну?!
– Здесь она, бедняжка! – ворожея резко развернула собачий череп, – в этой собачьей голове ее душа приютилась. И мстит тебе за свою смерть! И будет мстить, пока таскаешь ее за собой!
Андрей вздрогнул, отшатнулся от вперившихся в него пустых собачьих глазниц.
– Что ты несешь, старая карга?.. – в сдавленном голосе мужчины послышался страх.
– Покой ей нужен,– продолжила женщина. – Хочешь избавиться от напасти, отвези домой и положи в красный угол. Свечку поставь. Покайся, да молебен закажи. И вели всем, чтоб не трогали ее, не беспокоили. А надумаешь выбросить, знай – в тебя переселится!
– Будь ты проклята, ведьма! – Андрей вскочил в седло. – Отпусти коня, зарублю! – он схватился за саблю. Яростно нахлестывая жеребца и утирая рукавом лоб от пробившего его холодного пота, понесся галопом подальше от этого дьявольского места.
Еще издалека он услышал вопли, доносившиеся с боярского двора. Степан, увидев подъехавшего командира, подскочил, возбуждённо затараторил:
– Слышь-ко, не соврал боярин, тайный схрон нашли. Добра в нем – немерено! А девки-то боярские, ох, сладкие, небось! – он осклабился.
Андрей, поправляя сбрую, увидел как один из опричников тащит к телеге рыдающих боярских дочерей.
– Отпусти их!
– Как отпустить, куда?! – возмущенно взвился Степан.
– Делайте, что велено! Пускай идут на все четыре стороны.
Степка зло и разочарованно махнул рукой в сторону девок – Отпускай!
Приблизившись вплотную и, понизив голос, подозрительно спросил:
– А где ведьмачка?
– Утопил в речке. Зарубил и утопил, – глухо буркнул Андрей.
– А что государю скажешь?
– То и скажу. Все как есть. А то порчу навести могла. Ну ее к лешему! И вообще, не лезь не в свое дело! – взъярился он неожиданно для себя.
Степан недоверчиво посмотрел на командира, но, зная крутой нрав старшего товарища, лишь недовольно засопел...
VII
– Какая чудная, какая изумительная история, дорогой Арсений Петрович! – восторженно воскликнул гость, тучный мужчина, явно страдающий одышкой. Он отхлебнул рябиновки, причмокнув от удовольствия. – И чем же она закончилась?
Хозяин усадьбы в Бежецке – тронутый сединой представительный мужчина, облачённый в вишневого цвета бархатный халат и шейный платок «а-ля Байрон», наполнил опустевший бокал и, загадочно подняв палец, подошел к камину. Снял с него старинную шкатулку, маленьким серебряным ключом открыл замок. Обитый внутри черным атласом, ларец явил взору изумленного толстяка собачий череп, лежащий на вышитой золотом белоснежной подушечке.
– Да-да, Николай Макарыч, именно таким образом это оказалось в нашей семье – полушепотом произнес хозяин, – предок мой ведьму-то послушал, да озаботился. Здесь душе несчастной карлицы покойно и уютно.
Он бережно протер матовую кость батистовым платочком.
– Да и у нас теперь, слава богу, все в порядке.
Рисунок Аскольда Акишина