Не наступите на Мадонну

 


А я действительно чуть на неё не наступила! У ног Мадонны, нарисованной мелом на асфальте, сидела смуглая женщина. Рисунок был почти готов, она наносила последние штрихи и тени на складки одежды Богоматери.

 Несколько монет по 200 лир лежали на блюдечке, рядом с картиной.
 
 Я была восхищена её работой, и восторг видимо, явно читался на моем лице, потому-что, глянув на меня, женщина смутилась и потупилась.
 Я положила монетку в 500 лир на блюдечко - все что у меня имелось.
Я только шла на работу - перекресток, на котором я мыла машины. Это был мой нестабильный ( и нелегальный) заработок, потому что  эммигрантам из России разрешения на работу италянцы не выдавали.   Но так обильна  была эта, подернутая росистой дымкой страна, так заманчивы были оранжевые мандарины на меркато, местном рынке, так жадно, с восторгом смотрели мои малыши на все это немыслимое изобилие фруктов...

  - Коме си кьяма?  - Спросила я, - как вас зовут?

  -  Мария. - Ответила она. - Синьора поляка?

  -  Но, соно Руссо.

   Каким -то образом мы умудрились понимать друг друга. Она была с Сицилии. Муж её был родом из Гамбурга. Он закончил институт искусства и был профессиональным художником. Его зовут Вольфгангом. Он и научил её рисовать. Денег на холсты и краски у неё не было, вот и пробавляется тем, что рисует мелом на асфальте.

 Латина - это вынужденная остановка на пути к Сицилии - нет денег на бензин.

  Когда она встала на ноги, оказалось, что мы почти одинаковоро роста, метр пятьдесят. У неё была очень тяжелая грудь, которая сильно выдавалась вперед под вязанной кофтой и тонковатые и слегка кривоватые ноги.

 Но Бог мой, как чудесны были её глаза, с синеватыми, как водится у южан белками. Мохнатые и очень длинные ресницы, казалось смыкаются с пушистыми нижними, когда она моргала. Казалось они слишком тяжелы для век, поэтому её глаза всегда казались полуоткрытыми.

   Мария сгребла монетки с блюдца , положила их в маленький кожанный мешочек, затянула на нем шнурок и предложила мне зайти с ней в бар неподалеку.

 Мне было немного неловко в моем ненарядном платье среди чисто и ярко одетых людей, она это поняла и мы остались стоять у стойки, потягивая прохладный апельсиновый сок из высоких стаканов.

  Вдруг дверь бара резко распахнулась и  итальянцы встревоженно загалдели. В проёме двери, небрежно держась за косяк, стоял золотоволосый красавец. Прямо Зигфрид из " Песни о Небелунгах". Стройный, широкоплечий, узкобедрый. Он был одет в потрепанные, порванные на коленях  джинсы с широким кожанным ремнем, в футболке с эмблемой  Гамбургского Университета и в выцветшей джинсовой жилетке.
 Все в нем дышало такой буйностью и смоуверенностью, что бармен потихоньку отодвинулся в глубину бара, подальше от стойки.

 Вольфганг , а это был он, подошел к стойке и заказал пиво.
Потом он обернулся к Марии и протянул руку:

  -  Сольди.

 Она помедлила, опустив ресницы. Он повторил:

  -  Сольди.

Рука у него была крепкая и загорелая. Проворные пальцы быстро развязали шнурок и он бросил на стойку несколько монеток. Взял пиво и вышел, на прощанье блеснув мне всеми своими великолепными зубами.

 Мариа не допила свой сок, и, попрощавшись, тихонько вышла следом за ним.

   Вечером я возвращалась на автобусную остановку, обычным маршрутом. День не  был  особо удачным,  и все же у меня было припасено несколько пятьсотлировых монет - для Марии.
 Но на плщади Пьяцца дель Маре было пустынно. Не было  там и зеленого запыленного Фиата, их машины. Мадонна смотрела на меня и казалась очень печальна и строга. Заходящее солнце покрыло нежным багрянцем складки её одежды.
 
 Торопливый прохожий - юноша, проходя мимо, перепрыгнул через её портрет, на ходу бросив: " Скуза, Мадре", "Прости, Мать."

Печально брела я к остановке автобуса, а через несколько минут наткнулась на другой рисунок. Это была голова лошади. Лошади, закусившей удила, вставшей на дыбы, лошади, готовой  яростно сбросить наземь своего всадника и  понестись вскачь. Лошади, может и обузданной, но все равно свободной, как ветер.

 У неё были прекрасные глаза Марии.