ГЛАВА 19 "МОНТЕККИ" И "КАПУЛЕТТИ"
… Когда спускались с гор, он любезно уступил даме: «Правь, Британия!» Та промолчала, зато уж потом!..
- Небо в овчинку?
Пропади пропадом! Думал – ему не дожить. И как она может? Такой пилотаж!
Вот уж порода гусарская! Кровь диких гуннов.
В нём тоже её хватает: хоть так, хоть этак.
- Понравилось?
* * *
Они ещё встречались. Поближе – считай, на его территории. В последний раз – когда «баба-яга против». Против олимпиады в Москве. Кругом одно: «Добро пожаловать! О спорт, ты мир!»
Мир стоял у ворот, но Москву для своих ещё не закрыли.
Юлька тоже своя. Успела: проездом и не одна. Представляла где-то свой медицинский харьковский. Такая деловая! Похвалилась: билеты им достали на Высоцкого.
Мечта! Правда, Высоцкого не было: был Филатов, сказки читал, пародии.
Юлька неповторима. Помимо прочего, заочно поставила диагноз: недолго жить.
Напрогнозировала, кудесница!
На Третьяковку не оставалось времени – пришлось выбирать.
Выбрала.
Было ощущение, что всё. У обоих другая жизнь – не та, что до этого. Встречаться больше не будут. Она намекнула даже, что есть один – "Рогдай, воитель смелый". Друг детства. Естественно, венгритос.
Кончилось быстрее, чем начиналось. Что в итоге? Песня про коалу, ставшего эмблемой России, новые анекдоты про Лёньку. Да получасовой киножурнал перед хорошим фильмом.
Кто мог тогда представить рекламу?
А он? После горячего лета – никакой охоты в колхоз, затыкать собой дыры. Справочку бы на недельку-другую: нетрудоспособен, размагнитился… Пошли вы все!
И вдруг – заказное:
Валерик! Извини, если понял меня не так. Глупый был разговор. Не буду вокруг да около: я жду ребёнка. Уже третий месяц, с того самого дня. Ты помнишь? Да, я этого хотела. Ты скажешь: почему тебя не спросила? Смогу ли я объяснить? Потому, что поверила тебе и верю. Впрочем, что бы ни было, я не возьму грех на душу. Буду рожать твоего ребёнка. Хотела бы увидеться с тобой, обсудить. На бумаге обо всём не напишешь. А ты решай, как тебе подскажет совесть. Пожалуйста, не тяни с ответом. Если хочешь меня видеть, пришли телеграмму. Не прощаюсь.
Вереш Юлишка (Джульетта)
Гром не грянет – мужик не перекрестится. Он не мог сразу понять: смеяться ему над самим собой или волком выть. Угораздило! Разве думал?.. А она? Не Дунька с мыльного – два класса, третий коридор. Врач! Ординатуру кончает или как там?.. Она хотела! Это же несерьёзно. Не договаривались!
Теперь кого волнует?
Он не боялся. О ДНК в то время знали одни биологи – и то не по этому поводу. Письма? Да что она их – в рамку вставила? С каких пор – только по телефону… Шантажировать его нечем. Давно всё закрыли. Одному из двух «товарищей» влепили срок: вроде бы у них по пьяному делу. В газетах, само собой, ни словечка. Да и он – без подробностей: мол, налетел на шпану… Кажется, пэтэушники. Где – неважно… "Граф" этот никого уж не опознает.
Так что гни своё, не стесняйся: знать не знаю, вижу в первый раз, нашла по абонентной книжке. Паспорт оставил на виду. Где? Да в библиотеке, в центральной… А письма, если что?.. Один друг попросил – для смеха. Сам погиб на китайской границе.
Пусть докажет.
Кому? Он, кажется, думал не о том. Чудно! Вдруг в новой роли… Всё равно как в президенты, в Белый дом вместо «Ромы Рейкина». И ничего не зависит от тебя – ровным счётом. Хочешь, нет ли – а будет кто-нибудь.
Будет венгритёнок бегать. Свежая кровь!.. Даже и знать не будет: как будто кто другой, на кого скажут…
Не обидно ли?
Весь день ходил как контуженный. Утром вызвал на переговоры.
Решили: она приезжает к нему на квартиру. Одна. А он всё и всех подготовит.
Реакция была предсказуемой:
- Балбес! Митрофанушка! «Не хочу учиться – хочу жениться!»
- Осталось-то… – начал он.
- Совсем чуть-чуть! Дотянем! На горбу у отца с матерью! Им не привыкать! А ты, дурила, уверен, что ребёнок твой? Думаешь, один ты у неё?
Под горячую руку и Гале досталось:
- Сводница! Знала – и молчала. У самой наперекосяк, и парню жизнь исковеркает.
- Да угомонись ты! – Мама встала на Валеркину сторону. – Чего сразу, как Мухтар спросонья? Они знают друг дружку не один год…
- Всё он знает! Спроси, где они жить собираются. В шатрах изодранных?
- Не переживай! Дадут им комнату.
- Дали! Койку в общежитии! Размножайтесь! Ко мне вдвоём явятся – на порог не пущу. Окна заколочу!
- Давай, старый дурак! Смеши людей.
Люди, как водится, не остались в стороне. Эта не расслышала, та – от себя с три короба. То ли он по путёвке к мадьярам, то ли к нам из ихнего Бухареста… В общем – в порядке обмена. Поженятся – за границей будет жить. Везёт людям!
А с какой стати?
Взыграла гордость великороссов. Одна – в открытую:
- Что ж вы, Зинаида Вениаминна? Они отца у вас…
- Кто «они»? – Мама оборвала на полуслове. – Немчура наехала, все на машинах. С ними Ванька-холуй из бывших. Да кто бы ни был! Юлька у них в гестапе не работала. Нечего попрекать: отец – и тот непризывного года, мать – и вовсе девчонка сопливая. Тоже хлебнули горюшка из-за Хортиков проклятых. Чего уж... Свёкра моего кто убил? Немцы, мадьяры? Наши, брянские – двое сволочей. Из-за дохлой клячи! Коли на то пошло, пихнули бы с саней – и «Но! Пошла!» Куда вам надо. Нет – они ножом! Он, сердечный, до крайней избы ползком, по снегу: постучался в дверь и помер. Не дали пожить, на внучат порадоваться. Самих бы, глядишь, в живых оставили: война уж кончилась, всё не так строго. Ведь в партизанах были.
А подготовка шла своим ходом. Галя подключила всех, кого могла: как-никак и впрямь виновница. Тётка Даша прислала денег. Грех не пособить: девка аборт не хочет делать, супротив отца с матерью пошла. Пускай венгра! Тоже человек. Тут на еврейках, на татарках женятся. А она хоть как, но крещёная: наш поп обвенчал бы. Вон в царское время одна пристанская венчалась с австрийским пленным, потом уехала с ним. Чего этот коммунист ополчился? Ему бы и подавно…
Скинулись и тётка Зоя, и прочие «Монтекки».
- С миру по нитке – Гитлеру верёвка.
- ХОМУТ ДУРАКУ НА ШЕЮ!
Папа, изматерившись, снял-таки со сберкнижки. На свадьбу он не поехал: пить всё равно нельзя.
- Без меня большевики обойдутся! Мы тут с Мухтаром – два старика – отметим по-стариковски.
Тесть тоже не приехал: в последний момент приболел, в больницу лёг.
«Не к добру», – сразу кто-то брякнул.
Кумушки, толком не знаючи, опять за своё: «Жить не будут. Чай, она не дура – всю жизнь с Ванькой… Да и сколь волка ни корми, он всё в лес…» А кто – и того чище: отец у неё фашист, он Юльку проклял, чтобы детей, значит, не было, а если будут…
- Да что вы порете! Не совестно? Какой это отец – родной дочери!.. Как язык повернётся! Чай, не война, спаси Господи! Вам-то что за корысть?
Джульетта загодя опровергла:
- Папа сказал: «Пусть хоть за негра выходит, если он человек».
- Вот золотые слова! Человек был бы хороший – чего ещё нам, старикам?..
Над «негром» посмеялись от души: и он, и Галя.
- Ты хоть рассказывала своим?..
- Портрет показывала. Помнишь, тогда в горах?
Забыл! Всего одно фото – и без неё. Как Демон у Врубеля. Хуан-Дьявол! Юлька тогда по-тихому: запечатлела «великого мастера». Отдала ему сразу же: оцени преимущество. А он куда-то засунул.
- На, держи! Да смотри опять не посей, недотыкомка.
Он отдал Гале: пусть повесит у себя карпатского пленника. Да так, чтобы все видели – ребятам пример.
- А как мои письма?
- Одно не уберегла. Не взыщи.
Из бывшей Венгрии прибыла целая делегация. Во-первых, мать с бабушкой: Юлька – сразу видать – в бабкину породу, хоть той под восемьдесят. Остальные – молодёжь. Главное – ни одного ветерана Великой Отечественной. Всё больше бабы – общественность.
Он заприметил парня в спортивном свитере. Мадьяры всякого цвета: этот не рыжий – ржавый. Мрачный тип. Пришёл после всех – и ни «здрасьте!», ни кто такой. Сел ближе к нашим, тоже не спросил. Как бука.
Бук неотёсанный! По-русски, что ли, ни "бе", ни "ме"?
- Друг Детства, – шепнула Галя.
Он понял.
Выспрашивать не было времени: гости рассаживались. «Чем богаты!..» В изобилии водочка и винцо.
Чай, не евреи. И эти – не арабы, не турки: типичная фамилия – Тяпнеш, Дёрнеш.
Пожалуйста! На закуску – не только мойва, фирменное блюдо брежневской поры. Есть рыбка поинтереснее, из наших великих рек. Само собой – «от Хуана-Дьявола». Се ля ви! Каждому по способности: шаг к коммунизму.
Петьке-забияке отрубили голову. Это для молодых: обязаны управиться вдвоём. Иначе – плохая примета.
А желанным гостям – хорошего перцу! Юлька проинструктировала – куда, сколько. А уж Галя – по её рецепту, чтобы венгерским духом…
До застолья успели перезнакомиться – все, кроме разве что Друга Детства.
- Мой папа – Ковач Ласло, кузнец, – сообщила тёща. – Один в Трансильвании. Мы беженцы.
Свекровь ей что-то вполголоса. Бесполезно! В который раз прозвучало: румыны – поганый народ, иудино племя. Одним словом – ЧЕРНОСОТЕНЦЫ. У них и вера жидовская. Какие православные? Трясуны! Мормоны! Им только хвосты приделать. Всё из-за них! И если бы Юлишка вдруг, не дай Бог... Она бы сама, как Тарас Бульба…
Мама ухватила её за руку:
- Ну, будет, Власовна! Будет! Давай-ка лучше спляшем с тобой нашу, русскую.
И обе – в обнимку.
Но это потом, когда все как следует тяпнули, дёрнули, прокричали: «Горько! Кэшерю!» Сперва молодых благословил бородатый староста Вадик. Послушали о первичной ячейке, о государстве и о частной собственности. (Чего уж душой кривить: и о ней, проклятой, придётся думать, чтобы корыто не совсем раскололось.) И что «прилепится муж», а главное – «да убоится жена».
Они с Юлькой переглянулись:
- Слышала, что говорят?
- Размечтался!
А тот – как с амвона:
- Венчается раб!..
Мама поморщилась: никак нельзя у нас без кощунства.
Невеста вручила ей своё шитьё. Не только на мотоциклах можем! Пусть оценит бывалая швея.
С места поднялся Друг Детства:
- Обращаюсь к виновнику торжества! – начал безо всякого акцента. – Ты смел, как юный Зигфрид в опере Вагнера. Взял в жёны дочь самого Аттилы.
Все притихли.
- Я не буду рассказывать о Нибелунгах. Это долго. Я хочу дать практический совет.
Он окинул взором счастливого соперника:
- НЕ ПОЗВОЛЯЙ ЖЕНЕ ЛЕНИТЬСЯ! – объявил с пафосом.
Публика перемигнулась.
Чтоб в ступе воду не толочь,
Жена обязана трудиться
И день, и ночь…
- И день, и ночь! – поддакнул один из славян.
Прочие хохотнули, но как-то недружно, безадресно.
«А ничего!»
Тащи её от дома к дому,
Гоняй с этапа на этап
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб.
- Как Зою Космодемьянскую! – ляпнул ещё один «ванька».
На него обернулись, как на дебила. Никто не смеялся. Каждый вспомнил, о чём не хотелось.
У «белокурого Зигфрида» зачесались руки. Если бы не Юлька…
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды…
- Элег! – послышалось с места. – Эл!(1)
Держи лентяйку в чёрном теле
И не снимай с неё узды.
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя безжалостно сорвёт.
А ты хватай её за плечи,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи…
- Это какой-то фашист сочинил! – не сдержалась мама.
- Николай Алексеевич Заболоцкий, – уточнила Юлия. – Русский советский поэт.
- Его бы самого по этапу!
- Он при Сталине сидел, – вступилась Галя. – Мам, ты что, забыла? «Где-то в поле, возле Магадана…»
Снова переглянулись, зашептались. Как же – слышали то и это. Чего же рты разинули?
- Не позволяй ДУШЕ лениться! – провозгласила Галя.
Пользуясь паузой, Власовна ухватила рюмашку. За русского советского!
- Мама, нэ! Нэ идьон!(2)
Сама лишь понюхала и закрылась фатой.
- Новобрачные не пьют.
- Выпьем за новобрачных!
Попутно выпили «за мир, за дружбу», чтобы впредь никаких «этапов большого пути» с сугробами да ухабами. Нечего делить белым людям. Навоевались!
О том, что уже разверзлась сопредельная ДРА и втягивает, не вспоминали. Не время и не место. И мало ли было «дыр» – у нас, у них? Чувствовалось, конечно, что это не на год, не на два и что добром не кончится. Да что говорить! Не мы решаем. И кто вообще их знает?..
Юльке на всякий случай пожелали двойню – с гарантией, чтобы от неё никуда.
- А куда он от меня денется?
Он слегка постукал её по лбу: не забывайся! «Я твой господин». Сама говорила: у них такой пережиток - бабе в лоб стукать. Неплохой, если честно.
- Всё проходит, – шепнула она.
- Как гектопаскали?
Дались они ему! В прошлом году – всё лето, в каждой метеосводке. Народ – ни «тпру!», ни «но!»: по-русски как, в миллиметрах? Он измерил по-новому Юлькин рост. Немного! Перевёл в пуды – ого! Десять с гаком.
Вместе ржали.
А там – отбой: вернулись к старой системе. Скажи – и не поймут, забыли.
И это пройдёт?
Он поглядывал на Юлию: помнит, нет?
Та думала о своём, вполне понятном.
Пить не кончили – захотелось петь. Гостям по сердцу русское. Кто что знает, как может.
«Степь да степь кругом»…
Ним, ним!(3) Не по теме! Давай «Валенки»!
Эх, не подшиты, стареньки!..
Не ходи на тот конец…
Наши подхватили, а там и Юлия. Встала из-за стола – и в голос:
По морозу босиком
К милому ходила!
Ну даёт!
Во всю силу разыгрался баян. Без него что за свадьба? А там и гитары – уже вдогонку. Полный ассортимент. За одним – другое. И голоса прорезались – на радостях, с горя ли.
Одна влезла без спроса, запричитала:
Парней так много холостых,
А люблю женатого.
Как рано он завёл семью!
Солистку согнали: нашла, где исповедоваться!
Ну, кто ещё? Начинай!
Опять баян – во всю ширь. Как душа – русская ли, венгерская. Опять народное:
Тёща моя хуже соловья!
Спать не давала – пьяная была.
Петь больше нечего! Он видел: Юльке неприятно до боли. Нет нужды объяснять.
Он погрозил кулаком баянисту.
- Пойте про свекровь! – прикрикнула мама на девок. – Откуда у вас тёща?
Галя вышла как на сцену:
Сосватали меня
В дом деревянный.
Свекровь – ой-ой-ой!
Свёкор окаянный!
Вызывали на бис.
Вспомнили: есть Высоцкий.
- Давай сюда!.. Чего?.. Все покойники… Какой грех? Было сорок дней.
- Все сто. Полный дембиль.
- Врубай!
Врубили:
В общем, так: один жираф
Влюбился в антилопу.
Нарочно не придумать! Ну, Высоцкий, сукин сын!.. «Жирафиха», глядя на него, аж давилась. Он – тоже.
«Жираф большой, ему видней!» – скандировал честной люд.
И общий хохот.
Самый конец, про бизона, своевременно вырубили: дескать, заело.
- Жираф с антилопихой – что кулик да гагара, – молвила мама. – Два сапога пара. У нас на Брянщине русская девка связалась с цыганами, сбежала к ним в табор. Задурили ей голову. Потом пряталась у добрых людей, как мы в оккупацию. Такой народ! Найдут – и ребёночка отнимут, и саму убьют.
- Геноцид по ним плачет, – послышалось с нашей стороны.
- Типун тебе!..
Мадьяры зашептались: Друг Детства реплику подал. Прозвучало вроде «амиральш».
Наверно, всё про того же Хорти: мол, не позволил бы старый моряк в своей стране…
Кто-то на жениха покосился.
Чего высмотрел?
- Не нашли? – встревожилась Юлия.
- Мать-покойница видела: приезжал за ней кто-то – брат или друг сердечный. С ним уехала.
- Одна? – подключился Колибри.
Ответа не разобрал.
За цыгана выйду замуж,
Хоть родная мать убей!
– вновь, как с полуоборота, завелась Галя.
Будем ездить по России,
Объегоривать людей.
И снова на бис.
Юлия почувствовала себя неважно. Надо ли говорить: трезвая среди пьяных. Притом в положении.
Пришлось проводить.
Он ещё возвращался, со стола ухватил и зачем-то выспрашивал. Когда хоть было?
- Нам всем молоко надо пить, – не глядя на него, говорила Галя.
К ней поближе подсел Друг Детства. Чего ему?..
- Раньше звали цыгань, – выступала пьяненькая Власовна. – Цыгань музыку играет: та-ра-ра! Жених заплатит.
Братский народ безмолвствовал. Было ясно, что никто Юлькин выбор не одобряет. Но, как говорят и нерусские, любовь зла… Жирафиха большая. Притом зашло – дальше некуда. Пускай! Они, в конце концов, не расисты.
Да уж! Кто бы выпендривался! Галя пообщалась с ними. Темнота египетская! Думают, что Муром на Белом море. И что мордва – вроде лопарей, на нартах, в собачьих шкурах. (Вот бы нанять мордвина: покатались бы на пару с Юлькой). А им, видишь ли, ехать боязно: тут, ближе к Волге, холера. По радио слышали, по московскому: в Астрахангельской области…
С сорок пятого года живут в России. Как в гетто, мать их!.. Зато помнят, что «гуси Петербург спасли»: было что-то такое при Петре. А русские – вот свиньи – их предали, ударили в спину.
Деда Романа не стоит упоминать: Юльку заколеблют.
Пусть попробуют! Она одна у них – на три головы их выше. Без смеха! И вдобавок упрямая, как мордовка. Она ему рассказала. То письмо, «дифтерийное», мать в печке сожгла. Юльку, пока отец на работе, по щекам отхлестала: «Тащишь всякую заразу в дом!» А та ей наперекор – взяла и опять…
Девчонка! Да если бы не её упрямство…
Он переключился на Друга Детства. Тот уж больно плотно – голову на плечо. Развезло? Нет: он что-то Гале на ухо. И вдруг встал, пересел – будто спугнули.
- Молокосос! – донеслось беззлобное. – Хорошо о нас думают, о русских бабах.
Кто думает? Этот?..
Какая свадьба без скандала? Свои вовремя выпроводили – чуть не в шею. Лыцарь нашёлся! Без тебя как-нибудь. А ты знай своё место – рядышком с молодой женой. Да не будь, как чурка с глазами! Ни разу не поинтересовался, обалдуй, кого она больше хочет: Илонку или Яношку.
- Как скажу, так и будет! Павликом назову! Пашкой!
Слушай, народ, что дурак орёт! Послушали – забыли.
С чего это он? Вроде ни знакомых, ни родных. Вспомнил знаменитых? Кого? Третьякова? Вряд ли. Кто ещё: Веронезе, Сезанн с Гогеном? Да впридачу Пикассо – уж точно не идеал.
Он выбрал бы нашего – Федотова Пал Андреича. Тут все его. Друг Детства один чего стоит! Дурила! «Свежий кавалер»!
А сам ты кто?
Он мог бы между делом – на себя, на Юльку. Хоть на кого! Какой-нибудь шаржик. Да день не тот. Пусть другие займутся. Кто-то уже – он заметил…
А сам – поближе к «пейзажУ».
Осень стояла пушкинская – которую «бранят обыкновенно». Дело к зиме, снежок порхает. А над окнами, над лампами – луна «во мгле холодной».
Всё в живую видишь: и мглу, и холод. Нормальная погода – свежо. И голова свежая: всё выветрится, пока до общаги не торопясь.
А Юлия?
Что – забыл? Оставил одну – на Севере. Здесь же Север, какой-никакой. И все чужие, как ему эти Капулетти. Он – единственный.
Сбежал и рад. А ей холодно, хоть она не скажет. Разве что из-за ребёнка.
Сам не видишь?
…Недели две мучился бронхитом. Аж кровь из носу! Прошло вот только что.
Юлька сдоньжила: «Бросай курить!» Добрый доктор!
А если она свалится?
«Ты, мальчик, седеешь». Это – когда в горах, у костра, вдвоём. Сказала – и всё: если хочешь, думай.
Теперь снова – одни вдвоём.
Нет – втроём!..
Джульетта подгадала: Пашку родила на Масленицу, в выходной, между мужским днём и женским. В городе – проводы зимы.
- Проводили, да не уходит. У вас марток – трое порток.
Усвоила! Это она к тому, чтобы поаккуратнее, когда будет гулять с девчонкой.
- Застудишь – убью!
И мама об этом. Боятся.
Зато Галя полна оптимизма:
- Кто родился в воскресенье, будет всем на удивленье! – обрадовала с первым звонком, не боясь сглазить.
«День рождения – среда, значит, ждёт тебя беда». Продолжил про себя, почти машинально – из той же оперы.
Юлька в среду родилась – сама говорила. Проверил для интереса – сходится.
Да ну её! Наши победили в среду. Незачем и высчитывать: в школе календарь вешали – за сорок пятый год. Галя, помнится, тоже в среду: пораньше чуток, перед самым восьмым марта. В одно из «семнадцати мгновений».
А беда, считай, уже случилась:
- Я не знала, что ты так пьёшь. Разве можно?
Это она ему, когда он дочь «обмыл».
«Согрешил, матушка!» И вправду – проспал по пьянке. Юлька перехватила инициативу.
Всех удивила.
Зато сына он сам назвал, как хотел: в честь родоначальника. Юлия не возражала. Правда, сперва удивилась: Роман – с какой стати? Вроде румына.
Пришлось просветить. Не оригинально? Кому как: четыре поколения – ни одного в роду. Пора бы!
И вообще: у Джульетты – Ромка. Звучит. Ромка, Римка…
Да кто о ней думал?
Продолжение следует http://www.proza.ru/2020/01/09/967
1. Хватит! Перестань!
2. Мама, не надо! Не пей!
3. Нет, нет!