Солнце яркое, майское пробивало паутину яблоневых ветвей и листьев, рваными бликами бегало по свежей траве, посмеивалось над человеческой неуклюжестью. Розоватые цветы белого налива готовились сбросить лепестки и обратиться завязью запретных плодов.
Сашка подтянул ранец за лямку, подложил его под голову, прикрыл глаза и стал думать о том, какая это несусветная глупость – запрещать есть райские яблоки в райском саду. Но думать не получалось. Под веками красные чертики на черном поле прыгали, как оголтелые, стремглав бросались в рябые зеленовато-синие разводы и в них растворялись, перерождались, обращались колючими кляксами и не давали себя рассмотреть. Сашка пытался поймать чертиков в фокус, но те разлетались в стороны и расплывались, словно крупица марганцовки в стакане воды.
Дыхание восстановилось, боль потихоньку отпустила. В затылке разве немного пульсировало, но это скоро пройдет. Сашка вытянул ноги и скрестил руки на груди. Ни дать, ни взять покойник, только свечки не хватает. Он тихонько пропел:
- Там-там-тадам, там-тадам-тадам-тадам…
Испугавшись собственной дерзости, расцепил руки, скрестил ноги и переливисто засвистел песенку английских бомберов из художественного фильма «Большая прогулка». Теплый ветер погладил Сашку по лицу, и стало совсем хорошо,
- Ты эта што же? На земле-то, а? – раздался слоноподобный голос Харитонихи.
Сашка открыл глаза. Увидел квадратно стриженный ряд кустов жасмина, а за ним необъятную старуху с кривыми губами, бугристым носом и черными глазами, сверкавшими из-под кустистых бровей. Пепельные сальные пряди свисали из-под серого козьего платка, а из левой щеки росла страшная волосатая родинка. Но главной достопримечательностью Харитонихи был торчащий наружу зуб. Он выпирал снизу, как освежеванное березовое полено. Желтый, могучий, необъяснимый, он поджимал верхнюю губу, обнажая ряд коричневых пней в щербатом рту старухи.
- Все матери доложу. - гнусаво протрубила Харитониха.
- А чо я сделал? – автоматически нахамил Сашка, встал с земли и на всякий случай отошел маленько в сторону: ходили слухи, что у Харитонихи не все дома.
- Чего на земле? Возьми кардонку у калидоре, постели, самое…
Старуха погрозила корявым пальцем и заковыляла в сторону районного гастронома, бормоча под нос неразборчивое. Коричневые полы старого пальто смешно переваливались из стороны в сторону.
Сашка сорвал с ветки цветок, оборвал лепестки, выдернул тычинки, положил чашечку на язык. Несладко. Май заканчивается, нет в цветах нектара. Сашка выплюнул пресную зелень, сделал гимнастический наклон вперед и назад, убедился, что не больно и пошел домой.
На кухне скворчала сковорода. Мать вышла в прихожую, вытирая руки о полы фартука.
- Привет. - она чмокнула сына в макушку.
- Привет, ма. - Сашка приподнялся на цыпочки и поцеловать мать в щеку.
- Повернись-ка…
- Чего это…
- Ну-ка!
Сашка покрутился вокруг своей оси.
- Снова-здорово? – печально спросила мать. - Санька… Когда это кончится?
- Ма, ну чего ты…
- Александр! – мать повысила голос, но тут же спохватилась и убежала к плите.
Сашка насупился и ретировался в свою комнату. Ему было досадно из-за матери, что пытается влезть в мужские дела, но и стыдно было, что форма опять грязная, и ее надо чистить, а кому же чистить, если не ей? Значит от Сашки одни только хлопоты, а матери он не помогает. И зачем только связался с этим Гурцевым…?
Через полчаса Сашка ел котлеты с картошкой. Мать сидела рядом, перед ней стоял нетронутый стакан чаю.
- Санек, я знаю, ты сильный, гордый и упрямый. Ты уже все доказал. Но их двое, и они старше…
- Он дерется честно, - осадил Сашка, - один на один.
- И все равно, он старше!
- На год всего.
- Тогда почему ты не можешь его побить?
Сашка уныло ковырял вилкой поджаристую корочку. Как ей объяснить, что Гурцев не то чтобы сильный, а просто какой-то ненастоящий. Не толстый, но плотный, словно под кожей у него сантиметровый слой поролона, поглощающего всю Сашкину ярость. Кулаки от него просто отскакивают, не причиняя беспокойства. Лупишь гада, как грушу в спортзале, и никакого толка. А Гурцев даже и не дерется! Он выжидает момент и наносит один удар точно в солнечное сплетение. От этого удара Сашка сдувается, как дырявый мяч, в глазах темнеет, а все тело заворачивается в боль, как гусеница в кокон.
В прошлый вторник Сашка посоветовал Гурцеву похудеть для быстроты бега, и вот уже вторую неделю каждый день одно и то же. После школы Гурцев с приятелем караулят остряка под яблонями, и после короткой схватки Сашка корчится на траве.
Приятелю Гурцева лет четырнадцать, он на голову выше и чем-то неуловимо на него похож. Он никогда не вмешивается и не произносит ни слова. Просто смотрит, как его дружок расправляется с противником, потом покровительственно обнимает за плечи, и они уходят.
Сашка мог бы не ходить через сад: прошмыгнуть за старой трансформаторной будкой, потом через пустырь, мимо прачечной, и никаких неприятностей, делов-то… Но ведь этого они и добиваются. Хотят, чтобы Сашка сдался, а этого никогда не будет! Лучше умереть там под яблонями.
- Гляди-ка, Санек! – вдруг воскликнула мать.
Сашка бросил вилку и поглядел в окно.
Узкая улочка, разделявшая ровные ряды трехэтажных хрущевок, была залита прохладным теплом поздней весны, а по искалеченному асфальту бежал мужчина лет сорока пяти весьма плотной комплекции. На нем была синяя майка-алкоголичка, туго обтягивающая выдающееся чрево, на коротких кривых ногах темные треники с беременными коленками и черные хлопчатые носки. Обуви не было, но не это поражало зрителей, провожавших его удивленными взглядами. Он бежал так, словно от скорости зависела его жизнь, будто его преследовала страшная, непоправимая беда. Его лицо было искажено неподдельным, всепоглощающим горем. Оно было серым, глаза утопали в темных болезненных кругах. Он громко всхлипывал и утирал мокрый лоб волосатым предплечьем.
- Куда это он? – риторически спросил Сашка, глядя вслед бегуну.
- А что там… - задумалась мать. - Лес, гаражи, родники…
- Ты его не знаешь?
- Нет. Кажется, видела пару раз на остановке у сберкассы.
- Во спортсмен!
- Что-то там случилось… - подытожила мать.
И в подтверждение ее слов где-то коротко взвыла серена, в сторону леса пробежала ватага дворовых мальчишек.
Сашка выскочил на балкон и с высоты второго этажа что было сил закричал:
- Пацаны! Пацаны, вы куда?!
На него не обратили внимания, только замыкавший стаю белобрысый Вовчик на мгновенье притормозил, обернулся что-то прокричал в ответ, махнул рукой, мол, давай с нами и устремился вслед за приятелями.
- Мама, мам! Я с ними, мам!
Сашка пулей вылетел в коридор и стал натягивать кеды.
- Ну-ка стой! Куда! Нельзя! – всполошилась мать. - Неизвестно что там…
Ее заглушил рев пожарной машины. Санек с матерью метнулись на балкон. Красно-белый ЗИЛ-131, несокрушимый и всесильный, прошел по улице вослед бегуну.
- Мама, мам, там пожар. - убедительно зачастил Санек, смутно чувствуя, что своими речами только усугубляет положение. - Может быть, там помощь нужна!
Он выкрикнул эти слова и сразу понял, что все кончено. Глаза матери сузились, она приняла стойку «руки в боки» и стальным голосом объявила:
- Ты никуда не пойдешь.
- Мам… - жалобно вякнул Сашка.
- Не обсуждается. - отрезала мать.
- Мам… - шепнул Сашка, продавливая слова сквозь обруч, охвативший горло. - Пожалуйста…
Лицо матери сразу стало жалким и беспомощным. Руки ее опустились, плечи ссутулились, она присела на корточки перед Сашкой и тихо сказала:
- Сынок, ты же у меня герой, непременно полезешь в самое пекло. А герои остаются в живых только в кино, понимаешь?
- Мам, я обещаю, мам! – Санек задохнулся от нечаянной надежды. - Мам, я не полезу! Пойдем вместе, а?
Мать на мгновенье задумалась, потом решительно встала.
- Идем. Но учти!
- Ни шагу в сторону, мам! Обещаю!
Они вышли из дому, и рука об руку зашагали в сторону ближнего леса. К ним присоединилась знакомая тетка из соседнего дома, потом еще одна. Впереди тоже шествовала группа любопытствующих, и позади, и по соседнему тротуару. Окрестный люд стягивался к месту события, и уже твердо было известно, что никакого пожара нет, а было обрушение. Что и где обрушилось, пока не ясно, но виновата какая-то местная шпана, и вроде даже кто-то погиб. Тетки охали, качали головами и бросали на Сашку осуждающие взгляды.
Минут через десять вышли к лесу. Асфальтированная дорога поворачивала направо, к Сашкиной школе, а старая разбитая бетонка уходила налево, там в три ряда выстроились металлические гаражи.
Зеваки частью кучковались на вытоптанной опушке, а кое-кто уходил по натоптанной тропе дальше, под сень деревьев.
Дело в том, что неподалеку протекала небольшая лесная речка Ташлянка. То есть как речка, скорее, большой ручей с ледяной водой и песчано-глинистым дном. Еще до войны в русле Ташлянки обнаружили залежи синей глины. Начали разработку месторождения, отстроили несколько бараков для рабочих. Планы были большие, поговаривали о возведении алюминиевого завода. Однако запасы ценного сырья оказались не велики, и уже через год работу свернули, а предприятие ликвидировали. Со временем город дорос до старых бараков. Жильцов расселили, бараки снесли, построили новые трехэтажные дома со всеми удобствами, школу, детский сад, магазин, парикмахерскую и кинотеатр. Потревоженные техникой берега вновь поросли лесом, а крутые песчаные обрывы затянуло травами и густым кустарником. Явных опасностей Ташлянка, вроде бы, не таила, поэтому проводить там время детворе не запрещалось. Но ребята к речке особо-то не стремились: купаться мелко и холодно, а рыбы нет. К тому же, в округе есть места поинтереснее, взять хотя бы Мохнатый остров. А если уж нарушать запреты, то самое милое дело - это Лягушье озеро в Таманском лесу, там и купание, и рыбалка. Вот и получалось, что речка место не шибко привлекательное, и чего там могло случиться – непонятно.
Сашкина мать направилась к соседкам, судачившим неподалеку, но сын дернул ее за руку, и она остановилась.
- Мам, пожара нет. - сказал Сашка веско.
- И что?
- Ма, давай ты с ними постоишь, поговоришь, а я сбегаю дальше, разузнаю что там, а? Видишь, все спокойно, все уже закончилось, а?
- Не полезешь? – мать посмотрела Сашке в глаза.
- Не полезу.
- Обещаешь?
- Слово даю.
- Ладно, беги. - улыбнулась мать. - Но смотри мне!
Сашка рванул так, что рубашка на спине вздулась пузырем. Навстречу шли люди – знакомые и не очень. Какой-то дядька попытался ухватить Сашку за рукав, да где ему!
- Стой! Нельзя! – крикнул дядька вслед.
Чего это нельзя? Еще как можно!
Деревья поредели, расступились, Сашка стремглав вылетел к берегу Ташлянки. Здесь, на обширной поляне, поросшей пыреем и кустами боярышника, стояли две желто-синие милицейские машины и РАФик неотложки. Пожарный ЗИЛ съехал по лесной просеке вниз, к самой воде. Его раздвижная лестница уперлась концом в свежий, влажный песок противоположного склона.
Около одной из милицейских машин в окружении детворы стоял молодой лейтенант. Он улыбался, трепал ребят по макушкам, что-то спрашивал и сам отвечал на вопросы.
У другой машины собралась изрядная толпа детей и взрослых. Там явно опрашивали свидетеля.
Сашка приблизился. В роли очевидца выступал Артемка Самохвалов – шестилетний, черноволосый и важный. В волосах у него был песок, песок был в складках одежды, в носу и ушах. Он надувался, как рыба-мяч, и каждому вновь прибывшему объявлял заученную фразу:
- Это был оползень. Я спасся чудом и слышал душераздирающий крик «помогите».
Слово «душераздирающий» Артемке очень нравилось, хотя давалось с трудом.
- Здорово, Санек. - раздалось над ухом.
Сашка обернулся, увидел Вовчика.
- О! Здоров, - они пожали руки, - что случилось?
- Обвал. Ну, то есть оползень. Пацаны на противоположном склоне песок рыли…
- Зачем?
- Ну… Как бы пещеры выкапывали.
- А… Там? – Саня поглядел в сторону пожарного ЗИЛа.
- Ну да. Копали, копали… Вроде все было нормально, а сегодня поехало дерево…
- Как это?
- Кто-то из пацанов копал под деревом, чтоб в пещере были корни, как в кино. Дерево упало, потащило за собой песок, получился оползень.
- Ни фига себе…
- Вот тебе и ни фига. Теперь пожарные копают, говорят, кого-то засыпало насмерть.
- Со двора был кто?
- Не, не было. Все с Ботаники. О! – воскликнул Вовчик внезапно, - Здрасьте, теть Наташ!
- Здравствуй, Вова. - ответила Сашкина мать, незаметно подошедшая к беседующим приятелям.
Она кивнула головой и пояснила:
- Надоело там ждать.
- Пацанов с Ботаники песком засыпало. - бодро отрапортовал Вовчик. - Кого-то даже насмерть.
- Да, мне уже рассказали… Сколько их было?
- Не знаю. То ли пять, то ли семь… Кто испугался, домой убежал, кто-то побежал звать на помощь…
Тут в тихий омут ворвался небольшой смерч в виде Артемкиной матери. Невысокая, бледная с изможденным лицом и дулей на бесцветной голове, она сходу отшлепала сына по пыльному заду и утащила ревущего героя домой.
- Ладно, старик, я пошел. Дел на завтра куча. - объявил Сашка. - Пошли, ма?
- Идем, сынок. До свидания, Володя.
- До свидания, теть Наташ.
Домой вернулись около шести.
Поужинав, Сашка было принялся за уроки, но позвонила староста Ленка Алефирова и сообщила, что уроков завтра не будет, а будут похороны, поэтому завтра все приходят к десяти и приносят цветы. Четное количество.
От этих известий мать потемнела и попыталась взять слово, что ноги Сашкиной не будет на речке, но сын решительно пресек пустопорожний разговор, объяснив, что на Ташлянку не ходит даже и без всяких глупых клятв. А если она хочет, чтобы он дал зарок заведомо невыполнимый, то можно поговорить про Мохнатый остров или Лягушье озеро.
Наталья Александровна выслушала сына поджав губы, но возражать не стала. Выдала два рубля, и Сашка, пробежав три остановки до торгового пятачка, купил четыре гвоздики по сорок копеек и большой стакан семечек за двадцать.
Утро выдалось солнечным, но прохладным и ветреным. Учеников кое-как построили на школьном дворе буквой П. Сколь ни пытался Сашка узнать имя жертвы, ответа не добился. Никто ничего толком не знал, но всем были известны страшные подробности. Девчонки смахивали слезы и говорили про оползень и дерево, и что на вскрытии обнаружили песок в желудке и легких, и как страшно гибнуть в песочной могиле… И никто, никто не знал имени! Все прикрывали цветы от ветра, чтоб не сломались стебли, заправляли пионерские галстуки за вороты пиджаков и фартуков, шипели и цыкали на Сашку, мол, подожди полчаса, все прояснится.
Около одиннадцати к школе зарулил чахлый ПАЗик с черной полосой по борту и табличкой «Ритуальные услуги» под ветровым стеклом.
Задние двери распахнулись, из них выскочили дядьки с табуретами и побежали в центр двора; табуреты установили буквой Т и снова убежали. Открылась передняя дверь, на улицу стали выходить люди в черном.
Разговоры разом смолкли, наступила тишина, какой не бывает на городской улице рядом со школой. Только ветер шумел верхушками старых тополей, хлопал надорванным краем линялого транспаранта «Добро пожаловать в мир Знаний» и разносил обрывки фраз людей из автобуса.
- Стульев надо, Веру с Пашей посадить…
- Портрет кому?
- Витя! Витя, придержи…
- Захвати там… Да-да, за чехлом!
Гроб, однако, вынесли тихо и без лишней суеты установили на табуреты. Кто-то приволок из школы стулья, их разместили рядом, усадили мужчину и женщину. В мужчине Сашка узнал вчерашнего нелепого бегуна. В изголовье стал Ромка Фомин из пятого «Б». В его руках был нецветной портрет с лентой через уголок. Неудачно встал этот Фомин, никак не разглядеть лица на снимке!
Наконец все как-то устаканилось, и на первый план вышел директор школы. Длинный, в толстых очках, он долго не мог справиться с кнопкой на микрофоне. К нему проскользнул трудовик, щелкнул пальцами, и сразу над собранием прогремело:
- …сибо, Петя. Кхм…
Директор прокашлялся, развернул бумажку и начал:
- Товарищи! Сегодня мы со скорбью в сердцах прощаемся с нашим учеником и товарищем Денисом Гурцевым…
Гурцевым.
Гурцевым!
Гурцевым! – зазвонили колокола под куполом.
Сашка огляделся, его окружали серьезные лица одноклассников.
- Кого? – тупо спросил он у Сереги Дмитриева.
Тот скосил глаза и шепнул:
- Гурцев… - и потом прошевелил губами, - глухая тетеря…
- Гурцев? – ошеломленно повторил Сашка.
Толстая Светка Разводова одним движением руки вырвала его из строя, оттащила за спины ребят и зашипела:
- Чо ты орешь? Чего тебе не ясно? Денис Гурцев из пятого «Б», понял? Он с дружками уже неделю копал песок на обрыве. Хотели подземные ходы сделать и играть в партизанов, как в катакомбах! Чтобы лазать из одного коридора в другой. Берег теперь обнесут забором, чтоб никто больше не лазал, чтоб никого не убило…
- Гурцева не могло убить, я с ним дрался вчера. - убедительно сказал Сашка.
- Кто? Ты? Почему не могло? Почему дрался? – заинтересовалась Разводова.
Но Сашка не мог объяснить, почему не могло убить именно Гурцева и лишь растерянно смотрел на подрагивающие щеки Разводовой. На короткий миг вспыхнула в груди и тут же угасла жгучая обида на врага, так ловко избежавшего справедливого возмездия, а вместо обиды, в том самом солнечном сплетении, исподволь зародилась гадкая предательская легкость, и подлая, неуместная радость вытеснила тревогу и страх. Сашку бросило в жар, он мучительно покраснел, выпалил вибрирующим щекам Разводовой: «Дура!» и быстро отошел за ближайший тополь.
Кулак, в котором он сжимал цветы, вспотел, и стебли неприятно скользили в руке. Он аккуратно положил гвоздики на толстые корни, выпирающие из-под земли, вытер ладони о курточку и пошел домой.
Он шел медленно, размышляя о старом подсохшем дереве, не удержавшем собственный вес; и о том, что вообще-то затея с катакомбами хороша, но требует серьезного, вдумчивого подхода. Если уж копаешь шахту, будь любезен сделать крепеж, усилить потолок, стены – тогда и не обрушится ничего, и оползня не будет. К речке он, конечно, не ходок, потому что обещал матери, но когда-нибудь…
Проходя через сад, он неожиданно столкнулся с приятелем Гурцева, и волна былого страха пробежала по спине, а в груди заныло и стало тесно. Но враг не замечал Сашку. Он сидел под деревом, тер кулаками красные глаза, громко шмыгал носом и судорожно всхлипывал. В руке он крутил яблоневый цветок и отрывал от него лепестки.
Сашка остановился, выжидающе посмотрел на противника, и вдруг понял, что это брат Дениса. Ну точно: старший брат, как это он раньше не догадался!
Гурцев-старший тускло поглядел на Сашку, лицо его перекосилось, и он горько, отчаянно зарыдал.