Из дневника путешественника
Доктор биологических наук Дима обмывал в деревне свою ученую степень. В подарок разное привезли. Хлипкие китайские спиннинги, подробные карты на миллиметровке (причем совсем другой местности), фонари на керосине. И только мастодонт визуального искусства Сергей Аркадич подарил собственноручно изготовленный лук.
Все как и полагается — из белой акации, тетива из бычьего сухожилия, оцентрованные стрелы с тупыми наконечниками от веретена. К стреле прикреплена записка с волнующим вопросом «Дашь?»
Просто Дима - болотник. Это не прозвище- специализация. Он изучает эти болота уже много лет. И вот защитился. Оказывается, до сих пор они кому-то нужны. Болота эти. А Сергей Аркадич - режиссер и хулиган. И вопрос в записке вроде бы от имени Димы обращен был, конечно, к болотной лягушке, которая потом превратится... Или не превратится.
Или вот.
Поехал один человек в райцентр на своей «Ниве», Сергей Аркадич ему звонит:
- От тебя там щас винный магазин далеко?
- А чего?- слышит в ответ.
- Подъедешь, зайди за него, в полыни там стопарики пособирай. Рассаду некуда сажать.
В трубке, естественно, брань, мат. Ну, какая рассада, если все там только на выходные.
Такая это деревня. Несерьезная вся. Но нас к ней бешено тянет. Мы выцарапываем право поехать туда мелким враньем и крупными обещаниями. Что вот вернемся и обязательно все доделаем.
А казалось бы, чего уж там такого? Вразумительного ответа нет. Можно было бы, наверное, понять, если б мы сошлись на фоне алкоголя. Банально, конечно, но уж как-то понять наверняка можно. Но и это не совсем правда. Охота? Далеко не все там охотники.
Я давно заметил: все, что ты придумал, сочинил о местности, оказывается потом чем-то весьма приблизительным. А уж родина вообще такова, что тут нельзя обобщать ничего даже в пределах одной географической точки. В каждой, так называемой «дыре» обязательно отыщутся люди, которые думают, любят, и делают что-то по-настоящему.
***
Мы – индивиды, живущие на стыке разных явлений и процессов. Как на стыке рельсов. Поэтому примета времени -грохот, но поезд уже уехал. Скомканно как-то все было на вокзале, склизко и промозгло. И не простились добром.
Как подумаешь: целый пласт питающего город деревенского быта, культуры, языка скоро-скоро покинет нас, околеет окончательно. И немножечко грустно. Хотя возвращать это или удерживать – еще грустнее и противнее. «Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть».
- Как тока человек изобрел компьютер, он невольно запустил обратный отсчет нашего пребывания тут, - умничает Сергей Аркадич. – А чо, вот смотри. Раньше, чтобы комбинированные съемки организовать, мне надо было столько сил, нервов, денег потратить, зато, когда сделал, закурил – счастье. Щас мне нужен спецэффект в кино – хоп-хоп, - готово дело. Привыкаешь ко всему этому аттракциону быстро. И когда потом нужно в жизни что-то сделать, а не сразу выходит, и нет «горячих клавиш» – тут и наступает ярость. Человек отрывается от реальности. Я вот щас оглядываюсь, все же, чтобы нормально жить, скорости другие нужны, соразмерные с ритмом внутренним человека. Чтобы, например, смотреть кино "Листопад" -нужно то спокойное состояние, которое для многих сегодня уже недостижимо.Скорость внутри нас другая, суеты бестолковой море. А мы, советские вот веселую, наполненную жизнь прожили, хотя много чо и просрали. Но вы-то все просрете, - провоцирует он тех, кто моложе.
Сидим с ним на улице за столом. Кругом снег еще, как "ядра чистый изумруд". Но солнышко в закутке за домом припекает. То левое ухо подставим, то правое. Аркадич говорит:
-Прожил тут неделю в одиночестве. Поехал в соседнюю деревню в магазин за куревом и пивом. Машину оставил на въезде, чтоб залетные гаишники вдруг откуда-то не взялись. Иду в сапогах, и все со мною здороваются. Я одному мужику говорю: какая хорошая у вас деревня. Идешь, а все здороваются. Он такой: а у вас че не так, что ли. Люди такие злые? Я говорю: да просто нет никого.
****
Весна. Вечером, когда все уезжают на вальдшнепа,Евгений Борисыч выносит на воздух самодельный мольберт на трех ногах, сработанный из местного клена. Ящик с красками, кисти. И пишет закат. Весь этот свет, деревья, ландшафт он всегда пишет только с натуры. А сцены из охоты потом наносит по памяти. Он их столько за свою жизнь перевидел.
-А ты чего ж, совсем, что ли, не охотишься?
- Года четыре уже. Че-то такое щелкнуло, вскидываю, веду, а стрелять не хочу.
- Сентиментальность к старости приходит, - декламирую я на манер сонета. Гляжу на него. Не покоробило ли? Нет. Не покоробило.
- А может и так, как ты говоришь. Я вот иной раз в шалаш залягу, шесть часов там кукую, жду, когда тетерева прилетят. И вот опустились, начали токовать. Прям над башкой, на ветках. Сердце - как сваи вбивают. Навел, поглядел. И мысли, которых раньше не было: тебе жрать, что ли, нечего? Вылезаешь, идешь, и ты другой человек. Маленько, но другой. Ясно дело, что все внутри, внутри тебя и гадость, и черт, и бог, но такая радость, что ты еще можешь быть хорошим, что еще не совсем опаскудился. Как вот это рассказать?
- Вот видал сын тут у меня постоянно торчит, внук Женька. Я ведь их гоняю охереть как, вкалывать заставляю, дел в деревне всегда по уши. А все равно едут. И так с детства. Мне кажется, преодоление себя, все вот эти шатания по лесам, увязания в болотах сегодня один из немногих способов остаться человеком. Превратить неудобство во что- то пригодное для жизни, и получить удовольствие от этого. Вроде вот думаешь, зачем поеду, зима. Есть дорога -нет, откапывать крыльцо, носить воду, печку топить. А приехал, себя преодолел и уже думаешь: а хорошо, что приехал.
Борисыч, сам того не зная, многому научил нас в лесных делах. И не уметь сделать допустим нодью из бревен в зимнюю ночь, чтобы было тепло и светло, вроде как и стыдно. Это ж простейшее.
-А чего ты вдруг рисовать-то начал?
- Да не вдруг, - носом шмыгает, усом шевелит. - Мы в студенческие времена с другом столько клубов, ленинских комнат оформили. Я ж художественное училище окончил. Потом бросил все это. Женился. Писать перестал. А друг не перестал. Всю жизнь пейзажи крапал. А недавно вот умер. Я приехал, краски, холсты, все забрал. Теперь вот за него дописываю. Понимаешь, щелкнуло че-то…
***
Вчера Борисыч привез ведро раков, запихал их в маленький садок, утопил в воде. И всем стал уверенно заливать в уши, что в ручье нашем водятся раки, не крупные,с ладонь. «Я те говорю. Хм, не верит». Мы, конечно, совсем не ботаники и не биологи, но даже нам ясно, что в таком водоеме, который можно перепрыгнуть, неоткуда взяться ракам? Борисыч надевает штаны от ОЗК, лезет, все пузырится, и с той стороны, где дно не затягивает илом, шугает рукой, ведет садок по дну, вытаскивает. А внук снимает на телефон.
Для чего это 60-летнему мужику? А чтоб повеселее помирать было. Чтоб не думалось.
***
Пролет вальдшнепа, повторяющий просеки и извилистые лесные дороги затаен и в то же время стремителен.
Любовь к этой птице нельзя объяснить. На Руси да и не только, охота на него считалась аристократичной, королевской.
"Вы спрашиваете, дорогая, почему я не возвращаюсь в Париж, вы удивлены и даже как будто разгневаны. Причина, которую я приведу в свое оправдание, вероятно, возмутит вас: разве охотник возвращается в Париж в дни пролета вальдшнепов?", писал Мопассан своей даме.
Просто тут в одной точке сходилась масса явлений, приятных для ума и сердца.
Весна. Вечер. Оттаявшая земля отдает талые пьяные запахи, в голове хорошо и много беспричинной любви ко всему окружающему. За день ты можешь увидеть столько, сколько не увидишь за целую зиму.
Лось встал, вроде бы застрял в кустарнике и шумно нюхает воздух - не хочет никуда идти. Еж плывет на коряге через реку и даже (ловко так) огребается. Бобер точит толщиной в березу для рисования карандаш.
Постепенно, как будто выключают голос за голосом, смолкает лес вокруг. Где-то в лощинах еще снег... и холод от него не простой - могильный, как у чего-то уходящего. Навсегда. Незаметно, будто кто-то закурил, образуется туман меж берез. Струями. И наступает тишина!
Только выпь на далеком болоте. Выпила бутылку красного сухого в одно лицо, а теперь сидит, не смаргивая смотрит в одну точку, жалеет себя, долю, нас кичащихся, дует в горлышко пустой бутылки -УУ, УУУ. Но через время и она успокаивается.
Молчит все, как в театре, перед последним выходом Фирса. И тут:Хорр, Хорр.
Не то сверчок, не то цикада в летний вечер.
Вальдшнеп – смешное, несуразное для русского уха имя. Нечто чуднОе есть в слове этом и во всем его облике. Маленький, с длиннющим клювом, как у сверхзвукового.
Сергей Аркадич полагает, что в сумерках они летают потому, что друзей у них нет, одни враги, и вот когда враги эти укладываются на боковую, начинается их, вальдшнепиная любовь.
Самка летит низко-низко и без звука, а он рассекает воздух на дикой скорости, ждет, когда она сядет под куст. Охотники пользуются этим, и часто кидают невысоко кепку, шляпу, чтобы вальдшнеп резко затормозил, спланировал к ней.
Тут и начинается канонада.
Нелепо, пригибаясь в темноте, бежит такой охотник, хрустит валежником и говорит задыхаясь от сердца, мешающего горлу:
- Он думал, что будет ее трахать, а тут кепка моя.
Хохоток такого охотника страшен и зловещ.
Прошлой весной появился какой-то маленький, но ужасно юркий, с подбитой лапой, оттопыренной чуть в бок. Сперва из-за этого увечья хотели его укокошить, мол, бедняга, мучается.
Но Исидор (как мы его позже прозвали) был другого мнения. На подлете к просеке, он начинал удивительно лавировать, уворачивался от дроби так, словно он ее видел, и танцы его, тройные тулупы, были в высшей степени чудесны. Охотники вскоре даже стали заключать пари, кто первый его добудет. За неделю джек-пот вырос до 10 тысяч. Но Исидору неведом мир чистогана. У него большой рок-н-ролл в крохотной голове.
- Вы чо, придурки, - говорил режиссер Сергей Аркадич, - это мой вальдшнеп, он каждое утро над моим домом пролетает. Когда только открылась охота, в 3.50 прошел. Я засек время. На следующий день в 3.35 проснулся, кофе себе сделал, вышел, думаю, вот допью, перейду ручей и на полянке сниму его. Только я патрон зарядил – шшшух, цвирь, цвирь, прошел над башкой. Ну, думаю, гад, я тебя завтра кокну. Назавтра только кофе поставил на стол на улице: - Хорр, Хорр.
Так прошла неделя.
Самолюбие охотников зашкаливало. Выйдешь ночью в туалет - уже кто-нибудь сидит за столом с ружьем. Или еще не ложился.
Сергей Аркадич врубает свой прожектор. И ругается.
Вальдшнепа он полюбил.За то, что, по его словам, "он так похож на него. Дерзкий и не пришей к п..де рукав" (цитата).
Ружье убрал в сундук. И всех гонял.
Но охотники таились за баней, не хотели отступать.
- Ладно, - спокойно сказал Сергей Аркадич.
Собрался и куда-то уехал. А потом привез барышню красоты редкой. Через день все перессорились, и подались на дальние озера. Хотя дама совершенно никому не выказывала симпатий,просто сидела за столом, в основном молчала, улыбалась и пила водку наравне со всеми. Но почему-то совершенно не пьянела.