Мой личный театр личного абсурда
Я, Колтунова Виктория Григорьевна, еврейка, родилась стылым зимним вечером в городе Одессе, в кинематографической семье. С тех пор национальность, фамилию и место жительства никогда не меняла. Из первых воспоминаний детства - отец держит меня на руках в съемочном павильоне киностудии Довженко. В углу по команде режиссера раз за разом поднимается с тряпок раненый красноармеец. Он держится за бок, шатается, меж пальцев стекает кровь. Но режиссер кричит, и он поднимается снова и снова. Острая боль сочувствия разрывает меня. Я никак не могу понять, почему на эту роль взяли раненого, а не здорового актера. Скудный, согласно возрасту, запас слов не позволил мне излить возмущение в цивилизованной форме - пришлось на руках вынести меня из павильона. Дома за брыканье ногами и рыдания в неположенном месте меня лишили сладкого. Так началась моя жизнь в искусстве.
Читать я научилась в пять лет самостоятельно. Самостоятельность проявилась еще и в том, что, заговорив с рождения на "одесском" языке, первые слова я прочитала в Киеве на украинском. Зеленая вывеска крамнычки на Подоле гласила: "Горілчані вироби". Я решила, что "Горилка" - это такая пышная тетка в плахте, а "выробы" - выробленные ею дети.
В шесть я написала печатными буквами свою первую рецензию на сценарий отца. Начиналась она словами: "Когда лубовная сцена очен силно нудно".
В семь лет меня, упирающуюся и залитую слезами, родители за две руки оттащили во двор средней школы № 3 и там бросили. Остро развитая интуиция говорила мне, что в этом каменном, розовом мешке я схлопочу хороший срок, лет десять, не меньше. И я не ошиблась.
Для того, чтобы поскорее выйти на свободу, я изо всех сил старалась примерно себя вести и выполнять все соцобязательства, а потому к финишу подошла с аттестатом, тянувшим на серебряную медаль, но поскольку мне объяснили, что на каждую школу положено определенное количество медалей, а медалистов иногда бывает больше, то я согласилась, что одна четверка у меня лишняя.
На четвертом году моего пребывания в колонии строгого режима случилась моя вторая встреча с искусством. На серебряную свадьбу родителей было приглашено много гостей, в том числе актеры одесских театров. Решили поставить пьеску. Я играла в ней Шерлока Холмса, прикинувшегося маленькой девочкой, чтобы поразить воображение доктора Ватсона. Когда доктор Ватсон падал от изумления в обморок, я скрещивала руки на груди и, сакраментально хохоча, удалялась в балконную дверь, откуда выходил затем взрослый Шерлок Холмс - мужчина. На репетиции все шло гладко, но, когда на спектакле я оказалась в освещенном круге на глазах у зрителей, то вдруг ощутила странное щекотание в груди и острое чувство полета. Ни за что на свете не хотела я уступить взрослому актеру свое место в круге. Понимая, что я нахожусь на сцене, пока у меня не кончилась роль, я стала импровизировать монолог над лежащим "в обмороке" Ватсоном.
Но поскольку мне объяснили, что актер всегда должен находить себе физическое действие, то время от времени, я пинала Ватсона ногой и сплевывала в его сторону, чтобы подчеркнуть презрение к его умственным способностям. Наконец, из-за кулисы протянулась рука разъяренного режиссера и утащила меня в балконную дверь. К сладкому меня не допустили. Но этот случай имел отдаленные последствия.
После отбытия десятилетнего наказания в школе № 3, меня перевели в колонию облегченного режима - школу-студию киноактера. Там вовсе необязательно было вести себя согласно правилам внутреннего распорядка, а совсем наоборот, можно было прикинуться кем угодно, разбойницей, развратницей, хулиганкой и революционеркой. Чем лучше прикинешься - тем больше хвалят. Я прикидывалась, как могла, и мой режиссер-педагог Н. Ю. Орлов прочил мне блестящее будущее на мировом экране. Вы актриса высшего уровня, как Джейн Фонда или Ширли Маклейн, вталкивал он мне. Но его интуиция оказалась куда менее развитой, чем моя.
Поскольку на киностудии "Молдова-фильм" мне объяснили, что мое амплуа - благородная романтическая героиня, а с моей еврейской внешностью пробиться в благородные героини дело до унылости безнадежное (1968 г.), то мне посоветовали пойти в театр, где резким гримом и отсутствием крупного плана можно будет скрыть недостатки моего лица. Но техника актерской игры в театре меня не привлекала, и я решила посвятить себя литературным переводам (на обложке обычно печатают портрет автора с приличной внешностью, а не переводчика).
Для того, чтобы набрать необходимый для поступления в вуз рабочий стаж, два года чистила крысиные клетки в виварии Одесского медина. Ежедневная сортировка невинных грызунов, кого на опыты, а кого в печь, на выбраковку, окончательно сформировала философию моего мышления. Я поняла, что вожделенная пластическая операция, которая вздернула бы мой нос на недосягаемую арийскую высоту, не более чем суета, и, в конце концов, весь мир большой экран, а все мы в нем актеры.
В университет я поступила с четвертого захода, на вечерний факультет, где был недобор и туда брали даже двоечников. Первым вступительным экзаменом шло сочинение, на котором я постоянно проваливалась, с одной и той же формулировкой экзаменатора - не раскрыта тема.
Наконец я окончила университет и защитила диплом на тему "Парадоксы восприятия материального мира в поэтике Федерико Гарсиа Лорки".
Но поскольку мне объяснили, что стране переводчики испанской поэзии не нужны, а нужны учителя, то по распределению комиссии меня отправили играть роль учительницы испанского языка в школу, где дети подложили мне большую свинью, спросив, что означает выражение: "Не мечите бисер перед свиньями". На ближайший классный час я притащила в школу Библию, прочитала про бисер и еще много разных крылатых выражений и много разных других отрывков, без знания которых, например, пронзенный стрелами святой Себастьян Мурильо, просто скривившийся голый дядька.
Поскольку мне объяснили, что я разложила молодое поколение, читая им книжку, сюжет которой развивается целиком в Израиле, все действующие лица книжки - евреи, да еще в которой всерьез утверждается существование Бога (1973г.) то пришлось уволиться по собственному желанию.
Свой первый взрослый критический труд опубликовала в 1976 году - это была рецензия на спектакль одесского русского драматического театра "Поговорим о странностях любви" Веры Пановой, называлась она "Поговорим о странностях репертуара" и насчитывала 15 страниц машинописного текста. Опубликовала рецензию областная газета "Знамя коммунизма".
Поскольку мне объяснили, (в другой популярной одесской газете), что молодому автору неприлично начинать литературную жизнь с критики в адрес известного драматурга и уважаемого в городе театра, то мне в той же газете и предложили этой критикой эту жизнь закончить.
Чем и объясняется мое обращение к киевским изданиям, специализировавшимся на кино, где я регулярно печаталась на протяжении многих лет (аналитические статьи, рецензии, фестивальные обзоры).
Иногда, чтобы утолить злую тоску я развлекалась тем, что, сидя в кинозале мысленно проигрывала все роли фильма, подходящие мне по возрасту и полу, продумывая собственные мизансцены, жесты, пластический и психологический рисунок того, что было уже отыграно другой актрисой. Но однажды поймала себя на том, что проигрываю уже роли довольно взрослых женщин.
Это неприятное открытие погнало меня на поиски постоянной работы с записью о трудовом стаже. Таким пристанищем снова стал Медин, куда я устроилась редактором многотиражной газеты.
Поскольку мне объяснили, что редактором газеты не может быть беспартийный товарищ (редактор многотиражки является номенклатурной единицей райкома партии), то в трудовой книжке написали, что я принята лаборантом кафедры физики, а официальным редактором числилась делопроизводитель парткома, фронтовичка.
Многотиражка была очень приятным местом работы, так как там я играла кучу ролей и прикидывалась кем хотела: редактором, спецкором, эссеистом, корректором, художником, новеллистом, а так как одесская пресса была тогда для меня закрыта по причине глубокой обиды, нанесенной русскому драмтеатру, то, используя служебное положение, я регулярно помещала в медицинской многотиражке киноведческие материалы и собственные переводы из Федерико Гарсиа Лорки, что вызывало смутную настороженность начальства.
Но поскольку мне объяснили, что в типографии я должна подписывать газету "в печать!" своей фамилией, а "в свет!" - чужой, то дело шло на лад, и в течение трех лет газета исправно выходила под моей редакцией. Наконец, я заявила, что хочу видеть под газетой свою фамилию, а в ведомости соответствующую должности зарплату и мне объяснили…
Пришлось пойти на вольные хлеба корреспондентом по договору в газеты "Комсомольська іскра" и "На екранах України".
Началась перестройка. Открыли кооперативы.
Я сыграла две роли - драматурга и режиссера, поставив три собственных пьесы в кооперативном Передвижном кукольном театре.
Закончилась перестройка. Закрыли кооперативы.
Однажды я нежилась голой спиной на острых ракушках Тилигульского лимана. День был выцветший как старая тряпка, но изредка на поверхности дремавшего Тилигула вспыхивали солнечные блики, будто поднимались веки прикрытых глаз и бросали окрест зоркий взгляд. Неподалеку сидела девушка из местного села, опершись головой о ствол кустарника, с гордым, четким профилем, проглянувшим сквозь несколько столетий из времен греческих поселений. Плакучие ветви кустарника роились вокруг ее головы, как волосы Медузы Горгоны. Так остро захотелось снять ее снизу, поставив камеру прямо на песок, чтобы классическое лицо ее венчало тело, как античная капитель, включив в левую часть кадра упругую ленту старого Тилигула, катившего свою седую пену мимо суровых берегов еще тогда, когда молодой горячий грек, отбросив на песок копье, прижал к груди трепещущую славянку.
И вдруг я поняла,(хотя мне не объясняли), что кино является неотъемлемой частью моего организма, как лимфоциты и кровяное давление. И когда-нибудь я умру. И со мной умрет мой собственный киноязык, придуманный мною, и моя собственная форма монтажа, который я называю объемным, и способ вмешательства камеры в действие - все то кино, что живет во мне и только во мне, придуманное лишь мною, но никогда не выходящее наружу. И те образы - нежные и жестокие, страстные и жертвенные, отдающие свою жизнь за чужую, все они, кто падает передо мной на колени и, целуя мои ноги, рыдая, просятся наружу, в жизнь, на белую божественную плоскость, где звук, движенье и мысль, сливаясь воедино, рождают бессмертное таинство искусства, они умрут со мной.
И когда я, отвернувшись от этого мира, пойду вдаль по бесконечной дороге, они, распадаясь на клочья тумана, растают в нигде и в никогда.
И надо что-то делать.
Я решила открыть собственное кинообъединение и сыграть там роль директора, сценариста и режиссера.
Но мне объяснили, что государство уже искусство не финансирует и надо играть еще и продюсера, чтобы достать спонсора.
Столько ролей сразу было мне не по плечу. Я решила заняться подрядами на научные разработки, чтобы на скопившуюся прибыль купить профессиональную видеокамеру и снять кино на свой собственный страх и риск. Три сколоченных мною научных коллектива трудились, как пчелки в течение двух лет. На моем расчетном счете скопилась уже изрядная сумма и видеокамера с импортной надписью "Панасоник" по ночам спускалась ко мне из темноты и нежно укладывалась рядом.
В конце июля 1994 года из Киева пришло грозное постановление: обложить все подрядные работы любого профиля новым налогом в размере 38% начиная с… 1 мая 1994 года! Поскольку зарплата научным сотрудникам за прошедший период была уже выплачена, прожита и съедена, то никто и ни за что не хотел возвращать треть своих кровных обратно на мой счет. Все нажитые деньги пришлось отослать в бюджет, и я еще осталась должна государству столько же.
Отчаянные вопли, испускаемые мной в кабинете начальника финотдела, привлекли внимание сотрудников трех близлежащих этажей. Поскольку все они дружно объясняли, что я должна понять какое сейчас тяжелое время, и как я не права, я снова устало подумала, что в конечном счете весь мир - большой экран, а все мы в нем актеры, и какая разница играть ли эту драму в трехмерном пространстве или в двухмерном?
И начала все сначала.
И снова три научных коллектива трудились как пчелки, отдавая львиную часть заработанного государству, и снова капали понемногу деньги на мой расчетный счет, и уже опять по ночам плавно кружил надо мной "Панасоник", опускаясь все ниже и ниже.
И вот он уже лег на простыни, прильнув к моей щеке прохладным черным боком, но тут… из Киева пришло постановление снять все льготы по налогу на доход с предприятий творческих союзов, начиная с… и выслать неуплаченные суммы в бюджет!!!
И поскольку мне объяснили, что за неуплату налогов директора можно запросто посадить в тюрьму, то пришлось отослать все накопленное… по собственному желанию.
И начать все сначала. И опять. Без конца.
Но мне объясняют - и я понимаю. Потому что свобода - осознанная необходимость. Потому что понимать - единственная назначенная мне роль в моем театре социального абсурда. Родившейся не в том месте, в не то время, с непозволительно неугодным государству лицом. Родившейся слишком поздно для одного времени и слишком рано для другого. Как раз посередине. А потому убитой.
Мне не повезло. Мне сорок пять!
Написано в 90-ые