"Что назначено судьбою обязательно случится...
То ли самое прекрасное в окошко постучится,
То ли самое напрасное в объятья упадёт."
Булат Окуджава
Как-то утром, не объясняя мотивов и не заботясь о моей психологической подготовке к такого рода известиям, дочь сообщила:
- Мама, я решила уйти от Гиля, хочу переехать на съёмную квартиру, но прежде мне надо устроить тебя. Я уже была в Министерстве абсорбции, предлагают хостель в центре города, рядом с каньоном «Лев Ашдод». Не удивляйся, что так быстро: твой год уже давно получил квартиры.
Как мне было реагировать? Я прожила в Израиле 16 лет, из них десяток – вместе с Наташей; подняла её деток: Лавику уже 7 лет, Тамаре – 5, Яэле - 2,5 года. А мне-то 74 и масса хронических болезней. Как я буду там жить одна среди таких же, как я, стариков?
- Ничего страшного,- успокоила дочь, - мой дом будет недалеко, машина всегда в твоём распоряжении. И есть же у тебя метапелет, она во всём тебе поможет.
И мы пошли выбирать жильё. Два хостеля практически смотрят друг на друга. Современные комфортабельные 17 - этажные здания, рядом парк, торговый комплекс – каньон, даже не надо переходить дорогу. Первый хостель нам не понравился: комнаты маленькие, какие-то кривые, вход в туалет не из прихожей, а из внутренней части комнаты. Зато дом поновей. Второй строился как гостиница, комнаты просторные, расположение удобное. Выбираем второй. Квартира на 6-ом этаже, на двух жильцов – просторное бомбоубежище, которое в обычное время (без войны) служит сушилкой для белья. Общественная прачечная. Огромный актовый зал с прекрасной библиотекой. Лобби с комнатой администратора и почтовой стенкой. Чистота идеальная, впрочем, как во всех присутственных местах Израиля. Смущает немного сама администратор: тонкие плотно сжатые губы, холодные глаза за стекляшками очков , короткая стрижка крашеных волос.
- С чего вы решили, что я обязана показывать вам комнату? Направление сюда у вас есть? Нет? Вот когда будет, тогда и посмотрите...
Узнаю репатриантку из СССР: как только они получают «квиют» (постоянство), и увольнение им не грозит, начинают хамить, халтурить, хоть врачи, хоть продавцы, хоть служащие. Эта ещё и прибалтка, значит, плюс высокомерие...
Комнату мы всё же посмотрели, попросились войти у добрых людей. В Министерстве абсорбции побывали, документы оформили, возвращаемся в хостель.
- Рухлядь не завозить! Сделайте рисус прежде чем въехать!
- А что, здесь кто-то водится? ( рисус – это обработка химикатами).
- Конечно! Думаете, все люди – аккуратные?
Вот этого я боялась больше всего. Тараканы – мои злейшие враги, страшнее арабов. Я их не только брезгую, я их боюсь. У нас в доме они никогда не водились. «Потому что мы бедные,- говорила мама,- крошки не разбрасываем». «Неприкасаемая» всё же пошла показать нам квартиру. Замечательно! Просторная, светлая. Три окна: и в комнате, и в кухне, и выходят они на северо - восток, а не на запад, где нет спасения до вечера от послеобеденного средиземноморского солнца.
- И какая чистенькая, - удивляюсь я, - царство небесное той женщине, которая здесь жила...
- Что вы её хороните? Она жива. Сын её в Бейт-авот устроил.
Ну, отлегло от сердца. Бейт-авот – это как дом престарелых в России, только, конечно, не убогий , как там, а благоустроенный, современный. Как хостель, только с питанием и медицинским обслуживанием, словом, курорт... Интересная деталь: когда через полгода я попала в реабилитационный центр после операции на колене, я встретила там эту Наташу Хейфец, мою предшественницу, но была она уже в глубоком маразме. Почему-то я прониклась к ней большой симпатией и понемножечку даже за ней ухаживала, ведь ей было уже 92 года. В минуты просветления она мне кое-что рассказала о себе: что родом она из Харькова, преподавала в тамошнем Политехническом технологию металлов, что у неё единственный сын (который, кстати, навещал её ежедневно, хотя этот центр в другом городе) и два внука. Жить ей уже не хотелось, тем более после падения и сломанной шейки бедра. Однажды она даже резала себе вены. У каждого старика здесь своя отдельная судьба...
Дезинфекцию сделала. Поселилась. Мебель частично взяла ту, что была в моей комнате у Наташи, кое-что пришлось прикупить: холодильник, электротехнику, кондиционер. Жаль, стиральная машина не вошла в совмещённый туалет, но это не страшно: буду пользоваться общественной прачечной. Больше всего впечатлила огромная библиотека: такие же, как я, чудаки привезли сюда тонны любимых книг – вот и сдают их в коллективное пользование. Уже не плачу. Привыкаю помаленьку. Ем, что нравится, сплю, сколько хочу. В отсеке четыре квартиры, соседки все милые, интеллигентные. Тишина и покой. Кайфую, но скучаю о детках, поэтому рвусь к Наташе.
Однажды возвращаюсь от неё, а в хостеле полная иллюминация. В актовом зале гремит музыка, накрыты столы, нарядный народ танцует. Ой, да ведь сегодня 8 марта, как я забыла? В Израиле-то этот день не празднуют... Зазывают – отказаться неудобно. Я-то, конечно, уже не танцую, да и не с кем: так, «шерочка с машерочкой», как называл это Евтушенко. Но мне приятно, я люблю «живой звук», а прекрасный певец поёт все шлягеры: и русские, и израильские на иврите, и еврейские на идиш, и даже итальянские. Наверно, какой-нибудь бывший солист российской оперы, не нашедший работы в Израиле.
Такие вечера потом будут проводиться здесь раз в два месяца. Я не на все ходила, но один особенно запомнила: 9-ГО МАЯ чествовали фронтовиков. Таких оказалось человек 12, принарядились, все в орденах... Ну, и, конечно, речи, цветы, подарки... Вдруг вижу, танцует старичок, с которым на-днях я покупала что-то в «русском» магазине, который содержит один грузин. Старичок попросил бутылку водочки, а я вмешалась.
- Может, вам не стоит, молодой человек?
- Что вы, дорогая, - вежливо отвечает покупатель,- это же ДЕНЬ ПОБЕДЫ! Сын придёт. Фронтовые 100 грамм – святое. Я ведь войну от и до прошёл.
- Сколько же вам лет?
- Не поверите – 102 года.
!!! Вот такие у нас ветераны. Правда, больше его я не видела. У нас тут часто уходят в никуда. В хостеле 200 квартир, и молодые здесь не водятся.
И вот ещё об одном ушедшем, но уже не безымянном герое. Как-то на Доске новостей вижу объявление: «Состоится вечер, посвящённый 80-летию поэта ЛОРДА ФОРШТАДТА». Посмеялась: ну, и псевдоним себе придумал, наверняка, юморист. На вечер пошла из любопытства. Боже, зал полон, масса цветов, звучит музыка, даже заммэра города приехал поздравить юбиляра. Стихи не только читают, но и поют песни, написанные на них. Больше какие-то эротические мотивы, что немножечко странно для восьмидесятилетнего человека. Даже будучи весьма толерантной, замечаю, воспитанная на высокой российской поэзии, что стихи-то не очень. Но человеку такого почтенного возраста простительно. У других в его годы уже Альцгаймер...
Через несколько дней лично знакомлюсь с поэтом. У нас ведь здесь как: сядешь на скамеечку возле хостеля отдохнуть, тут же кто-то ещё присоединится, слово за слово – начался разговор. Форштадт возвращался с рынка. Хорошо одет, отглажен, можно даже сказать - элегантен. В моих глазах это большой плюс. В пакете две коробочки: одна с рыбой, другая с рыбьей икрой. Охотно показывает. --Это что, вкусно? - спрашиваю.
- А как же?! С детства люблю. Жизнь провел на Дальнем востоке, Курилы, Камчатка. Моряк по профессии. Рыба для меня - лучший деликатес.
-А почему у вас такое странное имя?
- Совсем не странное. Еврейское имя. Может, даже из Танаха.
Ну, это уж он загнул, нет в Танахе такого имени. Через неделю снова вижу Форштадта. Перед ним везёт перегруженную тележку с продуктами седенькая щупленькая старушка. А он идёт как-то тяжело, с трудом преодолевая ступеньки. Тем не менее расшаркивается, открывает дверь.
- Вы джентльмен, - язвлю я.
- Стараюсь.
Вечносидящие на крылечке бабулечки из грузинской диаспоры провожают нас не очень добрым взглядом. Эти старушки знают про всех всё, как в России деревенские бабульки на завалинках. Весь негатив выдадут.
И вот в другой раз они рассказывают мне, что седенькая старушка – это подруга поэта, хотя лет на 8 его старше. А старушку эту я хорошо знаю – она ходит на занятия по Танаху в нашем Актовом зале, которые ведёт настоящий хасидский раввин (но об этом позже). И вдруг – как гром среди ясного неба: Лорд Форштадт умер. Я никак к этому не привыкну: был человек - и нет человека, и река течёт по тому же руслу. Я всегда расстраиваюсь – близкий ли это человек, или чужой. И всегда хочется узнать, что же с ним приключилось.
Как-то на скамейке в парке подсаживается ко мне эта старушка, и я задаю ей этот вопрос. Она молчит минуту, как бы собираясь с мыслями, а потом начинает свой долгий и мучительный рассказ, как будто только и ждала слушателя, которому он будет интересен.
- Про меня тут многое болтают. Не верьте! Да, я дружила с Форштадтом много лет. И помогала ему. И ухаживала за ним, когда он болел. Даже лекарства ему на свои деньги покупала. Заказывала в Россию. А деньги с него брать стеснялась. Да он и не настаивал. У него ведь сердце плохое было. Иногда такие приступы, что я всю ночь от его кровати отойти боялась. Но последний месяц мы не виделись. А,.. старые обиды: Новый Год вместе праздновать не захотел, позвал свою дочь. Вы не знали – есть у него дочь, лет сорока. Очень больная. Он даже свою метапелет ей отдал, незаконно, конечно. Вот почему я ему нужна и была, вместо метапелет. Он часто меня обижал: с Днём рождения не поздравит, подарков никогда не дарил. А то, бывало, оставит меня на остановке с тяжёлой тележкой с его же продуктами, а сам на автобусе уедет...
- Почему Вы всё ему прощали?
- До поры... А потом вот рассердилась – и всё, и не стала к нему ходить. И что умер - не знала. Выхожу утром в холл, а женщины мне говорят, да с такой подковыркой:
- Слышала, Лорд умер?
- Какой лорд? - спрашиваю,- думаю, какой-то там английский.
- Да твой Лорд, твой, Форштадт...
Меня как кипятком обварило...
- Наверно, вы любили его?
-Ой, дорогая моя, какая любовь в 87? Похожа я на влюблённую?!
И правда, её и без того очень морщинистое лицо, от боли и волнения, с которым она говорила, стало ещё более испещрённым, а седой «хвост» на голове как будто ещё побелел. И чем больше она говорила, тем более я понимала её. Родилась она в маленьком еврейском местечке на Украине. Лет до 13-ти даже не понимала, кто они. Рядом жили такие же бедные люди. Держали скот, птицу, сызмальства ей приходилось выполнять самую тяжёлую работу. Она и в школе-то училась всего 5 – 6 лет. А потом война, эвакуация за Урал, колхоз, где приняли их семью, и где так пригодились её детские трудовые навыки. И доила коров, и косила траву, и сеяла, и жала, как говорится...
- У вас вон ручки маленькие да гладенькие, а у меня ручищи.
В Израиль она приехала с дочкой и двумя внуками. Но так случилось -
осталась одна. Дочь умерла, внучка вышла замуж во Францию, один раз она даже гостила у неё в Париже. А внук приходит раз в месяц, аккурат в день, когда она получает пособие. Она и «открыживает» ему половину, да, собственно, все здесь так делают – молодым живётся труднее, чем нам.
- А зачем мне деньги? Я ведь на государственном питании.
Она имеет в виду обеды, которые привозят для тех, кто ходит в семинар. Сначала занимаются и обедают мужчины. А потом мы. Не всем нравится эта пища, я, например, не пользуюсь этой привилегией. А другие набирают на целый день, даже хлеб уносят. Кто-то, наверно, и ходит ради этого, ну, да я не осуждаю...
- А на похороны вы пошли? - продолжаю я.
- А как же, конечно. Но там меня ждал ещё один сюрприз. Стоит рядом женщина, молодая, лет 45. Держит в руках портрет в рамке под стеклом. Я так глазом скользнула – ребёнок на фото, девочка. Хорошенькая такая. Кто это? – спрашиваю. - Дочка его, - отвечает. - Чья дочка? – Ну, его же, Лорда. - Сколько ей? - А вот столько и было, когда умерла. Знала я, что он бабник, он сам мне рассказывал, что приехал с большими деньгами – моряк всё же! – и всё прокутил с местными шлюшками. Но что у него есть ещё одна дочь... Вот разве можно верить такому человеку? Притворщик!
- О мёртвом или хорошо, или никак...
- Да что уж теперь...
И снова – такая боль в её глазах. Любила, наверняка, любила она этого человека. А, может быть, так – служила ему. Бывает у женщин такая потребность. Как-то позже она сказала мне:
- Я и на занятия-то хожу для того, чтобы подать стакан чая раву Гидалье.
Вот так, ни больше, ни меньше: «подать».
Она и мне не раз предлагала свои услуги: то пытается накормить меня общественным обедом, то вдруг хочет подарить мне какие-то кремы для рук. А однажды даже приглашала в гости на водочку с колбаской. Я с трудом отказалась, понимая, однако, что это всё – попытка закрыть образовавшуюся пустоту в сердце.
Людей с ранами в сердце встречаешь здесь довольно часто. В хостеле как-то не принято ходить друг другу в гости, общение у нас такое: скамейко – парковое. Чем это объяснить - не знаю. Может, теплотой климата: приятнее общаться, как бы гуляя, на свежем воздухе. Может, это связано с нашим возрастом: приходя домой, хочется уже прилечь, отдохнуть, чтобы никто не тревожил. Друзья здесь не заводятся – нет общего прошлого, но приятелей хватает. К тому же, как я уже говорила, нас связывает общий интерес к Торе, а, значит, к истории нашего народа. Религия меня интересовала ещё смолоду, но достать в России Библию было невозможно. И тогда, будучи редактором пропаганды Читинского радио, я придумала такое опосредованное знакомство с нею – обзор журнала «Наука и религия», редактором которого была в ту пору Рада, дочь Хрущёва, и жена Аджубея – самого прогрессивного журналиста своего времени. И хотя направление журнала было антирелигиозным, что-то всё-таки из него можно было почерпнуть для своего теистического образования. ТОРА впервые попала мне в руки, когда Ната была уже в Израиле, а я собиралась в дорогу. Мне дали её на одну ночь родители юноши, который улетал с Наташиной группой. Я не сомкнула глаз и к утру всё-таки одолела фолиант, потрясённая совершенно тем, что узнала о своём народе. И пришла к выводу, что читать Тору надо медленно – медленно, вдумчиво, с карандашом в руках.
Вот именно так читают Великую книгу в Израиле, есть даже понятие - Недельная глава Торы. В одном я ошиблась: чиркать карандашом в священных книгах не разрешается. Но изучаем здесь на занятиях мы не только Тору, но и Книгу пророков, Писания, Танию – основы каббалы, Шульхан арух – книгу повседневных правил и все 613 заповедей еврейской жизни (столько же, сколько зёрен в гранате).
А мне выпала честь читать громким поставленным голосом «Тегилим» - псалмы, ежедневные молитвы, то, что в дореволюционной системе просвещения называлось «Псалтырь». Почему громким голосом? Да потому, что половина из нас уже глуховата. Почему вслух? Да потому что, говорят, коллективная молитва более эффективна. Ведёт занятия молодой раввин российского происхождения Рав Гидалья. Он приехал сюда двадцати лет, закончив 3 курса Политеха в Одессе; 8 лет учился здесь в Ешиве – религиозном учебном заведении, но не забыл русских баек, стихов и фильмов, не без помощи которых объясняет нам сложные аспекты религиозной науки. Мне это не нравится, но ведь в группе не все с равным образованием, есть украинские и беларусские бабушки, которые были на той родине поварами, швеями, медсёстрами – где уж им до тонкостей каббалы... Многие над нами посмеиваются, дескать, нечего делать им – учиться на старости лет. Но мы не сердимся – каждому своё. Я не думаю, что нас хотят обратить в религию. Мне, например, всё это интересно с литературной и исторической точки зрения. Другим, одиноким, важно общение. Кто-то и хотел бы ходить на занятия, да не получается.
Во внутреннем дворике хостеля ( в Испании это называется «патио») я часто встречаюсь с одной милой женщиной. Я обычно сижу с книжечкой – читаю. А она собачку выгуливает. Маленькую такую, злобную ( здесь многие держат кошек и собак). А сама она очень милая . Приехала сюда с дочкой, вернее сказать, бежала из Грозного. Преподавала там в школе французский. Был свой дом, хозяйство, хорошая жизнь. С первым мужем, правда, не повезло, но встретила другого, серьёзного человека. Родила второго ребёнка, девочку. Война в Чечне всё порушила: забрали в армию мужа, выкрали взрослого сына – врача, и ничего о них до сих пор. Счастье, что хоть дочку спасла. И хотя ей тоже за 70, она не сдаётся: стройна, модно одета, каждый год отдыхает за границей, чаще всего в Болгарии. А для этого подрабатывает – нянчит маленьких деток, хотя есть у неё и своих двое внуков. Даже друга себе завела. Вот такие разные судьбы.
Многие женщины живут здесь уже 15 лет, с момента основания хостеля. Хорошо выглядят, хорошо одеты, хорошо причёсаны: парикмахеры и маникюрши обслуживают нас прямо здесь, «на дому». У большинства вьющиеся волосы (национальная особенность!), поэтому не надо больших ухищрений, чтобы выглядеть ухоженной: достаточно хорошей стрижки. Почему-то статистика Израиля относит олим ходашим (новых репатриантов) к категории живущих за чертой бедности. Я категорически с этим не согласна. Если не есть красную икру ложками, как рекламирует на ТВ фирма «Лемберг», на всё хватает. Конечно, мы не можем сравниться по степени обеспеченности, например, с моей сестрой Лорой, которая живёт здесь 60 лет, получает и свою пенсию, и пенсию умершего мужа. Так ведь и запросы у нас другие: мы не ходим по ресторанам, не покупаем вещи в дорогих бутиках, не ездим на такси. Билеты на театральные спектакли и концерты для нас тоже дороговаты, но при желании можно сэкономить. К тому же каждое лето проводятся фестивали с бесплатным посещением – музыкальные, театральные, детские. В некоторые праздники открыты для свободного посещения музеи. Помню, как-то в Хайфе летом я побыала на 10 концертах – симфонических, джазовых, эстрадных. А в Иерусалиме посмотрела спектакли в пяти театрах. Ната посмеивалась надо мной: «Ну, моя мама везде кайф схватит!»
Российские олимы, конечно, находятся в более выгодном положении, чем украинские, беларусские или кавказские: раз в три месяца нам приходит российская пенсия, примерно 900 долларов. Но я «на жизнь» их не трачу. Я сразу объяснила дочери, что это – неприкосновенный фонд. Раз в России мы лишены были возможности путешествовать по миру, то это как бы компенсация за упущенное. И не было года, чтобы я не полетела на неделю за границу. Европа, Америка, Ближний Восток освоены нами (вместе с Наташей) досконально. Из 130 туристических объектов Израиля в половине я точно побывала. Но «каждый выбирает для себя»: одни ищут по мусоркам и сдают бутылки, другие бегают по бесплатным обедам, а третьи подрабатывают, если, конечно, есть силы.
Как-то ещё вначале подошла ко мне женщина, спросила, не нужна ли мне метапелет. Представилась фельдшером. Таких здесь очень ценят:
медик рядом – это всегда гарантия досмотренности. Но у меня уже была метапелет социальная, мне вполне этого хватало. Позже я видела, что без работы ФАЯ не остаётся: то возьмёт колясочницу, то бабушку с Альцгаймером. На пару часов в день, не больше. Такие дополнительные часы оплачивают, как правило, дети пациентов. А, похоже, дети наших бабушек обеспечены весьма неплохо. Если вечером в шабат вы подойдёте к хостелю, то увидите длинную цепочку дорогих машин, иномарок, как сказали бы в России, но других-то у нас и нет... Это дети привезли своим мамам и папам субботнее угощение: и горячее, и фрукты, и халу, как положено. А кто-то заберёт к себе родителей на субботний ужин. Фаю тоже
забирают, и она любит потом рассказывать, чем её баловали. Рассказать есть о чём, потому что зять её повар в большом уляме – зале торжеств. Однажды я спросила Фаю:
- Зачем Вы берёте таких тяжёлых бабушек? Ведь, вроде, Вы не нуждаетесь...
- Скажу честно – не нуждаюсь. Но несколько лет я была в ссоре с единственной дочерью, так из-за пустяка; и глупая гордость не позволяла сделать первый шаг – ни ей, ни мне. Я даже хотела покончить с собой, прыгнуть с 6-го этажа. А теперь, когда мы помирились, хочу сделать для них всё, чтобы они знали, как я ими дорожу. Недавно у старшего внука была свадьба – дала ему приличную сумму. Младший внук занимается танцами, даже ездит на международные соревнования – это тоже стоит недёшево; деньги лишними не бывают... Хотя, если зять повар, семья всегда сыта.
Есть люди зажатые, скрытные или боящиеся сглаза, а Фая – душа нараспашку. И чем больше у неё слушателей, тем интереснее ей их информировать. Я уже знаю все её истории наизусть. И о том, как красавица дочь за неделю нашла в Москве мужа, приехав погостить к тётке, и вот живёт с ним уже более 20 лет. И о том, как Фая сама чуть, было, не устроила свою судьбу здесь с сыном бабушки, за которой ухаживала до самой её смерти. Сын врач, обеспеченный, вроде порядочный человек, но уж сильно скуповат. А, может, это её фантазия, что он собирался жениться: израильтяне не очень-то торопятся связывать свою судьбу с неимущими русскими репатриантками. А, главное, их дети не позволяют им это делать, опасаясь за наследство.
Но один эпизод из своей биографии Фая рассказала только мне. Видно, боялась часто тревожить своё сердце. И это связано с войной. Родилась она под Николаевом, в Вознесенске, на Украине. В первые же дни войны отец ушёл на фронт, они получили от него несколько писем. А потом эвакуировали их, почему-то под Сталинград, в маленькое село. Мать прихватила всех: четырёхлетнюю Фаю, её старшего брата, сестру свою и старенькую свекровь. Как было прокормить эту ораву? Кто-то подсказал ей, что в этих местах курсирует военный госпиталь на колёсах, и она отправилась туда. Свободных рабочих мест не было, но главврач оказался их земляком.
- Я буду делать всё, что скажете, обстирывать вас, обшивать, готовить, мыть вагоны, - умоляла мать.
И он пожалел их. И до 45 –го года они «перекантовались» в этом поезде, и, поскольку в конце войны он следовал в Николаев, их доставили практически домой. Даже денег подкопили за это время, и бабушка хранила их на груди, зашитыми в тряпочку. Но вот беда: бабушку-то они не довезли до дома. В вагоне, где они жили, не было туалета, и по нужде надо было на остановках выбегать на вольную волю, кто как сумеет. Была лютая зима, у бабушки прихватило живот, и на остановке она выскочила из вагона. Поезд тронулся... Больше они бабушку не видели. Машинист даже не мог вспомнить, где была эта остановка – где-то в поле. Но отчитываться перед мужем за смерть свекрови матери Фаи не пришлось: на их старый адрес в Вознесенске пришла похоронка.
Когда Фая пошла учиться, её вызвала завуч школы, преподаватель химии Рахель Марковна.
- Скажи, девочка, твоя фамилия Левикова? А как зовут твоего папу? Иосиф? А где он сейчас? Погиб? А как зовут маму? Передай ей, что я прошу её придти в школу, мне надо с ней поговорить.
И она рассказала матери удивительную историю. Её мужа, учителя литературы, тоже сразу забрали на фронт, а её с детьми эвакуировали. И вот как-то стирает она бельё во дворе, - а дворы в посёлке открытые, – подходит к ней мужчина, солдат, с повязкой на лице и спрашивает, где тут можно на месяц снять угол. Она видит, что это еврейский мужчина, и он, видимо, понимает, что это еврейская женщина, тот случай, когда паспорта предъявлять не надо... Слово за слово, выясняется, что они из одних мест. Он рассказывает, что был ранен, его прооперировали в госпитале и отправили на целый месяц на все четыре стороны заживлять рану. «Куда пойти теперь солдату? Кому нести печаль свою?» Ни родных, ни знакомых. Он плачет. Самыми настоящими слезами...Этого она выдержать уже не смогла, взяла его на постой, хотя в комнатушке, доставшейся им, и самим повернуться было негде. Но самое непредсказуемое в этой истории было то, что селение, где провёл месяц отец, паходилось всего в 20 километрах от того посёлка, где обосновалась его семья. Не судьба!
Таких историй, я думаю, мне могли бы рассказать немало, ведь добрая половина наших жителей – дети Катастрофы: не только те, кто был в лагерях смерти или под немцами, но и бежавшие от войны. Кто-то хочет навсегда забыть этот ужас, кто-то, наоборот, - выговориться.
Недавно у меня тоже случилось горе: в России на 79 году умер мой единственный и горячо любмый брат Лёва. Ушёл красиво, достойно, мужественно, сознавая неотвратимость предстоящего. Попрощался со всеми. Я разговаривала с ним по скайпу накануне вечером. Конечно, мы знали, что финал неизбежен после четырёх инфарктов, но всё равно хотелось как-то это оттянуть. Помню, когда я была ещё совсем молодой и жила с мамой, из Ижевска пришла телеграмма, что скончалась мамина старшая сестра тётя Нюра. Мама стала громко рыдать, причитать, заламывать руки, как это принято было раньше. Я удивилась:
- Мама, ну, что ты так переживаешь? Ведь Нюре 79 лет. И она долго болела. Человек не может жить вечно!
Молодость жестока. Теперь, когда мы сами приблизились к этому рубежу, я мыслю совсем иначе, да и в Торе сказано: «Если ты перешагнул за возраст своих родителей - задумайся». Я очень переживала за Лёву. Ещё в молодости, после первого инфаркта он мне сказал:
- Как только я почувствую, что в тягость детям, я уйду из жизни.
Не знаю, как он это планировал в ту пору, но сейчас, проведя в больницах периодически 4 месяца, сознательно готовил себя к финалу. Однако, ещё накануне был на своих ногах, как говорят, в здравом уме и твёрдой памяти. Мы, как обычно, разговаривали с ним по скайпу часов в 6 вечера. Что-то меня насторожило:
- Лёва, ты какой-то просветлённый сегодня.
- Выкупался только что. Не без риска для жизни.
- Почему с риском? Никого не было дома?
- Нет, Нина была. Не в этом дело. Просто уже всё тя-же-ло...
Утром он ещё побрился, позавтракал, а потом началось желудочное кровотечение – разрыв аневризмы. Его увезла Скорая, и в 8 вечера его не стало. Слава Богу, в сознание он так и не пришёл.
. И хотя Лёва не был ни верующим, ни религиозным, и вообще мало что знал о национальных традициях, я попросила рава Гидалью прочесть Кадиш – поминальную молитву в день его похорон. А дома на неделю зажгла поминальные свечи. Женщины, узнав ослучившемся, выражали мне самые сердечные сочувствия, и это меня согревало.
Но если бы я сказала, что все люди у нас приятные, открытые, доброжелательные, мне бы не поверили, и правильно сделали. В каждом коллективе обязательно встречается негатив.
Есть у нас в хостеле одна оригиналка по имени Галя. Маленькая, худенькая, ещё не старая, лет 60. Одинокая, ни роду, ни племени. Говорят, всё своё пособие она тратит на кошек. Бездомных кошек в Израиле много, корма для них в мусорках хватает, но Галя ходит по базарам и покупает всякие обрезки – мясные, рыбные. Варит их и каждое утро, и каждый вечер в персональных плошечках выносит еду своим питомцам. Кошки уже знают время – сидят и ждут. Не дай Бог в это время к ним подступиться. А мой внучек Лави кошек обожает, уже заработал стригущий лишай от «лобызаний» с ними. И вот, приходя ко мне, он в первую очередь навещает любимых друзей. Что тут творится с Галей!
- Пошёл вон! Убирайся! Бандит! – и это за то, что он хочет погладить знакомую кошечку.
Лавик упорствует. Она чуть не с кулаками на него. Дочь хватает рыдающего ребёнка, запихивает его в машину и увозит от греха подальше. Один раз я не выдержала и подошла к Гале:
- Похвально, что Вы любите животных, но почему Вы так ненавидите детей?
Лучше бы я не ввязывалась. Чего я только не наслушалась. Оказывается, наши дети нас выбросили за ненадобностью. А здесь, в хостеле, мы вдруг почувствовали свою ценность, ходим барынями, задами вертим, всеми командуем. Лучше бы внуков воспитывали, бандитов и хулиганов. Это я передаю литературную версию Галиного спича, интерпретирую её ненормативную лексику.
Вот как описывает ситуацию моя остроумная дочь, экстраполируя её на реально существующий в Израиле обычай сносить незаконные постройки:
«Возле бабушкиного нового дома спрятался за низким бордюром автомобильной стоянки так называемый "Кошачий городок". Сердобольная бабулька из породы городских сумасшедших является его «мэром» и по совместительству поваром. Жилище у бездомных котов приличное, продуманное - картонные коробки одна в другой на кирпичном фундаменте, внутри постелены тёплые тряпочки. В пакет услуг входят двухразовое питание и ежедневный массаж. У котиков даже имеется страховка недвижимости: раз в несколько месяцев ашдодский муниципалитет хладнокровно сносит незаконные постройки, выселяя жильцов, но на следующий день городок заново отстраивается руками неутомимого «мэра», и хозяевам возвращаются их квартиры».
Дня два я попереживала, а потом простила Гале её выпад. Что взять с одинокого не совсем адекватного человека!? Кошки для неё –смысл жизни, она зовёт их по именам, не иначе, как Изабелла, Матильда... Она говорит, что они для неё, как дети. Каждый человек имеет право жить, как ему нравится, лишь бы не ущемлял других. К счастью, таких, как Галя, в хостеле единицы, а, может, она вообще одна. Большинство живущих здесь ценит те блага, которые даёт ему государство. Я всегда говорю, что если бы знала, что так хорошо в старости жить одной и ни от кого не зависеть, то давно бы ушла от дочери. Но это я так, бодрюсь. Конечно, если б не обстоятельства, я никогда бы не оставила внуков.
Кстати, отношения с внуками совершенно видоизменились. Меня совсем не раздражают теперь их шумные шалости, Ната-то им вообще разрешает всё. Поскольку вижу я их всего один или два раза в неделю – и это такое счастье! – я готова сама с ними «дурить». Особенно Яэлька у нас большой мастер на проказы: попрыгать на бабушкином диване, покататься по полу на её декоративных подушках, устроить демонстрацию моделей одежды, сотворённых из бабушкиных шарфиков и косынок, да мало ли что ещё придёт ей в голову! Тамарочка – девочка обстоятельная, она всему хочет у бабушки научиться: шить на швейной машинке, которой 125 лет, доставшейся мне по наследству от моей бабушки. Вязать на спицах. Сервировать стол. Стряпать оладушки. Оладушки, пирожки, блинчики – это одна из причин, почему дети так любят ко мне приходить. На-днях я вспомнила про беляши, которые так популярны в России, но почему-то забыты здесь.
Дети с радостью на них набросились.
- Бабушка, ты шеф! –восхищённо изрёк Лавик ( шефами в Израиле называют поваров высшей квалификации, а начальников – боссами).
А когда уходили, чтобы они быстрее собрались, я бросила клич:
- Кто первым оденется, тому приз!
Девчонки потребовали шоколадки и прянички, а Лавик сказал:
- Бабушка, для меня лучшим призом будет, если ты дашь нам с собой оставшиеся беляши.
Ну, слава Богу! Хоть что-то наш Лавик хочет покушать, а то замучились
с ним. Лавик – интеллектуал. Пришёл – сразу за компютер. Или книжку с собой прихватит, на иврите, конечно. Сядет на пол, ножки под себя подожмёт – и уже ничего не слышит и не видит. На-днях социальная служба пригласила из Тель-Авива психолога, который проверил его IQ, правда, не знаю, с какой целью. Оказалось, результат неплохой -127, что-то среднее между Бушем младшим (98) и Биллом Клинтоном (146). Весь прошлый год я занималась с ним русским языком, весьма успешно, но в этом году что-то рвения не проявляет. Зато Тамарочка с удовольствием учится читать и писать по-русски.
Всё, труба зовёт. В Актовом зале встреча с журналистами «Девятки»- телеканала на русском языке. Пойду. Послушаю. Новостей в Израиле хватает.
Встреча была неинтересной. 9-ый канал вообще в последнее время крутит одни бесконечные мыльные оперы российского разлива. Ни развлекательных программ, ни познавательных. Одна политика. Я смотрю только новости, а выводы делаю сама. Может быть, и неправильные. Вот сейчас, например, у нас досрочные выборы. Сколько противников у Нетаньягу; льют грязь, не стесняясь. А я считаю, нет у нас достойнее претендента: умён, образован, корректен, осторожен в суждениях и предпринимаемых действиях. Особенно это проявилось в прошедшей войне. Честен, чего не скажешь о представителях «русской» партии «Наш дом Израиль», руководители которой сейчас замешаны в коррупционном скандале: взятки, приписки, кумовство... Не приведи, Господь, с кем- нибудь заговорить о политике – разорвут в клочья, что женщины, что мужчины. Поэтому я своё мнение держу при себе. Думаю, выбор израильтяне всё-таки сделают правильный: при всей своей безапелляционности и упёртости народ наш не лишён здравого смысла. И это успокаивает.
Ашдод, 2015 год