"А дальняя дорога дана тебе судьбою.
Как матушкины слёзы всегда она с тобою."
Булат Окуджава
Собираться в Израиль мы начали как бы неожиданно, хотя мысль изменить будущее дочери зрела во мне давно. В конце девяностых годов в России становилось трудно жить. Моя близкая подруга Лора Фурман вместе с мужем и младшим сыном эмигрировала в Германию, и её муж Толя, приезжая в Омск каждые полгода, стал уговаривать нас:
- Ну, не хотите в Германию, поезжайте в Израиль.
В очередной приезд он просто потребовал:
- Ну, что вы сделали для продвижения поездки? Покажите...
И мы зашевелились. В ОВИРЕ руководитель отдела, к которому мы обратились, стал уговаривать нас не торопиться, дать Наташе возможность закончить факультет иностранных языков в Омске.
- Неизвестно, как там сложится судьба девочки, сможет ли она получить образование.
- Хороший человек, - подумала я и вспомнила старую шутку моего дедушки, который, если кто-то ругал еврея, говорил:
- Ну, что ж, как среди евреев встречаются подлецы, так и среди русских случаются порядочные люди.
Но мы пренебрегли советом хорошего человека. Побывав в школе на первой производственной практике, Наташа категорически разочаровалась в советской педагогике. Ею овладела теперь давняя мечта стать фотохудожником. В это время в Омске уже активизировал свою работу «Сохнут», и в Еврейском культурном центре она взяла брошюру «Высшее образование в Израиле», из которой явствовало, что в израильской Академии искусств «Бецалель» есть именно такой факультет – художественной фотографии. Наташа запросила «Бецалель», и ей выслали ещё более замечательный проспект даже с точными датами вступительных экзаменов.
Казалось, вот она мечта - у тебя на ладони. И, действительно, уже через два месяца после подачи заявления Наташа была в Израиле, в киббуце – ульпане Хацерим под Беер-Шевой. Но этому событию предшествовало несколько смешных, грустных, а порой и унизительных формальностей, которые надо было преодолеть.
Всё тот же добрый человек из ОВИРА посоветовал поменять национальность Наташи. Её отец Горн Яков Яковлевич по национальности немец, и когда Наташа получала паспорт, мы должны были выбрать, кем ей быть. Сама я не решилась определиться. Но как раз к нам в город, в очередную командировку, приехал один очень умный человек, Моисей Аксельрод, муж моей однокурсницы и пожизненной подруги Лены Фроловой. У него-то я и спросила совета: что лучше – быть немкой или еврейкой в нашей стране. Он мне ответил так:
- Плохо и то, и другое. Но немцев ненавидят за то, что они были нашими врагами в прошлой войне, как когда-то ненавидели французов. Но кто теперь что имеет против французов? Придёт время, и немцам простят прошлое. За что ненавидят евреев? За то, что они евреи, и так будет всегда, хотя они, как будто, никому ничего плохого не сделали. Значит, что?
Ответ напрашивался сам собой. Так мы и порешили. Но везти в Израиль дочь немку?! Мы узнали, что, оказывается, за деньги теперь в России можно сделать всё. Но стоила эта операциия по замене национальности 200$ США, а таких денег у нас тогда не было. Добрый человек из ОВИРа и тут пошёл нам навстречу.
- Хорошо, - сказал он, - я дам личное распоряжение изменить национальность. Раз девочка воспитывалась матерью, пусть возьмёт её национальность. Но разрешение отца на выезд дочери принесите обязательно.
Вот тебе раз! Сразу же вспомнился фильм «Интердевочка», где перед героиней Елены Яковлевой возникла такая же проблема.
- Но я не знаю, где теперь его найти. Все эти годы он жил далеко на Севере, в Уренгое. Два года назад закончил выплачивать алименты. Адрес его нам неизвестен.
- Ну, хорошо, - согласился и в этот раз добрый чиновник,- тогда принесите справку из адресного стола Омска, что здесь он не проживает.
- Ты взяла справку? – спросила я вечером у Наташи.
- Конечно. Вон она на письменном столе.
Беру в руки маленький листочек, читаю: «Горн Я.Я. проживает в посёлке Береговом Омской области по адресу улица Лесная, дом 18». Час от часу не легче.
-Ты прочитала справку?
- Нет.
-Так Горн-то оказывается в Омске. Только где этот посёлок Солнечный?
- Ладно, я узнаю у ребят и съезжу. Может, кого-нибудь из мальчишек возьму с собой.
- Ну, нет, одну тебя я не пущу.
В ближайшую субботу мы с Наташей поехали вместе. Посёлок находился не так уж далеко, часа два езды: сначала на троллейбусе до конца города, а потом на загородном автобусе. Погода была гнусная, моросил мелкий дождь, дороги посёлка были размыты. Настроение наше совсем испортилось. У катавшихся по грязи на велосипедах мальчишек мы спросили, где Лесная, 18.
- А кто вам нужен – Яков Яковлевич или Ирина Алексеевна??
- Вы их знаете?
- Конечно, это же наши учителя.
И они с охотой поехали нас сопровождать.
- Ой, вон как раз Маша Горн идёт.
Навстречу шли две девочки лет по тринадцать. Одна была явной копией Наташи, только глаза голубые да волосы белые, этакая хорошенькая девчушка, ростом с Наташу и тоненькая, как она.
- Здравствуйте, девочки! Ты Маша Горн? – спросила я блондинку, - нам надо поговорить с твоим папой, проводи нас, пожалуйста.
Девочка отвечала вежливо, но непреклонно:
- Извините меня, но я иду в клуб на танцы. Возвращаться нельзя – не повезёт, такая примета. Вон наш дом, он виден, на калитке номер 18. Папа во дворе, чинит машину. Извините...
Дом впечатлял. Этакая бюргерская крепость, окон десять в ряд. Добротный забор. Запас аккуратно сложенных дров лет на пять вперёд. Я постучала. Калитку открыла белёсая женщина под пятьдесят, с простым лицом, но улыбающаяся, приветливая.
- Вам кого? Заходите! – Вдали сидела огромных размеров овчарка. – Яков Яковлевич, тебя!
- Девочки или мальчики? Девочки? Девочки – это хорошо!
«Горн в своем репертуаре», - подумала я. Заходить не стала. Он вышел за калитку и как бы застыл, поражённый. Может, оттого, что я «повзрослела» на пятнадцать лет, а, может, потому, что сам он был не брит и в замасленной рабочей одежде.
- Вы? Чем обязан?.. Вроде бы все долги выплатил...
Он имел в виду, очевидно, алименты.
- Значит, не все. И осторожнее с репликами. Я не одна.
Из-за угла дома вышла Наташа. Он не обнял её. Не поцеловал. Они просто внимательно смотрели друг на друга. Ещё бы: он оставил её пятилетним ребёнком, а теперь перед ним двадцатилетняя, взрослая дочь, и довольно красивая.
- Наташа, я виноват перед тобою...
- Ладно, вы тут объясняйтесь, а я пойду погуляю.
Не знаю, о чём говорили они в эти полчаса и что чувствовали. Если б не зверский ветер и боязнь, что Наташу продует, я, может, ещё бы погуляла. Но я и сама промёрзла.
- Ну, что вы решили?
- В понедельник пойдём к нотариусу. Жаль, машина у меня не на ходу...
И после паузы:
- Я был уверен, что вы уедете в Израиль.
- Но ты же не пригласил нас в Германию...
- Да уже половина моей семьи там. И Фрида. И Федя.
Это сестра и брат Горна. Их всего шесть было у матери, но как-то они не роднились, с кем-то он виделся, а с кем-то и нет, с тех пор, как уехал из дома. Он, по-моему, и мать-то с отцом навещал редко, жили они далеко, в Нальчике, и кто-то из детей с ними.
-Так я могу надеяться?
- Не волнуйся. Всё, что во благо Наташи, я сделаю.
Ну, спасибо, хоть компенсацию не попросил, как отец героини Яковлевой.
Ехали назад молча. Каждый думал о своём. Вернее, каждый по отдельности думал об общем. Наташа призналась позже своей кузине Тане, что у неё дрожали колени, когда она подошла к отцу. А в понедельник они встретились и всё оформили. Потом он проводил её до института, и они ещё долго сидели на скамеечке в сквере. Говорили. Он сильно похвалил её за прилежание в учёбе и посетовал на то, что Машка совсем другая: учится слабенько, на уме одни наряды и мальчики, и путь ей один – в ПТУ. Кстати, услуги нотариуса тоже стоили недёшево, и я дала Наташе 20$ США, чтобы она сама оплатила их. Она передала бумажку Горну, он долго вертел её в руках, сказал, что впервые видит доллары, но не отказался, Бог ему судья...
Итак, все формальности соблюдены, все документы добыты, и Наташа благополучно отбывает в Новосибирск в лагерь для отъезжающих. Что её больше всего поразило, так это то, что в первую очередь им раздали презервативы и только потом начали обучать языку иврит. Что ж, «молодёжь выбирает безопасный секс».
Улетала Наташа 7 августа, на 20 дней раньше запланированного срока. Улетала налегке, даже не взяв осеннюю куртку. Единственное, что мы успели сделать, - продали пианино, чтобы дать ей с собой 500$ для открытия в Израиле льготного вклада в банке «Апоалим» - такова была инструкция. Я провожала её в Новосибирске. Их было человек сорок, сибирских ребят, решившихся на столь отчаянное предприятие. Родители плакали, и дети тоже. Наташа не проронила ни слезинки. И вот уже уносит их в небо и неизвестность маленький изящный самолёт «Татьяна» фирмы «Трансаэро».
Теперь оставалось собраться мне. Но это было намного сложнее. Задачи передо мною стояли нелёгкие: собрать, упаковать и отправить
багаж – 400 килограммов, продать вещи и продать квартиру. Но самое главное было – дождаться вестей от Наташи и узнать, что уехала она не зря. Жальчее всего было расставаться с библиотекой. Я начала собирать её ещё в университете, выкраивая из скудного студенческого бюджета жалкие крохи. А потом, куда бы я ни летела, в какую бы командировку ни ехала, всегда привозила домой аккуратно перевязанную стопочку книг. Ночные бдения у магазина «Подписные издания» воплотились в красивые ряды в тиснённых золотом переплётах. А сколько изящных томиков поэзии! Двадцатый век, похоже, был веком и литературы тоже.
Словари и книги по искусству мы сразу же решили взять с собой. По одному томику классиков я тоже отложила. Потом ещё что-то добавляла, потом что-то откладывала... Наконец, десять ящиков из-под корейских кассет были уложены, остальное - продать. Не тут-то было. Я обнаружила неожиданно, что век книги в России прошёл: в букинистическом не брали даже подписные издания. Я решила подарить книги друзьям, но и они отказались: у каждого была своя, аналогичная моей библиотека.
В Торе я прочла, что уходить в дальнюю дорогу человек должен налегке, с одним посохом, только он и нужен в пути. А как мы цеплялись за вещи! Как трудно они приобретались в России! Перед выходом на пенсию я обновила всю мебель, купила новую стиральную машину, и холодильник, даже люстры, пылесос, ковры... Как и все советские граждане, я годами стояла в очередях на приобретение этих товаров. И вот мазаль (счастье – на иврите): перед уходом на пенсию все мои очереди подошли, и профком торжественно вручил мне талоны на приобретение. Можно представить, в какую сумму это выливалось! Я решила отказаться хотя бы от мебели. Но вечером того же дня славная девочка Лена Беликова – преподаватель биологии в нашем училище принесла мне необходимые деньги.
- Я пособирала по родственникам. Отказываться ни в коем случае
нельзя: у Вас дочка на выданье. Отдадите постепенно, когда сможете.
Между прочим, Лена купила и нашу дачу в пятидесяти километрах от города (мы уже хотели подарить её Горну, если бы он ещё взял). У неё было пять соток в городе, но тогда всеми овладела даче-мания, хватали по два – три участка. Я много лет потом мучилась совестью, что всучила хорошему человеку такую «лажу», ведь там ни дома не было, ни колодца. Вместо дома - сарайчик, воду вёдрами таскали с реки. Недавно я разговаривала по телефону с одной нашей общей подружкой, спрашиваю:
- Лена не сердится, что я ей свою нелепую дачу подбросила?
- Рита Абрамовна, - засмеялась Таня, - не мучайтесь! Лена не сердится. Лена уже давно живёт в Португалии.
Но я отвлеклась. Итак, надо продать вещи... К счастью, это длилось недолго. По объявлениям, развешанным мною на остановках, пришла семья военнослужащих из соседнего с нашим микрорайоном военного городка и сказала, что берёт всё, даже люстру в спальне сняли. Рано утром подогнали две армейские машины с брезентовым верхом. Несколько солдат, несмотря на жуткий дождь, всё быстро погрузили и незаметно вывезли. Никто из соседей даже не проснулся, и это было замечательно, ведь собиралась я, соблюдая строгую конспирацию.
Теперь надо было отправить багаж, самые необходимые на первый случай вещи: постель, одежду, посуду, ну, и, конечно, книги. Да ещё Наташа наказала привезти всю её фототехнику, ванночки и даже химикаты для проявки и печатания. Вот уж, действительно, мы практически не представляли, куда мы едем, что такое современный Израиль и какова там ценность вещей. Большую часть из привезённого пришлось выбросить в первый же год (шёл багаж четыре месяца морем, и стоило это по тем временам два миллиона рублей). Другое раздали чуть позже, ну, а оставшееся, в основном книги, которые здесь никто не читает, возим с квартиры на квартиру уже который год. Они пылятся, рассыхаются от влажного воздуха, желтеют от времени. Но, подверженные стереотипам, продолжаем покупать книги и здесь: по фотографии, по языку иврит, словари всех видов, а то вдруг захочется почитать Дину Рубину, познакомиться с Акуниным или Улицкой. Здесь, в Израиле, есть прекрасные русские библиотеки, где можно взять всё до самых последних новинок, но да это ведь надо записываться, ехать; куда как проще купить и, прочитав, поставить на полку – чтоб было. Так говорят израильтяне, покупая в супере тележку всевозможнейших коробок, нужных и не очень, - «чтоб было».
Итак, я пакую багаж. Но упаковать – одно, как его отправить? Прежде всего нужна тара. За нею надо ехать за город, на таможню, от конечной остановки самого дальнего автобусного маршрута пройти железнодорожную станцию, а потом пилить ещё километров пять по безлюдному заснеженному полю. Одна я не решаюсь проделать это, со мной любезно соглашается поехать мама одной из девочек, которая сейчас в Израиле живет с Наташей в одной комнате в киббуце (после отъезда детей мы, все омские мамы, держим друг друга на связи в ожидании вестей из Хацерима). Мы едем, выстаиваем долгую очередь, оформляем тару – фанерный ящик на 400 килограммов и возвращаемся домой. Как назло, на товарной станции курсирует поезд. А Света торопится, ей надо на работу.
- Давайте полезем под вагоны, когда поезд остановится, - предлагает она.
- Что ты, Света, я такая грузная, я обязательно застряну.
- Да ничего страшного, я Вам помогу. Давайте сумку.
И Света ловко нырнула под сцепления.
- Рита Абрамовна, ну, скорее же, скорее!
И только я сунулась под железные тросы, поезд двинулся. Медленно, медленно, набирая скорость. Я выбросила Свете сумку и сама, как дельфин, сначала подпрыгнула, а потом, сделав дугообразное движение, плюхнулась прямо в снежную грязь. У меня дрожали руки и ноги, к горлу подкатил ком, слёзы крупными каплями катились по лицу. Мне хотелось со всей силы колотить Свету кулаками, кричать громко «Дура! Дура! Идиотка!». Ещё минута - и началась бы истерика, но Света так виновато смотрела на меня, так старательно счищала грязь с моего пальто, бормоча какие-то утешительные слова, что я взяла себя в руки. И только дома дала волю слезам. Не спала ночь и всё думала, что же произошло, что это может значить. И вот что заключила: это был знак – « Рита, ты в опасности, будь осторожна!» Пока только знак. Но я поняла: так судьба испытала меня и предупредила, но, выходит, дала зелёный свет на Израиль.
Тут я хочу сделать небольшое отступление. Я не очень верила раньше в приметы и мистические символы, но однажды моё мнение изменилось. В апреле 1973 года умерла моя мама, а дней 20 спустя в квартиру, где мы с ней жили, через балкон залетела птичка. Точно – не воробей, может, синичка, я в этом сильно не разбираюсь. Залетела и стала жить; мне казалось, что это привет от мамы. Птичка вела себя не всегда корректно, поэтому, уходя из дома, я закрывала её в кухне. Однажды я так торопилась на работу, что захлопнула дверь , не глядя, а птичка в это время пыталась вылететь на простор... Возможно, это был тридцатый день после смерти мамы, а, как трактует иудейская религия, именно столько нужно душе, чтобы проститься с этим миром и воспарить в небеса. Но с тех пор я уже не столь категорично сужу о мистике. Тем более, что недавно, читая израильского писателя Шая Агнона, я неожиданно нашла подтверждение своей догадки: « Когда умирает праведник, душа его воплощается в птицу, и летает птица весь день, куда хочет – туда летит. А, бывает, постучится клювом в окно – чтобы обитатель дома помянул её душу.»
Но вернёмся к сборам в дорогу. Ещё день нужно было потратить на то, чтобы подписать ящик. Моя коллега преподаватель математики и моя молодая подруга Таня Савченко попросила мужа отвезти нас на таможню, и в течение нескольких часов идеально красивым чертёжным почерком она выводила на ящике координаты станции назначения. Температура в ангаре была не менее 25 градусов холода, и мы ужасно продрогли.
Однако, испытания наши продолжались. Теперь надо было упакованные дома картонные ящики увезти и погрузить в уже подписанный фанерный. Мой однокурсник и друг Лёня Кудрявский, не знаю, какими правдами и неправдами, заказал на студии телевидения машину, а молодой коллега по училищу Николай Иванович Трохин приехал на своей машине, да ещё и сына прихватил для подмоги. В общем всё погрузили, отвезли, подписали на ящике данные нам номера... Каков же был мой ужас, когда, приехав домой, я обнаружила, что номер на ящике и номер в квитанции – разные. Боже! Неужели утром опять ехать на таможню?!
Рано утром я поднялась, оделась потеплее, так как мороз был уже под минус 30. Я уже стояла на пороге, когда раздался телефонный звонок. Звонила моя племянница Лена Пантофель.
- Тётя Рита, сегодня ночью умерла мама. Папа уехал на кладбище выбирать могилу. Вы можете к нам сейчас приехать?
- Леночка, - я не знала, что ответить. Конечно, я должна была сказать: «Еду! Держитесь! Буду через 10 минут!» Но тогда багаж уйдёт в другой пункт, и я потеряю всё, что заработала за 57 лет своей непутёвой жизни. Действительно, трагическое и смешное ходят рядом.
- Леночка, - сказала я, - я приеду, но только через три часа.
Это было очень жестоко по отношению к девочкам, которых я так любила, и к памяти Ани, которая была дорога мне не меньше. И всё напряжение этого утра прорвалось, когда дежурная девушка, работавшая в таможне, отказалась заниматься мною внеочереди, ведь это была её ошибка. Я уже не помню, что я ей говорила, слёзы градом катились из моих глаз, и она сдалась. Часа через три я была уже у Пантофелей. Саша ещё не вернулся с кладбища. Я стала обзванивать знакомых, сообщая печальную весть.
Через два дня Аню похоронили. Кстати, одна интересная деталь: Саша не знал, что мы договорились с Аней, что я уступаю ей своё место рядом с моей мамой на еврейском кладбище города Омска. Разговор этот был как бы шутливый, но, уверена, говорили мы обе всерьёз. Когда я ставила гранитный памятник маме, на вертикальной плите я попросила оставить место для моей фотографии и имени. Я думала, когда меня не станет, зачем загружать Наташу такими печально – трудоёмкими делами, как установка памятника: пусть будет у нас с мамой общий, а места для второй могилы хватало. Когда мы стали собираться в Израиль, Аня и попросила у меня разрешения занять это место, хотя умирать она не собиралась. Саша ничего не знал о нашем договоре и получил могилу в оградке своих родителей, хотя места там практически уже не было. Между прочим, так когда-то уступила своё место рядом с моим отцом на Читинском кладбище моя мама. И теперь там покоится Нюта Штейн, её двоюродная сестра и одновременно жена папиного брата Якова. Многие считают, что Аня умерла неожиданно, но это не так. В последние годы она раза два лежала в кардиологическом центре. Потом болезнь внука Мишеньки, умершего чуть позже в возрасте двух лет. Ну, и онкология не была бесследной, хотя после операции прошло более пяти лет: химиотерапия, облучение достаточно разрушили организм. Я уже писала, что если бы не заботы с отъездом, я переживала бы смерть сестры ещё более остро.
А сборы продолжались... Теперь надо было продать освобождённую от вещей пустую квартиру. Уже был заказан билет в Израиль, я побывала у консула в Новосибирске, до отъезда оставалось каких-то два месяца. По рекомендации я пошла в одно квартирное бюро. Там меня встретили с распростёртыми, ведь с каждой сделки они получали пять процентов, а стоимость квартиры оценивалась в 68 млн рублей ( вот такие тогда были «итальянские» тарифы). Проходили дни, недели, прошёл месяц, но покупатели не находились. Я уже хотела оставить кому-нибудь доверенность на продажу, но позвонила дочь моей университетской подруги Люды Шороховой Марина. У неё было своё риэлторское агенство и человек, который хотел купить именно двухкомнатную квартиру. Созвонились. Приехал. На вид вполне приличный, лет сорока пяти. К тому же еврей. Родственник Оли Вайнтрауб, которая когда-то вела у меня в программе на телевидении симфонические концерты. 68 млн рублей, назначенные за квартиру, что-то около 13 тысяч $ - это устраивало и меня, и клиента. Но у меня было условие: после продажи я ещё месяц остаюсь в квартире и освобождаю её только тридцатого декабря. Он соглашается, но ставит своё условие: в течение этого месяца он перевозит свои вещи и оставляет их здесь. Конечно, мне это было не нужно, я что-то талдычила ему про конспирацию, но его это не интересовало. В следующий раз он привёл своего старшего брата, ещё более приятного человека, дети которого к тому же уже жили в Израиле, и я сдалась.
Боже, какою рухлядью они завалили мою некогда элегантную квартиру! Это были какие-то тазы, гантели, металлические лестницы, сломанные табуретки, ободранные книжные шкафы, облитые извёсткой, похоже, из подвалов каких-то офисов. Но самую большую площадь занимали подшивки газет и журналов, пожелтевшие и наполовину истлевшие. Ими они и заполнили всю подсобную комнату (мы называли её «тёмной» комнатой и держали там одежду). Я и сама не большая любительница выбрасывать печатную продукцию, я и сама захламляла шкафы и столы всякими вырезками. Мама в молодости всегда смеялась:
- Рита, эта страсть у тебя - хобби или это нужно тебе по работе?
Вроде, как надо было по работе. Но и хобби тоже – складировать умные мысли.
Многие и сюда, в Израиль, притащили подшивки «Нового мира» и «Юности» шестидесятых годов. У меня же произошла переоценка ценностей: и это всё, что он накопил за пятьдесят лет! Страсть, доходящая до маразма – это ужасно.
Между прочим, мой покупатель работал не кем-нибудь, а возглавлял отдел «Мемориал» омской мэрии, возвращавший честные имена безвинно осуждённым. Он-таки начитался этих старых газет о сталинских методах дознания и, как только получил ордер на мою квартиру, стал отрабатывать на мне свои гэбистские приёмы. Он звонил мне в шесть утра и в два ночи, слал телеграммы, писал письма, суть коих сводилась к одному: «Янки, гоу хоум!» Квартира, дескать моя, вещи мои, что ты здесь делаешь? Потом мне звонила его мама и устыжала меня, звонил с угрозами брат, а однажды будущий владелец зашёл к соседке, маме моей подруги Юли, и рассказал ей, как я его, бедного, надуваю. Ведь за этот месяц, что по договору я остаюсь в квартире, он «намотал» бы определённую сумму в банке, где «крутил» свои деньги. К концу месяца я была уже полностью деморализована. Мечта была одна: скорее отбыть в Новосибирск к племяннице Тане и оттуда одиннадцатого января вылететь в Израиль.
Но вот, слава Богу, все документы собраны, вещи уложены, дёсны вылечены, недостающие зубы вставлены... Через два дня Новый 1996-ой год, и на тридцатое декабря у меня билет в Новосибирск. Вечером, вернувшись домой, я обнаружила, что замок в двери сменён и снаружи установлена железная дверь. Куда пойти? Кому пожаловаться? Я первым делом к Вере Сергеевне, моей близкой подруге и палочке-выручалочке. Берём её мужа Колю и садимся под дверью ждать Вайнтрауба. Безуспешно. Звоним ему уже заполночь, и Коля убедительно так, по-мужски, просит его впустить меня в квартиру, хотя бы для того, чтобы забрать вещи. Увы! Пришлось ночевать у Сторожевых. Утром дозвонилась участковому милиционеру. Пришёл, осмотрел дверь:
- Куда вы едете? В Израиль? Ну вот и ехайте, пока хуже не стало. Здесь вас никто не защитит. Чем я помогу? Вскрыть дверь? И вовсе не уедете, он вас засудит. Квартира-то формально уже его.
Вот такой беспредел.
Я позвонила Лёне Кудрявскому. Он вёл в ту пору на радио какую-то очень острую и очень популярную у слушателей утреннюю программу.
- Хорошо, Ритка, я с ним поговорю.
Лёня пообещал ему, что если он не прекратит издеваться над бедной женщиной, будет ославлен утром в прямом эфире на всю область.
Но и это подлеца не напугало. Когда я позвонила ему и попросила отдать вещи, он ответил:
- Сейчас я занят. Приду вечером - заберёте. Когда приду? Не знаю. У вас же поезд не сегодня...
Да, не сегодня, но завтра. Мне ничего не оставалось, как позвонить его боссу, заведующему идеологическим отделом мэрии. Тот очень удивился:
- Илья Ильич Вайнтрауб? Даже не верится. Он у нас на хорошем счету. Разберёмся. Примем меры.
Не знаю, какие меры они приняли, но в одиннадцать вечера негодяй всё-таки открыл нам дверь. Я собрала соседей, Веру и Колю Сторожевых, и все вместе мы, наконец, вынесли мои дорожные сумки. В полной темноте, ибо гад отключил свет, под лай какого-то длинношерстного пса, которого он уже успел поселить в моей квартире. Часть вещей забыли, но да, потеряв голову, по волосам не плачут.
Так бесславно закончилась моя омская, а, вернее, российская эпопея. Уже здесь, в Израиле, я наслушалась много сипуров (рассказов – иврит) о том, как уезжали другие люди. По парку в Хайфе ходила одна расфуфыренная бабушка «с большим приветом». Говорили, что к ней перед отъездом ворвались в дом бандиты (муж – полковник незадолго до этого умер), завернули её в ковёр и вынесли всё, что только можно было вынести. Родителей одной омской девушки пытали раскалённым утюгом, а потом просто убили, требуя деньги, полученные за продажу квартиры. В России в ту пору лишали жизни за 100 $, а уж что говорить о тысячах. Планируя операцию продажи квартиры, я не спала ночами, продумывая всё до мелочей. Я поставила условие фирме, что деньги на руки я не получаю, что они сами в моём присутствии переведут их на Наташин счёт в банке «Дисконт» Беер-Шевы. В день подписания договора они, мне показалось, специально тянули время, чтобы не успеть в банк. Дело в том, что расчёт шёл наличными, потом их надо было обменять на доллары в нескольких обменных пунктах. Вместе с руководителем агенства Василием Басовым мы обходили все эти пункты, причём, не общеизвестные, а на каких-то задворках, в маленьких гостиницах, куда мы заходили не с парадного, а с черного хода. Там нас встречали амбалистого вида охранники, которые могли в любой момент тяпнуть по голове. Когда обменяли все деньги, было уже темно, и Басов решил положить деньги в сейф до утра. Взамен суммы он выдал мне квитанцию, на которой стоял какой-то огрызок печати, а основная часть её пришлась на корешок, оставшийся в офисе. И хотя денег у меня с собой не было, я побоялась ночевать дома и ушла к Вере Сергеевне.
Утром, тоже не без приключений, мы сдали, наконец, деньги в банк, и через день пришло подтверждение от Наташи, что они в Израиле. Бедная беспросветная нецивилизованная Россия! Когда через два дня в Новосибирске я рассказала эту историю мужу племянницы Саше Лепешко, он ничуть не удивился. Оказывается, и сам он отправляет наличку своим боссам в Ленинград в обычном парусиновом мешке через лётчиков под честное слово. Если это называется бизнесом, то бизнес чисто российский.
Последним впечатлением от России был поезд, начинённый тараканами, которые безмятежно ползали по белоснежным накрахмаленным шторкам вагона. Когда-то студенткой я поклялась, что, начав работать, никогда не сяду в плацкартный вагон: вид свисающих с полок грязных вонючих ног обрыд мне за пять студенческих лет, когда я почти по неделе добиралась из Свердловска домой в Читу. Но в этот раз других билетов не было. И вот в плацкартном вагоне с тараканами я совершала своё последнее путешествие по России. Тараканы в поезде - такого не было даже в послевоенные годы, казалось, это уже предел, ждать больше нечего.
Новосибирск вознаградил меня за испытанные муки. Рядом с Таней и её маленькой дочкой я постепенно оттаивала. Мы много гуляли, разговаривали. Аришка, правда, ночами не давала нам спать, Таня никак не могла отлучить её от груди, она просыпалась буквально каждый час. И я посоветовала Тане по народному обычаю намазать соски горчицей. Обсудив это с подружками – интеллектуалками Академгородка, Таня пришла к выводу, что это негуманно, неэтично, но советом всё же воспользовалась. И Арина за один день оставила свои притязания.
В последние два – три дня я ездила по всему Новосибирску в поисках подарков израильским ( китайским) родственникам. Хотелось найти что-то
необычное. Природа напоследок как бы пыталась смикшировать грустные впечатления от России: сосны оделись в белоснежные шубы, сугробы достигали человеческого роста, мороз поднимался до – 25 градусов. Было очень красиво. И вообще в Новосибирске мне было хорошо. Я с Таней перечитывала Натины письма из Хацерима, снова переживая радость, которую испытывала каждый раз, получая их в Омске.
В подарок израильтянам я купила, можно сказать, самые раритетные вещи, всё, чем славилась Россия на международных ярмарках: хохломские наборы, жёстсковские росписные подносы, павлово – посадские цветастые шали, серёжки – ростовскую финифть. Ну, и, конечно, самые лучшие коробки конфет: московские, ленинградские, куйбышевские. До этого мы с Таней таких красивых коробок и не видели даже, ведь всё покупалось на доллары в элитных магазинах и ресторанах.
- Саша, когда мы разбогатеем, ты мне купишь такие?
- Таня, мы настолько никогда не разбогатеем...
Меня до сих пор грызёт совесть, что я не отдала одну коробку Тане, тем более, что израильтяне отнеслись к моему подношению равнодушно: они не считают российский шоколад качественным, предпочитая немецкий, швейцарский или бельгийский, в крайнем случае, израильский.
Провожать меня в аэропорт приехала всё та же Света Винник, с которой мы чуть не погибли под поездом. Ей надо было передать какие-то документы дочери. Женщина она практичная, и, узнав, что у меня килограммов десять лишнего веса, сразу стала искать, кому бы их подсунуть при регистрации. Заметив большую семью, человек семь, она подошла к ним.
- За доллары, по тарифу, - резюмировал юный отпрыск в ответ на её просьбу.
Она в душе выругалась («Какое же дерьмо везут в Израиль!») и долго ещё не могла успокоиться. Но вот ирония судьбы: у этой семьи завернули ружьё, кажется, для морской охоты. И кого же они попросили отвезти его обратно в Омск оставшимся родственникам? Конечно, Свету. И она не отказалась по доброте душевной, и платы не потребовала. А мой чемодан мы всё-таки подсунули интеллигентному одинокому мужчине, с которым и проболтали все шесть часов прямого полёта.
Израиль встретил меня проливным дождём (хорошая примета!), тёплым и ласковым, те же 25 градусов, что в Новосибирске, только со знаком плюс. Волнение было так велико, что я не смогла бы описать свои чувства. Лучше я доверю это Валерии Новодворской, испытавшей нечто подобное при посадке в порту Бен-Гурион: «Тель- Авив возник внизу как золотая царская сокровищница на чёрном бархате моря и ночи. После этого показалось,что Москва находится на осадном положении и в ней царит вечное затмение в ожидании воздушной тревоги. Самолёт сел прямо в Утопию, единственную Утопию на земле, которую удалось реализовать. Огромные залы модернистского сооружения блистали зеркалами мраморных «паркетов», искрились в огнях брызги мощного фонтана, экзотические пальмы венчали эту красоту и изящество.»
А навстречу мне улыбались счастливо моя любимая дочь и новые родственники, к которым я сразу же прониклась нежными сестринскими чувствами: кузен Ося был как две капли воды похож на моего родного брата Лёву, а из глаз кузины Лоры проглядывала моя мама.
Июнь 2003года.
Иерусалим.