"Нас юность сводила,
а старость свела…"
Булат Окуджава
Я вошла в отдел информации читинской областной газеты «Забайкальский рабочий» , где проходила практику, и обмерла. В проёме окна стоял высокий, чуть полнеющий молодой человек в светлосером костюме с голубым галстуком в цвет глаз, с копной черных с просединками вьющихся волос и каким-то необыкновенным матовым цветом лица (тогда про себя я отметила - оливковым, хотя оливок никогда в жизни не видела). Он дружелюбно улыбался мне навстречу.
-Вы не знакомы? – удивился заведующий редакцией Владимир Борисович Шергов - и представил:
-Анатолий Борисович Палей, наш главный астроном. Даёт нам информацию о спутнике Земли. Вот, кстати, вы этим сейчас и займётесь.
И он передал мне написанный красивым округлым почерком лист бумаги, всего строк десять.
- Почему Вы стоите? Садитесь!
Предложение было чисто риторическим. Редакция была так мала, что там помещались только два стола и два стула – мой и редакторский. Так и простоял он, склонившись надо мной, все десять минут, пока я читала заметку, и мы договаривались о следующем визите. Обычно острая на язычок и безмерно коммуникабельная я сидела, словно под наркозом.
- Ну как? – лукаво спросил Шергов, когда молодой человек ушёл.
- Я погибла, - только и сказала я боссу.
Был год 1957-ой.
Не помню, когда спутник в следующий раз пролетал над нашим маленьким городом. Может, через день, а, может, через неделю. Наверно, и информацию давали не каждый раз, но ожидание следующего визита голубоглазого "небожителя" превратилось для меня в вечность.
По журналистской привычке, даже будучи в «невесомости», я собрала об интересующем меня «субъекте» кое-какую информацию. Я узнала, что молодому человеку двадцать четыре года (впрочем, молодым он мне с позиции моего девятнадцатилетия не казался). Что был он Учителем (а это суровое племя вызывало у меня священный трепет, хотя была я ортодоксальной школьной отличницей, и никаких проблем с педагогами у меня не возникало). Преподавал физику и математику в школе, а в пединтституте, единственном тогда высшем учебном заведении города, руководил астрономической службой. На крыше здания оборудовал обсерваторию для наблюдения за первым спутником Земли. Как-то я рискнула намекнуть ему, что хотела бы сама понаблюдать за движущимся объектом.
- Нет ничего проще. Приходите в 10 вечера к зданию физмата. Я Вас встречу (тогда, кажется, мы были еще на «Вы»).
Честно говоря, совершенно не помню, как это было. И было ли вообще. Как выглядел этот спутник. Было ли звездным небо. Узнав о необычной профессии своего «предмета», я достала учебник астрономии за девятый класс и попыталась восстановить какие-то школьные знания, но это давалось мне с трудом. Однако, шаг к взаимопониманию был сделан.
А потом мы случайно встретились на танцплощадке парка Дома офицеров. Я не относилась к той части молодёжи, которая ходит на танцы, хотя танцевать любила и умела. Мы, приехавшие на каникулы из других городов, приходили сюда, чтобы встретить знакомых, которых не видели после школы и год, и два.
И вдруг на танцплощадке появился Палей, как всегда божественно красивый. Он пригласил меня. Танцевал плохо, разговор был какой-то пустой, провожать меня он не пошёл. А через некоторое время сообщил неожиданно:
- Мы тут сегодня собираемся в одном доме. Хочешь, приходи.
Еще бы я не хотела!
Компания была довольно пёстрой. Хозяином квартиры, а точнее – огромной комнаты в коммунальном доме, был полутораметровый капитан с детским именем Стасик. Он мне сразу показался неинтересным человеком. Был красавец мужчина Герман, лет 27, лёгкий в общении, остроумный и любвеобильный; как впоследствии выяснилось, еще и женатый. Лет через пятнадцать его убьют прямо на остановке автобуса – не знаю, за что, может быть, какой-то ревнивый муж. Были еще две девушки: Рита Коханская – дочь знаменитого читинского хирурга и Ида – физик по профессии; видимо, незамужние. Им было лет по 26-27, и я сразу решила, что мне они не соперницы. Что-то пели, что-то слушали. Кажется, было и вино, этого я не помню. Палей не то чтобы ухаживал за мной, он равномерно распределял своё внимание на всех вокруг. Но когда я хватилась, что уже поздно, мама беспокоится, и мне пора домой, Герка сказал:
- Я тебя провожу.
- А где Толя?
- Они с Идкой ушли в кино.
«Вероломный! Вероломный! Вероломный!» – сквозь слёзы повторяла я про себя, не подозревая, что мои муки только начинаются.
А потом я уехала в Свердловск. Весь год старый сводник Шергов писал мне письма, рассказывая о Палее, но ничего существенного в них не было, только приветы.
И всё-таки когда весной решался вопрос о теме дипломной работы, я выбрала такую, которая позволяла мне на полгода уехать в Читу. К тому времени у нас на факультете уже ввели курс «Зарубежная журналистика», и я взяла тему «Голос читателя в газете «Daily Worker» (так раньше называлась коммунистическая «Morning Star»). Я всегда любила английский язык и надеялась, что эта работа поможет мне усовершенствовать его. В Чите я взяла в библиотеке подшивку газеты на дом (сильно удивившись, что она существует в провинциальном городе) и приступила к написанию. Но, сказать честно, диплом меня тогда совсем не интересовал, во всяком случае, меньше, чем встречи с Палеем. Как и все влюблённые, я изощрённо придумывала способы увидеться с ним: узнавала расписания его занятий и «случайно» попадалась на выверенном мною его маршруте; искала повод, чтобы позвонить ему, хотя для этого бегала за несколько кварталов к подружке, так как своего телефона у меня не было. Он никогда не сказал мне «нет», но и ни разу не сказал «да». Уже тогда я заметила его удивительную особенность - ускользать. Как «летучий голландец»: вот он маячит где-то вдали, вглядишься – его уже нет.Был ли он осторожным и не хотел связывать себя какими-то обязательствами, или просто я его не привлекала как женщина – не знаю. Я часто замечала впоследствии, что мужчин как бы притягивала моя считавшаяся престижной и экстравагантной профессия. И даже если я им не нравилась, они с удовольствием поддерживали общение со мной. Палею, по- моему, это тоже льстило. Даже подписывая мне фотографию на память, он как бы акцентировал на этом внимание: «Журналисту без пяти минут Рите от Анатолия».
В общем, виделись мы нечасто. Больше дней я проводила в грёзах. Однажды он сообщил:
- Едем в лес на шашлыки.
Кажется, это было воскресенье. Стояла ранняя весна. Снега в Чите, как правило, мало. А в лесу его не было совсем. Компания та же. Шашлыки чисто символические: колбаска, нанизанная на шампур. Запивали её чаем «с дымком». Помню, как-то мы там дурачились: то ли боролись, то ли сталкивали друг друга в овраг. Я в этом участия не принимала: пальто на мне было зимнее, старенькое, и я все время боялась, что оно распахнётся, и все увидят мои бедные заштопанные рейтузы (брюки в ту пору носили только самые «крутые» девушки). А потом меня посадили в такси, сунув мне чемоданчик с остатками продуктов, а Палей, конечно, поехал в другом такси, куда села и Ида. Я жутко ревновала, но через много лет спросила, какие у него были отношения с Идой. И, оказалось, никаких. Это вторая его особенность. Сталкивать лбами влюблённых в него женщин, даже непонятно для чего, просто «чтобы все со всеми дружили».
Еще через какое-то время он позвал нас к себе в гости, как всегда в такой грубовато-ёрнической манере:
- Девки, родители уехали в отпуск, завтра я буду белить квартиру, приходите мыть окна.
Окна, кажется, помыли. А потом, как всегда, застолье. Стали расходиться заполночь. Я решила, что всех «пересижу». И своего добилась. Ну, а когда два молодых симпатизирующих друг другу человека остаются наедине, естественно, начинается любовь. Мы целовались до утра, сначала стоя, а потом, стыдно сказать, на кровати родителей. Я думаю, он тоже был девственник, ведь соблазнить тогда ему меня было совсем нетрудно. Но он только приговаривал:
- Сними кофточку, а то помнётся.
- Нет, - отвечала я томно, она не мнётся, она капроновая.
После такой страстной ночи, казалось, мы не сможем дождаться следующего вечера, чтобы встретиться вновь, но нет – продолжения не последовало. И в этом весь Палей: как только доходит до главного, он предусмотрительно «уходит в кусты».
Диплом я кое-как состряпала. И уже август на дворе, и пора возвращаться в Свердловск. Я позвонила ему, чтобы попрощаться.
- Послушай, я не хочу прощаться по телефону. У меня мотороллер сломался. Можешь взять у брата? Съездим на Никишиху (это такое красивое место в Забайкалье: леса, и горы, и быстрая прозрачная речка, бегущая по камешкам в ложбине).
Лёва, мой старший брат, видно, интуитивно понял всю важность момента и мотороллер дал без колебаний.
Мы неслись так, словно впереди нас ждало материализованное счастье или, по крайней мере, Богом гарантированный рай. Как не убились, не знаю, местность-то сильно пересечённая. Остановились у огромного валуна, присели. И тут я, в лучших традициях русской классической литературы, поведала ему о своей «негасимой любви».
Ироничный Палей слушал мой монолог, не прерывая. А потом сказал очень серьезно:
- Ритка, если бы я решил жениться, лучшей невесты я бы не искал. Но у меня другие планы - мне надо поступать в аспирантуру.
-Я могу помочь тебе с аспирантурой. Ты же знаешь, моя родственница профессор Клава Бархатова заведует кафедрой астрономии в нашем университете. Помнишь, я ей возила твои работы, она их хорошо оценила, хотела, чтобы ты приехал и встретился с ней.
- Спасибо, конечно, но я решил ехать в Иваново. Там у меня дядька. И я уже списался с Ивановским пединститутом.
И неожиданно:
- У тебя есть кто-нибудь в Свердловске?
Я не смогла соврать:
- Да, друг, Гриша Колобов. Тоже журналист. Учится на младшем курсе, но старше меня, после армии.
- Вот и выходи за него замуж.
- Но я не хочу за него. Я люблю тебя. Я могу ждать…
- Нет, ничего обещать тебе я не могу...
Я и до сих пор не поняла, почему брак противоречил аспирантуре. Наоборот, пускаться в столь долгое плавание надёжнее было вдвоём, ведь я к тому времени уже имела бы диплом и профессию; и квартиры журналистам давали быстро. Конечно же, я поехала бы с ним в Иваново. Да не в Иваново только, а и на край света тоже. Но не хватило в то время ни ума, ни мудрости убедить его.
А через пять лет, отработав после университета год в районной газете Новосибирска, вернувшись в Читу и влившись вновь в старую палеевскую компанию все у того же Стасика, ставшего к тому времени уже подполковником, я получила письмо из Иваново.
«Ритка, с удивлением узнал, что ты всё ещё ходишь в девках, - писал Палей. - И я не женат, так и не сумел никого полюбить, хотя пора уже обзаводиться палеятами. Только сейчас я понял, какой я был осёл семь лет назад. В Иванове невест, как известно, много, но лучше тебя не нашёл. Если ты не "погуляла", как говорит моя квартирная хозяйка, и если ты не такая уж толстая, напиши мне.»
Письмо меня ужасно расстроило.
«Здравствуй, друг мой Палей, - отвечала я, - если ты думаешь, что я всё та же девятнадцатилетняя влюблённая дурочка, ты глубоко заблуждаешься. Что за претензии? Что значит «не погуляла»? Разве ты оставлял мне какие-то надежды? Я думаю, есть более веские ценности в залог семейного счастья. И что за советчик квартирная хозяйка? Спроси её, устроит ли её мой диплом. И моя зарплата – всего 200 рублей, но это вместе с гонораром. И мои параметры: 90-60-90».
И в новом письме: «Ты, как всегда, права, а я зарвался. Прости! Восьмого июля у меня день рождения. Приезжай. Друзья уже всё о тебе знают и тоже ждут. Я им даже письма твои читаю. К родителям в августе я обещал приехать уже с женой» (они у него жили к тому времени в Пятигорске).
В такой «милой» переписке прошла ещё пара месяцев. И наступил июль. Я решила лететь. Мама была категорически против:
- Если он серьёзный человек, - говорила она, - он должен сам прилететь и официально попросить твоей руки.
- Ага, - иронизировала я, - как в девятнадцатом веке.
«Ах, мама- мамочка, как ты была права», как поётся в народной песне.
Отговаривал меня и мой тогдашний друг, начальник «Читапромстрой» Юра Девитте:
- Рита, я знаю Палея. Это барчук. Ты не будешь с ним счастлива.
Послушать бы мне любящие сердца, поверить им. Но мысль, что я могу прожить счастливую жизнь с человеком, благодаря которому я узнала, что такое любовь; родить от него детей, похожих на него, - это оказалось сильнее доводов разума.
И я полетела. Но сработал мой врождённый авантюризм. Мои друзья Женька Раппопорт и Андрей Герваш, узнав, что я лечу через Иркутск с пересадкой, буквально «сняли» меня с самолёта, уговорив денёк погостить у них. Дескать, уедешь из Сибири, когда ещё посмотришь Байкал? И, действительно, показали мне его во всей красе. И вообще было очень тепло и приятно. В Москву я прилетела седьмого утром, остановилась у подруги. Выяснила, что поезд на Иваново идёт в шесть вечера, решила, что сегодня отдохну, а утром восьмого ещё успею съездить на ВДНХ. Это моя вечная страсть коллекционировать впечатления, нанизывать их одно на другое.
Но когда вечером я появилась на вокзале, оказалось, что билетов на Иваново нет, и вообще сесть в поезд невозможно. Как хлынула толпа мешочников с бусами из туалетной бумаги и баранок, так и с билетом бы прорваться не удалось.
Палей был в бешенстве, когда я позвонила.
- У меня уже гости собираются. А невесты не будет?
Утром девятого он встретил меня полусонный и злой. Но когда я увидела его уже окончательно поседевшую шевелюру, и голубые глаза, и эту матовую кожу, которая когда-то сводила меня с ума, я поняла, что я всё стерплю; и то, что я чувствовала к нему когда-то, может вернуться. .
Увы, я переоценила себя. Придирки начались сразу же на вокзале.
- Почему у тебя такая яркая помада?
- Почему ты в чёрном костюме?
Скажу по секрету, я три месяца бешено трудилась, не вылезала из командировок, чтобы полностью обновить свой гардероб. Сшила пару костюмов, купила замечательный яркий пляжный ансамбль, две пары модельных импортных туфель, красивое белье. Время тогда было тяжёлое, в магазинах ничего не было, да и с деньгами было туго. Я каждый год ездила в отпуск, хотелось посмотреть мир, хотя бы советский, потом приходилось в течение года выплачивать долги. И всё же я «упаковала» себя, как надо. Но всё Палею не нравилось. Видимо, потому, что модель была на пару размеров крупнее его стандартов.
Жил он на квартире каких-то друзей, которых мы и навестили через пару дней на их даче. Квартира трёхкомнатная, довольно мрачная. С утра он уходил в институт, а я, маясь дурью, ждала его прихода. Курила. Читала Норберта Винера «Кибернетика и общество», ничего не понимая. Плакала. Приходил он голодный и раздражённый. Продуктов в доме не было. Да и готовить-то я не умела. И газом он мне, как тёмной провинциалке, запретил пользоваться, чтоб чужой дом не спалила. Ключ у него почему-то был один. Выйти я никуда не могла. Впрочем, один раз, помню, прогулялась по городу, весьма серому и скучному, забрела даже на рынок, купила какие-то красивые яркие блестящие суповые упаковки.
- Я такой супчик сварила, - похвалилась я ему, пришедшему с работы.
Он приподнял крышку кастрюли и поморщился:
- Полуфабрикат? Из пакета? Ну уж извини, этого дерьма я холостяком нахлебался. Пошли в кафе!
Обедали мы, кажется, действительно в кафе или ресторанах. Еда тогда меня не интересовала. А мысль, что надо позаботиться о молодом изголодавшемся в холостяках муже не приходила в мою забитую романтическими бреднями голову. Впрочем, одно блюдо я запомнила: бутерброды с селёдочным маслом, которые мы запивали сладким чаем. Кажется, такими однообразными были и завтрак, и ужин.
Но еще скучнее был секс. У Палея возникли какие-то проблемы с потенцией, и вместо радости общения с любимым я испытывала глубокую горечь унижения. Я ехала к умному, тонкому, благородному человеку. А увидела совсем другого – холодного и бестактного. Первые дни, пока он знакомил меня со своими друзьями, и мы были всё время не одни (в кино, в компании, на даче) – все ещё как-то скрадывалось. Но постепенно он стал мне предъявлять всё новые и новые требования. Он прислушивался к моему дыханию, когда мы шли пешком в гору, следил, нет ли у меня одышки, когда играли в бадминтон. В общем, тысячи всяких придирок, которые мог себе позволить только старый холостяк и еврей впридачу. Каждый мой шаг оценивался, каждое слово анализировалось. Когда я выражала, довольно эмоционально, свой протест, он извинялся, говорил, что иногда сам себя ненавидит за свой характер, что я не должна обращать внимания на его выходки. А потом все повторялось снова.
Я поняла, что мне надо уезжать. Но что-то меня останавливало. Один раз мне вдруг стало нехорошо: закружилась голова, затошнило. Но только на миг. Я подумала: из-за непривычной пищи. А потом испугалась – беременна? И я решила так, опять не без налёта авантюризма: отпуск у меня большой, с работы я не уволилась, поеду-ка я на юг, развею свою печаль. Когда-то я была на экскурсии в Гаграх, и городок этот очаровал меня своей колоннадной набережной. На окне лежал конверт с адресом родителей Палея. И у меня мелькнула мысль: если подозрения подтвердятся, направлюсь в Пятигорск, буду ждать там, пока он не приедет в отпуск. Но из-за своей патологической порядочности я так и не решилась взять письмо в руки и списать адрес. А на юге все подтвердилось, несмотря на солнце и горячие источники. Все сроки прошли, и я твердо решила рожать. С тем и вернулась в Читу.
Иваново я хотела покинуть по-английски. Когда утром Палей ушёл на работу, я собрала вещи и отправилась на вокзал. Почему-то проблем с билетами не было. Но через час появился Палей. Какое седьмое чувство подсказало ему, что я решила сбежать? Он стал говорить, что это нечестно, что я позорю его перед друзьями, и родители ждут, и вдруг у нас будет ребенок. Он говорил, что иногда сам себя не понимает, у него какой-то панический страх перед женитьбой и потерей свободы. Но а уж если сама не хочу за него выходить, должна вернуться и выбрать ему невесту из числа его «претенденток», как он их называл.
- Толя, ты что, садист? Избавь меня хоть от этого. Один совет я тебе всё же дам: не женись на русской, ни одна русская не будет терпеть твоих фокусов. А еврейским женщинам ничего не остаётся, им не за кого идти.
- Но вот ты же не стала терпеть...
- Я – другое дело. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. Но не такой ценой. Послушай, а, может, тебе вообще не надо жениться, пока не созреешь?
Расстались мы совсем дружески, а из Читы я ему написала письмо. Ответил он телеграммой: «Аппендикс надо удалить. Месяц назад я женился. Мы с женой очень счастливы, очень любим друг друга и ждём малыша. Беспокоимся о твоем здоровье. Сообщи результаты операции». Эту телеграмму я до сих пор помню дословно. Она меня просто сразила. Какой цинизм – назвать своего будущего ребёнка аппендиксом! Ни слова раскаяния. Одна бравада: «Мы с женой очень любим друг друга.» Когда там они успели полюбить? Какая пошлость!
Женился он на своей лаборантке, восемнадцатилетней девчонке, дочери придуманного ею председателя колхоза, который на самом деле был всего лишь колхозным сторожем. Наверно, соблазнил её в экспедиции, куда они поехали в августе. Насчет «малыша» он тоже слукавил. Это был год 1965, а сын его родился только в 1967. Но мне надо было думать о своем сыне, уже реально существующем, но до времени скрытом моими пышными формами. Рожать в Чите я не могла, это убило бы мою маму. И как объяснить всем, почему я вернулась одна? По дороге с юга я залетела в Омск, куда переехали к родителям мои самые близкие родственники и друзья Саша и Аня Пантофель. Омск мне понравился. В Обкоме партии я договорилась о работе на телевидении, оставались только формальности. Когда в Чите я подала заявление об уходе, меня вызвал заместитель редактора газеты «Забайкальский рабочий» Ефим Борисович Маликов и стал уговаривать остаться. Он сообщил мне по секрету, что через месяц станет Председателем Комитета по радиовещанию и телевидению, где я тогда работала. Говорил, что «выбьет» мне квартиру (я жила с мамой) и переведет на открывающуюся телестудию. Да много еще обещал разных благ, но я не могла открыть ему истинную причину отъезда.
В Омске все сложилось ужасно. Место, обещанное мне на ТВ, уже было занято. Жена моего однокурсника Вали Логинова вышла из декрета, и её туда взяли «по блату». Жить тоже было негде. Я спала на диване у Пантофелей в салоне, а они вчетвером с двумя дочками ютились в маленькой спальне. Чтобы получить работу, нужна была омская прописка, а чтобы прописаться, нужна была справка с работы. Заколдованный круг, как всегда, по-советски. Деньги кончались, и маме пришлось продавать вещи, которые я с такой любовью приобретала на первые зарплаты: магнитофон, китайский зеркальный шифоньер, книжный шкаф и так далее…
Пантофели согласились прописать меня в своей квартире, но на это тоже ушёл месяц; ещё месяц – и уже никто не возьмёт меня на работу, столь очевидным будет мое «положение». Естественно, я постоянно находилась на грани истерики, бродила по городу до вечера, чтобы не досаждать своим видом Пантофелям. Но Аня всё поняла и «расколола» меня. На семейном совете стали решать, что делать. Саша и Аня были за аборт. Я категорически против. Саша и сейчас ещё гордится тем, как спас меня в критический момент моей жизни: договорился со своей однокурсницей Светланой Гербер, заведующей отделением в роддоме, что она возьмёт меня к себе. Официально с такими сроками (почти 4 месяца) меня нигде бы не приняли. Светлана очень рисковала, в случае неудачи это было бы уголовным делом. Но больше всего рисковала я, ведь могла оказаться впоследствии бесплодной. Но Бог сжалился надо мной и дал мне Наташу, видно, и он понял, что другого выхода у меня тогда не было. С тех пор прошло много лет, но я не перестаю горевать об этом потерянном ребёнке, мальчике, которому было бы сейчас за 40.
А Палея я как бы вычеркнула из своей жизни, но не скажу, что забыла. Доходили какие-то редкие случайные слухи. Кто-то встретил его в Москве с чемоданом игрушек для сына. С компанией его я больше никогда не встречалась, хотя не раз летала с Наташей в Читу. Таня, дочь брата , учившаяся у нас в Омске в Технологическом институте на конструктора одежды, однажды с Театром моды поехала на выступление в Иваново. Самостоятельно, без моего ведома, она взяла в адресном бюро адрес Палея и где-то на окраине города отыскала его дом. Дверь ей открыла, по ее понятиям, немолодая женщина с заурядной внешностью в скромном домашнем наряде (она, кажется, стирала) и сказала, что Палей здесь больше не живет, он переехал в Липецк; из чего Таня заключила, что с женой они разошлись. В глубине квартиры звучали молодые мужские голоса, видимо, сына и его друзей, но в квартиру Таню не пригласили.
- Как же так, Таня, - расстроилась я, - это было главное - увидеть сына.
Но ругать её за самовольство не стала. Я понимала, почему Таня проявила такую инициативу. Когда-то, когда девочки подросли, я им рассказала свою печальную «love story», и, видимо, Таню она сильно впечатлила. Если признаться честно, мои «правильные» девочки строго осудили меня.
- Как так, - возмущалась Таня, - Вы приехали к любимому человеку и не позаботились о том, чтобы его вкусно накормить?
Сама она, уезжая из Омска, списала у меня все рецепты любимых блюд и с первого дня замужества готовила много и вкусно. Наташа, выйдя замуж, тоже овладела искусством кулинарии за считанные дни, консультируясь у меня по телефону.
- И еще курила, - вторила Тане десятилетняя Наташа, - это вообще неприлично.
Говорят, дети умнее нас. Это и меня заставило взглянуть на отношения с Палеем с несколько иной стороны. Думаю, во многом и я была не права. Но если бы даже мы и поступали иначе, изменило ли бы это что-нибудь. Судьба она и есть судьба, и не мы её выстраиваем.
Когда я приехала в Израиль, я решила узнать, не живут ли здесь некоторые мои потерянные родственники и те «лица еврейской национальности», с которыми я дружила в юности. Есть у нас такая компьютерная служба, которая выдаст всю информацию о репатриантах, приехавших в Израиль после 1948 года. Так я вышла на фамилию Палей. Но это был не Анатолий. Это был его старший брат Владимир, врач, которого я в Чите никогда не видела, так как проживал он в Кисловодске. Владимир оказался человеком общительным и открытым. Он-то и рассказал мне, что Анатолий уже 30 лет как не женат, в 1996 году эмигрировал в Германию, живёт в Мюнхене, профессор. Сын его Владимир – программист, несколько лет жил в Израиле, и отец гостил здесь у него, а потом перебрался в Торонто. Есть внук трех лет, тоже Владимир.
- А почему в Мюнхен, а не в Израиль?
- О-о-о! Он-то выбрал правильно, это мы промахнулись.
Владимир дал мне мюнхенский телефон Палея. Я ещё месяца три посомневалась,стоит ли мне звонить, а к 1 апреля придумала розыгрыш.
- Алло! – услышала я в трубке мягкий, несколько женственный голос, в котором сразу же узнала некогда любимые интонации.
-Это Анатолий Борисович Палей? Здравствуйте! Вас беспокоят из Израиля. Забайкальское землячество собирает сведения об евреях, некогда живших в Чите, ну, естественно, наиболее известных. Хотелось бы кое-что узнать и о Вас.
И Палей откровенно, без утайки и немножечко даже похвастывая («Я страдаю таким недостатком – люблю похвалить себя», - признался он) рассказал мне всю свою жизнь. Если бы я не знала его, я бы подумала, что это милейший, добрейший, порядочнейший человек, увлечённый наукой, любящий жизнь и людей. В Мюнхене он является Президентом русскоязычной Ассоциации учёных, проводит вечера, пишет в газеты, занимается «охотой на лис» – радиолюбительством, играет в бадминтон, ходит в походы в Альпы, катается на велосипеде, посещает бассейн и т.д.,и т.п. и т.п. В общем, парень хоть куда, хотя ему уже семьдесят с «хвостиком».
Я поблагодарила его за интервью, сказала, что еще позвоню.
- Извините, а Вы не могли бы назвать Ваш телефон и имя?
Я дала телефон и назвала себя.
Молчание в трубке...
- Скажите, а Вы не имеете никакого отношения к Рите Штейн, которая жила в Чите? Была у меня в молодости такая подружка.
- Я она и есть, - не совсем удачно отрекомендовалась я.
- Ритка! Это ты, что ли? Чёрт тебя подери! Что ж ты мне лапшу на уши вешаешь?
Я узнавала Палея…
Впрочем, в голосе его было столько казавшейся неподдельной радости и интереса ко мне, что настала моя очередь излагать свою долгую жизнь.
- Послушай, а в Германию ты не собираешься? Может, приедешь в гости?
- Спасибо, в гостях у тебя я уже была, с меня хватит. Приезжай лучше ты в Израиль.
Я уже начинала, по обыкновению своему, ехидничать. Он пропустил это мимо ушей.
- А дети у тебя есть?
- Конечно, две девочки. Таня и Наташа. Одной около сорока, другой около тридцати.
- Около сорока? Ну-ка, ну-ка, скажи, когда она родилась?
Он явно оживился.
- Так я тебе и сказала, - хитрила я.
- А ты можешь мне послать фотографии?
- Конечно, Натка у меня профессиональный фотограф, фотографий полно. Вышлю. Давай адрес.
- Ну, по почте это долго. А можешь по Интернету? У меня своего адреса, правда, нет, но я дам е-мэйл приятеля, одного профессора . А пока вы высылаете, я к нему доеду.
Был уже десятый час вечера.
- Толя, какая необходимость ехать ночью? Получишь завтра.
- Нет, нет. Я хочу сейчас.
Потом он звонил от друга, и мы безуспешно пытались отправить е-мэйл. Что-то не срабатывало. В конце концов договорились, что утром я вышлю фото по почте. Через несколько дней он позвонил, что получил письмо, но в голосе мне почудилось разочарование: по внешним данным в Тане он свою дочь не признал. Но я так и не открыла ему правды.
Зато когда он прислал свои фотографии, я сразу же признала его черты в сыне. Доминантный признак Палеев – голубые глаза. И сын, и внук голубоглазые. Но сын, пожалуй, попроще. Исчезли палеевский шарм и интеллект в глазах. И снова я вспомнила своего нерождённого мальчика. Каким бы он был сейчас?
- А Натка у тебя красивая, - как-то грустно заметил Палей.
- Плохих не держим…
Мы стали перезваниваться. Однажды ответил женский голос. Я спросила Палея:
- У тебя девушки?
- Не удивляйся, это моя подружка Рая. Мы вместе уже лет пять. То есть, как вместе: она живёт в другом городе, примерно километров 700 отсюда. Но мы иногда навещаем друг друга.
- Это по-нашему. Создавай трудности и преодолевай их! Поближе подружки не нашлось? Чем она занимается?
- Ну, здесь она, конечно, не работает, на социалке. По профессии, если тебе интересно, волновик.
- Ну, не буду волновать твоего волновика. Позвоню в другой раз.
- Да нет, что ты! Она про тебя всё знает. Давай, я вас познакомлю.
Старая песня...
Почему-то я сильно расстроилась. Я поняла, что, как и прежде, не хочу делить его ни с какой другой женщиной, хотя общение наше виртуальное. Я ревновала, как в молодости. Я не спала ночами. Наташа заметила это.
- Мама, ты доведешь себя до инфаркта...
А и вправду.
На время общение прервалось. Но потом как-то само собой вернулось, уже в более уравновешенном виде. Он рассказал мне, что Рае 60, что она из Украины, у неё есть сын в Израиле. Жила в Германии с мамой, теперь мама умерла, и они решили, что ей следует перебраться в Мюнхен. Уже и квартиру ей подыскивают. Не скажу, что мне это было приятно слышать. Но это глупо, ведь меня-то с Палеем кроме старых воспоминаний ничто не связывает. Я даже была уверена, что мы больше никогда не увидимся.
И вдруг, как всегда, между прочим:
- А я через две недели в Израиле буду. Надо навестить брата.
- Ты же к сыну собирался.
- А он не прислал вызов. Я даже хотел обидеться, но недавно он сам прилетел, гостил две недели.
- Поздравляю.Это так приятно. А сколько дней ты пробудешь здесь?
- Думаю, недели три. У меня ещё двоюродная сестра есть в Петах Тикве. И потом в Эйлате я не был. Кстати, не хочешь съездить в Эйлат?
- Не хочу. С пожилыми мужчинами в Эйлат не езжу. А вот лишнюю недельку для Иерусалима прихвати. Я тебе покажу много интересного.
- Да был я в Иерусалиме. Даже дважды.
- Ну, у меня Свой Иерусалим.
- Нет, так надолго я уехать не могу.
- Рая не отпустит?
- Причём здесь Рая? С Раей всё кончено. Просто много дел. И Ассоциация. И жду ответа из компании «Мерседес». Помнишь, я говорил, что послал им заявку на одно изобретение? Может, надо будет оформлять патент.
- Ну, ладно, до встречи. Только знаешь, как-то страшно через 40 лет показаться на глаза. И похудеть я уже не успею...
- Ну, не хочешь – не будем встречаться.
Пожалуй, это было бы лучшим вариантом. Но всё-таки соблазн увидеть его был слишком велик. 8 Апреля у меня был день рождения. Я всего наготовила, думала, в этот день встретиться – самое лучшее. Но он все-таки поехал сначала в Петах Тикву, потом в Эйлат и только в предпоследний день своего пребывания в Израиле, наконец, собрался в Иерусалим.
Встретила я его на центральной автобусной станции часов в 12 дня. Обнялись. Поцеловались в щёчку. Как сказала Ната, «если в первую минуту не упадёте в обморок, то потом уже привыкните».
Не упали.
- Давай обсудим план действий. Можно сразу поехать ко мне обедать, но если ты не очень устал, можно куда-то сходить.
- Пойдем к Стене Плача.
- Нет, в шортах туда нельзя. Да и много времени займет. А вот по пути домой можно заехать на Гору Герцля. Ты там не был? Это такой мемориальный парк-комплекс. Могилы всех великих людей Израиля, начиная от Герцля и кончая Рабиным. Очень красивое место.
- Ладно, поедем.
Я всегда всех гостей вожу на Гору Герцля. Проходим по солдатскому кладбищу, подолгу стоим у мемориала жертвам террактов. Ну, конечно, память о великих. Почему-то меня все это очень трогает. И всех, кого я туда водила. По-моему, Палей тоже проникся...
Ну, а потом домой. На автобусе, так как Ната с Гилем в это утро укатили в Эйлат. Автобуса долго не было. Палей смотрел на меня с укоризной, видимо, устал и сильно проголодался. Обед я приготовила заранее, очень обильный. Хотелось, чтобы он меня похвалил и заодно вспомнил еврейское меню своей мамы: пельмени, язык, печёночный паштет, заранее обговорённая фаршированная рыба, которая, на удивление, удалась, что бывает не всегда. Он придирчиво оглядел стол.
- Чистый холестерин...
Я думала, за обедом мы наговоримся всласть, неторопясь выпьем хорошего вина, посмакуем деликатесы. Увы! Ел он в основном рыбу, как-то так очень «функционально», не возводя еду в эстетическую категорию. Холостяцкая привычка...
- А готовить ты всё-таки научилась.
Для меня это было сатисфакцией: пусть он хоть на миг пожалеет, что наши жизни прошли не вместе. Ведь одной из причин нашего непонимания в Иванове было моё неумение готовить. А покушать он любил. Я иногда в шутку ему говорила: «Ты не астроном, ты г'астроном». Заметно подобревший после обеда, он с удовольствием посмотрел Наткин свадебный альбом и мою книгу о семье (генеалогическое древо), внимательно разглядел фотографию отца Наташи Якова Горна и обратил внимание, что на фоне Бахайского Храма в Хайфе я тоже сфотографирована с мужчиной.
- Так это же мой брат Лёва, на мотороллере которого однажды ты чуть не угробил меня.
На стене висел мой портрет, сделанный мальчиком-студеном транспортного института, куда я всё-таки устроилась редактором через несколько месяцев после моего возвращения из Иваново.
- Хорошая была девочка…
И это тоже было для меня сатисфакцией.
Не обошлось и без мистики. Во время обеда я по забывчивости не положила ложку в салат; он попросил принести. Я встала, прошла два шага и, как подкошенная, рухнула на ковер. Со мной такого никогда не случалось, он даже испугался, стал поднимать меня (экую громаду килограммов под 80). А ещё через несколько минут я рассыпала по полу всю упаковку палочек для чистки зубов. Вот это правда: рядом с Палеем я всегда ощущала себя затравленным приговорённым кроликом в поле зрения кровожадного питона.
После обеда он взялся починить часы, висевшие на стене, пытался еще что-то сделать, и этим напомнил мне моего брата Лёву, который, когда приезжал к нам в Омск, не успокаивался, пока не переделывал все мужские работы. Но я видела, что Палей устал, как-никак человеку 72, не мальчик уже. Я уговорила его, пока я мою посуду, отдохнуть полчасика на моей кровати. Для порядка он посопротивлялся немного, но уснул сразу и через полчаса был готов к прогулке. Предварительно поучил меня, как заваривать чёрный кофе, ведь мы, израильтяне, не мудрствуем лукаво в этой области: кофе - он всегда кофе, был бы свежим и ароматным.
А потом мы пошли погулять в парк под нашими окнами. Фотографировались. Болтали ни о чём. Я заметила, что он прихрамывает (после операции на бедре), – и у меня вдруг сжалось сердце... В предвечернем сумраке он показался мне каким-то усохшим, хотя сам он борется с мнимой полнотой, очень немолодым, и даже улыбка на его лице была похожа не на улыбку, а на болезненную гримасу. Грустное зрелище...
- Где же кудри твои, Палей?
Он покрутил пальцем вокруг седой головы.
- Это не кудри, это пушок...
Автобус почему-то, пройдя на последнюю остановку, не возвращался. Палей стал нервничать, предполагать, что он и не появится никогда.
- Но там тупик, другого пути назад у него нет. Ну, не уедешь семичасовым, уедешь в 7:30 (я предусмотрительно взяла на центральной автобусной станции расписание).
Но он по-прежнему продолжал нервничать, демонстрируя полное отсутствие выдержки. И тут мне пришло на память ивритское слово «савланут» - терпение. Очень хорошее слово и очень хорошее качество, которому мы обучились в Израиле. Простились мы у двери автобуса. Он докурил, поцеловал меня в щёчку.
Увидимся ли еще когда-нибудь? Но если даже и нет, я поняла, что никогда уже не оставлю этого человека. Буду думать о нем. Если смогу, чем-то помогать. Он мне не чужой. И, может, все претензии, которые я предъявила ему в этой главе, - это всего лишь односторонний взгляд уязвлённой его нелюбовью женщины. Возможно, он видит всю эту историю совсем иначе. Жаль только, что он никогда не прочтёт написанное.
* * *
Недавно раздался звонок в квартире моей дочери:
- Наташа, это Палей. Мамы у тебя случайно нет?
- Вот сегодня она случайно как раз у меня.
- Привет. Как дела? Послушай, я тебе говорил, что меня поразило, как в Израиле беспечно относятся к возможности террактов. Ну, насчёт газовых баллонов, которые стоят у каждого дома в большом количестве. Да и у тебя на веранде. И там, где брат мой живет в Хайфе. Представь вот, террорист взял и одновременно отключил все эти баллоны. В квартирах везде исчезло пламя. Кто-то увидел это, кто-то в соседней комнате находился и не увидел, кто-то вобще вышел во двор. Через пять минут террорист снова открыл вентили – и газ пошел, и заполнил кухни. Зажжённая спичка, электрическая искра – и всё, взрыв! Трагедия! Я придумал автоматическое устройство, которое поможет избежать этого. И уже запатентовал его в Германии. Вот передо мной висит такая красивая зелененькая бумажка. Теперь надо получить патент в Израиле.
- Хочешь хоть какую-то пользу принести своему народу?
- И это тоже.
- Но едва ли патент в Израиле может получить иностранец.
- И я о том же. Поэтому вот что я придумал: а что, если я приеду и получу израильское гражданство?!
22.08.2005
Иерусалим.
С тех пор он не приезжал. Зато с Раей мы, можно сказать, подружились. Один раз она была здесь, когда террорист ранил её сына – охранника, и мы пару раз побродили по Иерусалиму. А недавно она прилетала на свадьбу сына. В общем, как завещал наш Учитель Палей: « Чтобы все со всеми дружили»…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я долго мучилась - послать или не посылать ему написанное. Боялась, не будет ли для него это слишком сильным психологическим шоком. Не вызовет ли смертельную обиду за слишком прямолинейные суждения. Не порвется ли, наконец, и без того не очень прочная нить, связывающая наши отношения теперь. Сомневалась я лет семь, хотя он знал, что глава написана. И всё-таки решилась. Я прикрепила файл к коротенькой записке и поздно вечером отослала ему на е-мэйл. Я знала, что он ложится спать рано и, значит, не прочтёт это на ночь.
«Толя, привет! Как и обещала, посылаю тебе главу из своей книги, которая посвящена тебе. Что-то тебя в ней расстроит, что-то рассердит. Но наберись терпения и дочитай до конца, тогда всё станет более понятным. Просто я хочу, чтобы ты знал правду, для меня это очень важно. Как и твоя реакция на прочитанное.»
Каково же было моё изумление, когда рано утром, открыв компьютер, я увидела его ответ.
«Привет, Рита. Только сейчас (заполночь) закончил чтение. Спасибо, что не сдержала свое обещание - «он никогда это не прочтёт». Как-то по-хорошему грустно... Но рецензировать не возьмусь: «и мысли - веером, и седина - в висок». И сам на себя смотрю сильно по - разному.
Твой Палей.»
Ну, вот и финал истории. Первый раз он сказал мне «Твой Палей»… Значит, понял всё правильно. Пусть и меня отпустит эта "боль воспоминаний». Пусть остаётся с нами лишь та светлая грусть, которую испытал он ночью, читая моё запоздалое откровение. Грусть по прожитой жизни, несложившимся судьбам, несправедливо – горькому одиночеству. Молодость – время совершения ошибок, старость – время прощания, а, значит, и покаяния.
«Царь небесный пошлёт мне прощение за прегрешенья,
а иначе зачем на земле этой вечной живу».
25.01.2013
Ашдод, Израиль.
ДОПИСЫВАЮ УЖЕ 19 ФЕВРАЛЯ 2016 ГОДА
Как выяснилось, то, что я считала финалом, ещё не финал. Финал случился вчера поздно вечером. Почему-то целый день я думала о Палее. Давно не пишет, не звонит... С Новым Годом поздравил как-то сдержанно, раньше слал красочные открытки. Отправила ему на е-майл статью об Иосифе Бродском - не ответил. Решила послать законченную мною книгу, куда вошла и эта глава. Часов в 11 вечера открываю е-мэйл и вижу письмо от него с жутким заголовком «Прощайте и помните!». Сердце оборвалось. Текста нет. Только стихи. Вот эти:
На любом надгробье -
два главных года:
год прихода в этот мир.
И год ухода.
От порога
до другого порога
вьётся-кружит по земле
твоя дорога.
Вьётся-кружит по земле
твоя усталость.
И никто не скажет,
много ль осталось...
Но однажды,
вопреки твоей воле,
обрываются
надежды и хвори!
Обрываются
мечты и печали!
«Прибыл - убыл...» -
в это верят
без печати...
* * *
Время
стрелки часов
переставит.
Знаю я:
нас
однажды
не станет.
Мы уйдём.
Мы уже
не вернёмся.
Этой горькой землёй
захлебнёмся.
Этой утренней,
этой
печальной,
неизвестной ещё,
непочатой.
А она
лишь на миг
всколыхнётся.
И, как море,
над нами
сомкнётся.
Нас однажды не будет.
Не станет.
Снова
выпадет снег.
И растает.
Дождь прольётся.
И речка
набухнет.
Мы
уйдём насовсем.
Нас
не будет.
Превратимся
в туман.
В горстку праха...
***
На то мы и люди,
чтоб помнить
других людей.
На то мы и люди,
чтоб слышать
их голоса...
В оттаявшем небе -
рассветная полоса...
Да будет памятным
каждый
прошедший день!
А каждый грядущий день
да будет воспет!..
Что это – очередной розыгрыш в духе Палея? Да нет! «О болезнях ни слова!» - предупредил он меня, когда мы начали общаться. Пишу ему: «Толя, сердце оборвалось... У тебя всё в порядке? Стихи прекрасные, но почему такой пессимизм? Я как раз сегодня думала о тебе. Давно не пишешь, беспокоюсь, но не хочется лишний раз напрягать тебя вопросами. А сегодня как раз есть повод. Дело в том, что я закончила, наконец, свою книгу и выставила её в ЖЖ (Живой журнал). Две главы из неё ты уже видел: история моего рода и глава о тебе. Но есть ещё 6 глав. Не знаю, хватит ли у тебя терпения и времени прочитать всё, да это и не важно. Посылаю её как акт своего доверия к тебе как одному из самых близких мне людей.
Не прошу комментировать книгу, прошу сообщить лишь, что ты здоров, и эти грустные стихи посланы без повода, просто потому, что они о вечном. .
Бессонная ночь... Валидол... Валерьянка... Снотворное... Рано утром снова к интернету – нет ничего. А через пару часов звонок из Германии: Анатолий Борисович умер. Вездесущий рак.... Моё письмо так и не успел прочитать. Когда-то давно, ещё до смерти Горна и Лёвы, Когда Палей был у меня в Иерусалиме, я сказала ему: «Слава Б-гу, пока никого из любимых мужчин не оплакала», на что он ответил: «Ещё успеешь». Видно, пришла пора... «Зихроно ле враха» – «Память и благословение» тебе, Толя! Пойду зажгу поминальную свечу...