В какой бы дальний уголок нашей Родины не забросила тебя судьба, не забывай свою колыбель.
В.А.Сухомлинский
Приезд нашей семьи осенью 1956 года в небольшую белорусскую деревню–родину отца для ее жителей было неожиданностью и событием. Сельчане с интересом смотрели на своего земляка, который до войны в свои семнадцать лет на районе работал учителем и который с ее началом, как в воду канул, исчез на многие годы, не было ни слуху, ни духу. И вот явился, вроде бы, с ним всё в порядке, да еще с женой и четырьмя детьми. Но пока только он и Господь знали, что пришлось пережить за эти годы.
Когда меня спрашивали, где родился, то я с детской гордостью отвечал: «На севере, в городе Сыктывкаре!». Если для кого-то из моих сверстников первое на физической карте СССР представлялось краем холода, снега и белых медведей, то название города не многие с первого раза выговаривали, не говоря о его местонахождении. Тем не менее, находясь уже в Белоруссии, я ещё долго продолжал жить в том реальном пространстве и очень о нём скучал.
Да, я родился в роддоме города Сыктывкара шестьдесят три года тому назад и был назван в честь прославленного лётчика Валерия Павловича Чкалова, как и остальные восемь мальчиков, которые родились за сутки. Название Сыктывкар исходит из названия реки Сысола, которое на исконном языке коми звучит как «Сыктыв», а «кар» это-город. Сегодня он–столица Коми Республики, тогда был столицей Коми Автономной Советской Социалистической Республики (АССР). Таким образом, открыв страничку начала своей жизни, пришло время поведать о своих родителях – разных по национальности, но которых свела коми – земля и благодаря которым я появился на свет.
Моя мама, Нина Степановна, родилась в селе Часово Сыктывдинского района в 1927 году. В семь лет осталась без матери, а в девять-без отца, и оказалась в детском доме. После окончания семилетки была направлена на учёбу в ремесленное училище, чтобы получить специальность. Ей, Нине Плосковой, не исполнилось ещё и пятнадцати лет, когда началась война. Получив по сокращённой программе специальности сталелитейщика и кочегара, была принята на работу в СУРП (северное управление речного пароходства) г. Сыктывкара в качестве кочегара на пароход.
Для молодой девчушки было невыносимо трудное время. В пароходную топку приходилось заталкивать метровые древесные чурки, которые моментально сгорали. А когда топливо заканчивалось, то причаливали к берегу, где специально заготовленные дрова лежали огромными штабелями, и приходилось таскать их на пароход по узкому трапу, боясь улететь с чуркой в реку. Так продолжалось все военные годы.
Война до Сыктывкара не дошла, но её последствия чувствовались во всём, особенно в мужской силе, а главное, донимал голод, который присутствовал постоянно и давал о себе знать головокружением и тошнотой. Поддержкой были скудные пайковые карточки.
Нелегко жилось и после войны. Иногда навещала своих родственников в селе, но тётки сами смотрели, чтобы Нина-дочка Степана–привезла из города гостинцы. Словом, никакой помощи не было, и пожаловаться, поплакаться тоже было некому. Потом работала в СУРПе приёмосдатчиком и конце 40-годов встретилась с моим отцом, у которого кончался срок назначенный СМЕРШем.
Отец, Александр Сергеевич, действительно, до войны успел поработать учителем в школе. С приходом фашистов на Глусчину, он – семнадцатилетний паренёк – был схвачен и отправлен в Бобруйский концентрационный лагерь. Голые, голодные, под открытым небом военнопленные и гражданские лица от голода и болезней умирали несчитано. Попытка бежать была нереальной. Как-то изменить своё положение можно было, только вступив в ряды армии Власова, в так называемую РОА (российскую освободительную армию). Тех, кто ещё имел более–менее физическую силу и не хотел служить у Власова, отправляли в Германию на каторжные работы для укрепления могущества третьего рейха. Так отец оказался в Германии, потом была Франция, а затем Великобритания. Освобождённый союзниками в 1944 году, «за похождения по Европе» был арестован и отправлен в Коми АССР на лесоповал.
Часто приходится слышать, что все мы вышли из детства, которое всегда глыба, на нём много завязано. Именно в начале жизни закладываются черты характера и склонности, которые потом развиваются и становятся определяющими. Видимо, это и помогло выжить моим родителям в тяжёлое для них время и, конечно же, присутствие рядом хороших людей, которые своим примером и добрым словом не дали им сломаться. А встретившиеся трудности, возможно, даже ещё больше закалили их силу духа. Мне между двух родных людей было хорошо.
Жили мы в рабочем посёлке на правом берегу Сысолы в дощатом, утеплённом опилками бараке на сорок семейств и одной на всех уборной. Жильцами барака, как и всего посёлка, были некогда попавшие в круговерть политических репрессий ссыльные и уже отбывшие срока наказания на территории республики-Государственном Управлении лагерей и спецпоселений. Кроме народов братских республик–сестёр Советского Союза, были немцы, китайцы, корейцы…. Оставшись на этой земле, они влюблялись, создавали семьи, рожали и воспитывали детей. Несмотря ни на что жили дружно. Беды и радости были общими. И поэтому не трудно представить на каком языке разговаривали мы – детвора, дополняя свой родной язык иноязычными словами и даже выражениями, ибо, как говорят, с кем поведёшься, оттого и наберёшься.
Зимы были снежные и морозные. Когда температура на улице опускалась ниже тридцати градусов, то за рекой на здании Дворца профсоюзов поднимался флажок, что говорило: дети в этот день не должны посещать детские сады и школы, а взрослые идти на работу. Но какой мороз удержит детвору дома? Под носом замерзали сопли, но днями возились с санками и лыжами. Сидеть дома могла заставить только пурга с ураганным ветром и снегом, когда в метре не было видно человека, когда человек был не в состоянии идти.
Оставаясь в такие дни дома без дела сидеть, не хотелось. По-этому, как только научился накручивать пружину патефона, я днями крутил пластинки, которых было много, и которые знал, как свои пять пальцев. А вот голос Фёдора Шаляпина с его знаменитой блохой звучит по-сей день. Ещё мог часами смотреть на большой портрет Сталина, который висел в углу комнаты. Он для меня тогда был просто дядька с усами, золотыми погонами и золотой звездой на груди, и которого все называли вождём.
Часто зимой ходил на речку, где работал отец. Пока была открыта навигация, он в пароходстве работал грузчиком, а зимой его бригада освобождала пароходы, баржи и катера ото льда, который при сжатии мог повредить их днища. Также бригада заготавливала лёд для летних холодильников. Лёд был толщиной около метра и его пилили пилами вручную. Баграми вытаскивали ледяные кубы на поверхность льда и затаскивали на металлические листы–волокуши, которые гусеничный трактор тащил в город. Я любил лёжа на животе всматриваться в тёмную толщу льда с множеством вмёрзших белых пузырьков воздуха, с надеждой увидеть нечто необычное, по-детски фантастическое, но ничего не виделось. На Новый год, перейдя речку по льду, посещали главную городскую площадь со снежным сказочным городком. Там дворец и терема, множество персонажей из сказок были сделаны из снега и льда, с высокой, светящейся огнями настоящей ёлкой, настоящими Дедом Морозом и Снегурочкой.
С приходом весны приходила и большая вода. Сысола разливалась до июня месяца. Живущие люди в посёлке от барака к бараку и в магазин, в детский сад и школу переправлялись на лодках. Их было много и разных. Дети, которые оставались в бараке отсиживались на крыльце, нежась под лучами весеннего солнца и поглядывая на бесконечные водные просторы. Или соревновались, кто дальше плюнет. Потом садились на свои трёхколёсные велосипеды и гоняли по длинному коридору барака. А свободные от работы мужики садились в лодки и баграми вылавливали плывущие брёвна леса, подтаскивали на мелководье. Его было много. Он шёл на строительство домов и на дрова.
Летний день, как и само лето, пролетал мгновенно: купание и валяние в песке на пляже, который находился в нескольких сотнях метров от бараков, игра на прибрежной песчаной косе среди накренившихся набок и красных от ржавчины, доживавших свою жизнь катеров–речных работяг, таскавших некогда плоты с лесом и баржи. Уходящий день доигрывался возле печей – плит, у которых кухарничали женщины, готовя варево для своих семей.
В один из дней песчаный берег по всей длине был занят городскими жителями. Они нежились под палящим солнцем. И где мы, пяти–шестилетние пацаны, обитали тоже, до моего уха вдруг дошло: «Эй, мальчик в красных трусиках и красной шапочке подойди ко мне». И я понял, что это касается меня. Оглянувшись, увидел почти рядом под большим зонтом, сидящего на раскладном стульчике дяденьку, который что–то рисовал. Подойдя, я увидел на листе бумаги, закреплённом на этюднике нашу речку с купающимися в ней людьми, пароходы и катера стоящие на том берегу у пристани и пирса. «Красиво?» – спросил он. В знак согласия я кивнул головой. Оглядев меня с ног до головы, дяденька – художник продолжил: «А ты можешь лечь так, как лежал недавно? Я хочу тебя нарисовать». Меня это предложение ничуть не тронуло: мол, рисуй, если хочешь, но как лежал недавно сообразить не мог. Мало ли какие позы примешь за день. «Ты ложись на живот, правой рукой подопри подбородок, а левую ногу, согнутую в коленке, подними»,- подсказал художник. Я лёг, как было сказано, и вскоре мог посмотреть на изображение, лежащего на песке мальчика в красных трусиках и красной шапочке. За позирование получил ле-денцы в красивой металлической коробке.
По выходным дням мы всей семьёй на дежурном катере переправлялись через Сысолу в город, который от посёлка располагался на высоком, крутом берегу. Поднимались по деревянной лестнице со ступеньками и перилами. Выходили возле Дворца профсоюзов и входили в большой парк со скамейками вдоль пешеходных дорожек, с разноцветными клумбами, с играющим духовым оркестром на летней эстраде. Вдоль обрывистого берега, с высоты которого наш рабочий посёлок был виден как на ладони, стояли палатки – павильоны, в которых продавалась всякая вкуснятина для детей, не были в обиде и взрослые.
Августовский день 1956 года выдался жаркий. Пляж был до предела заполнен отдыхающими. Никто и не предвидел, что этот день круто изменит жизнь жителей рабочего посёлка, в том числе нашей семьи. В полдень, когда солнце стояло в зените и беспощадно палило тела загорающих людей, все заметили, что в посёлке что–то горит. Было видно, как огонь набирает силу. Горели строения. От ветра, неизвестно откуда появившегося, он продвигался к нашему бараку. По небу среди пламени и дыма летали горящие доски, и фрагменты крыш. Мама в это время была дома и успела вытащить уже из горящего с одной стороны барака, какие-то пожитки. Вот только не вынесла портрет Сталина в позолоченной раме, о чём я очень жалел. Ведь для меня он был, как произведение искусства, ибо подобные портреты я видел на цветных вкладышах журнала «Огонёк», а не как почитаемый народом вождь. Да и маму можно было понять, старалась вытащить почти из огня более необходимые вещи, чем портрет. В считанные минуты нашего барака не стало, сгорел, как клок газетной бумаги.
Жители посёлка в основном все были на работе в городе и остались в том, в чём ушли из дома. Сгорело одиннадцать бараков. Виновниками страшной трагедии были староверы общины, которые зарабатывали строительством лодок. По халатности загорелась смолокурня и вот результат.
Такого пожара я больше никогда не видел. Его тушили с парохода водяными пушками и пожарными машинами, стоящими на баржах, которые качали воду из реки, но вода испарялась, не доходя до пламени. Затихло, когда выгорело всё дотла, и дымило ещё неделю. Только пошедшие дожди загасили оставшиеся очаги.
Отец в тот день тоже был на работе. Возвращаясь с бригадой на барже, домой видел, что за лесом что–то горит большим пламенем. Не хотелось верить в плохое, но понимал, что кроме посёлка гореть было нечему. И когда в поле зрения попал дымящийся посёлок, отец прямо с баржи прыгнул в реку и поплыл к берегу. Пробежав около километра до уже не существующего барака, успокоился – увидев нас сидящими возле кучи пожитков.
Родители были в растерянности от того, что в один миг остались без жилья и с четырьмя детьми предстоит ночевать под открытым небом. Ночевали на том месте, куда мама вытащила вещи и койки, накрывшись от дождя клеёнками. А утром отец обнаружил деревянный недостроенный дом, вернее, сруб, но с крышей и сквозняками, где мы прожили–отмучились неделю. Пока ютились в срубе, я ходил по пепелищу и смотрел, что осталось от посёлка: на месте столовой лежала куча соли, на месте детского сада искорёженные велосипеды и такие же кроватки, по капканам разного размера можно было судить о жилье охотника. Везде лежали раздувшиеся трупы домашнего скота, по пожарищу бродили обгоревшие и оставшиеся без своих привычных мест и хозяев, собаки и кошки. Говорили, когда начался пожар, крысы в огромном количестве плыли через реку в город.
Потом нам в городе выделили временное жильё, от которого в памяти ничего не осталось, как и от ком–русской школы, в которую пошёл в первый класс. Зато за полтора месяца, которые там жила семья, я исследовал город вдоль и поперёк. Но, главное, ни разу не заблудился, видимо, выручала зрительная память.
В октябре родители решили уехать в Белоруссию. Единственным средством передвижения в те годы был пароход с колёсами – лопастями по бокам, от скорости, вращения которых зависела и его скорость. И вот мы уплывали из Сыктывкара хоть и на родину отца, и всё–таки больше в неизвестность. Плыли долго и постоянное нахождение в каюте мне надоедало. Мама, понимая моё состояние и знавшая пароход до мелочей, как гид водила меня от капитанской рубки до машинного отделения, показывая и рассказывая обо всём, что попадало нам на пути. Потом ехали на поезде в общем вагоне, забитым людьми с чемоданами, сумками и котомками. После каждой остановки поезда на станциях, в вагоне появлялись безногие калеки на колясках, которые пели жалобные песни и просили милостыню. Их было много и на вокзалах Москвы...
И вот пролетели года, как за мельницей вода. Или, скорее всего моя жизнь пролетела в непрерывном космическом потоке. Вроде и не жил, но уже перевалило за 60, и всё было недавно и так давно. Тем не менее, взирая с высоты этих лет на оставшуюся позади жизнь, считаю, что случайностей в этом мире не бывает. Всё в жизни предназначено, взаимосвязано, предрешено некими Высшими силами. Каждый поступок, каждая песчинка, самая маленькая звезда на ночном небе, не появляются и не исчезают случайно. Значит, не была случайностью и встреча моих родителей в далёкой Коми АССР, как и моё рождение. Там у меня было многое впервые. Там стал формироваться характер и проявляться способности, которые мне впоследствии пригодились. Там живут родственники по линии мамы, с которыми она переписывалась, пока была жива, а это как – никак более пятидесяти лет. И после каждого прочитанного письма было видно, как она скучает по родным местам. Она менялась в лице. Казалось, будь птицей, она сразу же туда б полетела. Но, как сказал один киногерой: « Не всегда наши желания совпадают с возможностями». Да и куда поедешь, если в Белоруссии ещё родилось пятеро детей и всех стало девять, когда ушёл из жизни муж и отец. Однажды мама всё–таки на родину съездила и привезла много гостинцев, в том числе большую наволочку сушённых белых грибов. И когда я спросил: мол, зачем она их тащила с края света, если своего такого добра в лесу хватает, то мама, прижав их к груди, сказала: « Они с моей родины, они совсем другие». Я тогда понял, что для неё значит разлука с родной землёй. Это постоянное нахождение в уже не существующей реальности: где и с кем жила.
Если от отца ко мне перешла любовь к литературе, как русской, так и белорусской, то от мамы–любовь к музыке, песне и рисованию, ибо она играла на гитаре и знала много песен, в том числе лагерных, красиво рисовала и этому учила меня. Если переехав в Белоруссию, я разговаривал на русском и коми языках, но вскоре коми язык забыл, то мама его не забыла. В домашней библиотеке было несколько книг на коми, которые она читала и перечитывала, а после с удовольствием пересказывала каждому, кого интересовало содержание этой книги.
Я в те далёкие годы детства ничего кроме плавсредств на реке, да иногда пролетавшего самолёта-«кукурузника » не видел. Но сегодня благодаря Интернету я узнал много из истории этой многострадальной земли. Я рад, что она возродилась и занимает не последнее место по развитию с иными регионами России. Я горжусь великой лыжницей Раисой Сметаниной и драматургом Николаем Михайловичем Дьяковым, по пьесе которого поставлена любимая народом музыкальная комедия «Свадьба с приданным». Мне приятно ощущать, что живу на белорусской земле, откуда мои корни по отцовской линии, где живут мои родные и близкие люди. Земля, которую люблю и к которой отношусь с уважением. Но при слове Россия, сразу перед глазами предстают рабочий посёлок и город Сыктывкар – колыбель моих снов детских. Поэтому, кто бы, что не говорил, а у меня две родины – Белоруссия и Коми Республика.