Страсти по Павлу

               


Оля так влюбилась в Пашку, что себя не помнила!
Просто смотрела бы на него и смотрела, не отрываясь и ничего не требуя взамен. Просто бы он позволял любить себя и быть всегда с ним рядом.
Так ведь, если честно, то было в кого. Пашка худой, стройный, чернявый. А глаза синие до невозможности. А руки… Когда Оля смотрела на его руки, крепкие, волосатые и перевитые жилами, то в самом низу живота у неё холодело, и её слегка подташнивало. Так, наверное, и «летают бабочки в животе», так это называют, когда хотят покрасивее высказаться.
Но Оля покрасивее не хотела, а просто любила его, как могла, как умела.
Сама-то Оля даже не знала, красива ли она. Никто ей просто ещё об этом не говорил. Один раз только, когда ей 18 исполнилось, мать сказала, примеряя на неё новое, ко  дню рождения купленное платье: «Дочк, да ты ничего у меня, справненькая…» Это она Оле ответила, которая вертелась перед зеркалом и себя там рассматривала, а потом спросила: «Мам! А я красивая?..»
А потому, когда Пашка сделал Оле предложение, то она чуть сознание не потеряла от счастья – сразу согласилась. И своё «Да!» не сказала, не воскликнула, а просто проорала ему в лицо, а потом кинулась к нему на шею и начала целовать, целовать, целовать!..
Пашка был не из их города и жил в общежитии. Но жилищный вопрос Олю не волновал. Почему? Да потому что у них с матерью квартира была. Двухкомнатная.
После свадьбы, не очень скромной, но и не сказать, чтобы ах, сразу же перебрались к Оле. Матери Пашка нравился. Против того, чтобы зять пришёл к ним жить, она ничего не имела. А потому он и пришёл. И стал жить. То есть,- стали. Они. Все. Втроём…
О том, что буквально – «втроём» - Оля узнала довольно скоро. Месяца через два после свадьбы она  раньше обычного вернулась с работы, потому что их лабораторию закрыли на два часа раньше на плановую дезинфекцию.
Оля вошла в прихожую и прямо с порога, в приоткрытую дверь материной комнаты, увидела их вместе. В постели…
Тогда она потихонечку вышла снова в подъезд и тихо прикрыла за собой дверь. Пошла, села в сквере, недалеко от их подъезда на скамейку с проломленной спинкой. И так просидела и прокурила эти самые два часа, чтобы прийти и сегодня вовремя. А потом вытерла слёзы, сопли, поправила макияж и пошла домой.
В этот вечер всё было как обычно…
Оля в Пашкиной измене не винила никого – ни мать, ни Пашку. Потому что понимала, что это всё – жизнь. Мать в неполные тридцать осталась вдовой  с десятилетней Олей на руках. И старалась, когда её растила. Может, из-за неё и замуж так больше и не вышла: всё боялась, чтобы неродной отец ребёнка не обидел.
А Пашка? Ну, он же – мужчина. Настоящий. А истинным мужчинам и положено быть неверными своим жёнам, чтобы жёны их ими дорожили. А перед матерью Олиной он устоять просто не мог: она у Оли ух, какая красавица ещё, и  лицом, возрастом почти не тронутым, и  совершенно девичьей фигурой.
Так Оля себя уговаривала целую неделю, а потом и придумала выход. Они с Пашкой сняли квартиру, недорого, через Олину подругу. Олю даже немножко удивило то, что ни мать, ни Пашка особенно не сопротивлялись её решению: ну, снимать, так снимать.
Ещё через неделю Оля с мужем в новый их дом на другом конце города переехали. И она решила, что жить теперь они будут по-новому.
Так и случилось. Пашка с матерью, впрочем, как и сама Оля, почти не виделись. Но внутренним чутьём влюблённой женщины Оля вскоре опять почувствовала, что Пашка снова не один. Уже через месяц поняла, что новым объектом внимания её ненасытного мужа стала хозяйка, которая им квартиру сдавала. Здесь они и встречались, пока Оля была на работе.
А потому через неделю с той квартиры они съехали. И Оля опять не стала устраивать скандала ни Пашке, ни его пассии. Только, когда ключи той отдавала, не вытерпела и прошипела, глядя прямо в глаза: «Не отстанешь – кислотой оболью…» Та только испуганно захлопала ресницами, дешёвой тушью крашенными, в ответ.
Пашка делал вид, что ничего об этом коротком  «диалоге» не знает.
Куда спрятать своего драгоценного от хотевших его женщин, Оля вскоре опять придумала. Они уехали жить в деревню, где от бабки у Ольги оставался очень крепкий и очень пригодный для жилья дом.
Оля работать пошла  технологом на местный молокозавод, и Пашке, шофёру, работа нашлась очень быстро.
И опять зажили они по-новому. Оле в какое-то время даже показалось, что Пашка наконец-то успокоился. Не чувствовала она рядом с ним присутствия другой женщины. И так с полгода, наверное, было. Оля даже стала терять бдительность.
Как вдруг начала чувствовать какую-то маяту в муже. Говорить стал меньше и тише. Смотрел на неё, а сам будто бы за неё заглядывал. По этому по всему и ещё по разным там мелочам поняла Оля, что появилась на её пути новая соперница. А когда узнала, кто это, то словно бы надсадилась, надорвалась. Доярку с фермы, Верку, которая ни одного мужика мимо не пропускала, лишь бы в штанах был, Пашка на своём грузовике увозил куда-то в поле. И через два часа они возвращались с синими-пресиними глазами.
Оля дождалась удобного случая, когда Верка пришла к ним в лабораторию с пробой молока, взяла банку из её рук, поставила на стол, а сама  свои руки ей на плечи положила, прямо в глаза глянула и только и сказала: «Неужели думаешь, что отдам его и ты живая останешься?»
В этот же день Верка на ферме рассчиталась и уехала к тётке в город жить.
Но… «недолго музыка играла»…
Однажды Оля прямо в середине дня ушла с работы, словно бы ей кто подсказал, что Пашка опять безобразничает. И безобразничает дома.  Снова – в их общем доме. В бабки её доме.
Она даже выяснять не стала – с кем…
А просто подошла к дому, замкнула снаружи двери на ключ. Потом обошла весь дом снаружи и все ставни позакрывала. Затем из Пашкиного грузовика, что он прямо на дороге возле дома бросил, взяла канистру с бензином и опять дом по периметру обошла,  щедро поливая из канистры его стены.
И подожгла…

Когда полыхнуло по-настоящему, Оля отошла, села на подножку грузовика и стала полицию дожидаться…


04.04.2016