Колькин обман или Великая тяга к знаниям

   
Из воспоминаний отца о своём детстве

 Колька проснулся оттого, что рубаха на спине у него отсырела. Видно кто-то из маленьких поленился сбегать на двор. Так и есть. Справа от него, поджав коленки и выгнув дугой худую спинку с прилипшими к холщовой рубахе ржаными зёрнами, похрипывала во сне простуженная Катька. Колька нагрёб от печной трубы несколько горстей тёплого зерна, чтобы Катьке было теплее, и спрыгнул с печи на земляной пол.
       Рожь сухим мелким дождём посыпалась с его разгорячённого тела. Страшно хотелось пить. Он нашёл в полутьме ведро и сладко отхлебнул из него, пару раз царапнув по жести зубами, потом вытер подбородок рукавом и, на цыпочках прокравшись к двери, сунул ноги в огромные валенки без задников. Валенок у ребятни было три пары на пятерых. Когда двое старших ходили в школу, малые гуляли в оставшейся паре по очереди.
       На дворе было сыро и туманно. Белесый месяц зарылся одним краем в заснеженную крышу Маврушиного дома. Деревенская ведьма – Мавра, а почтительно – Мавруша, наверное, в этот поздний час уже ходит по срубу колодца, распустив по плечам чёрные волосы, или, не дай Бог такого, едет домой с хутора верхом на каком-нибудь запоздалом ходоке, возвращающемся из города с покупками.
– Ну конечно. Глядите! Дверь у Мавруши настежь. Тётка Клавдия сказывала, что и на нашем бате Мавруша как-то прокатилась, когда он, подвыпивши, возвращался со свадьбы из соседних Митенок. Бррр... Страшно.
       Колька ещё раз коротко глянул в чёрный прогал Маврушиного жилья и, задком, задком протиснулся в избу.
       Батя, ещё когда был жив, крепко-накрепко наказывал им с Катькой никогда не поворачиваться к нечистой силе спиной.
       В два прыжка Колька оказался на печке, потихоньку растолкал ребятишек, забрался в самую середину и, зарывшись в тёплую шершавую рожь острыми локтями и коленками, сразу заснул.
       Наутро в школе у него нестерпимо разболелась голова. Учительница что-то рассказывала, расхаживая между столами, то поднимала руки кверху, то разводила их в стороны, но о чём она говорила, Колька не слышал. В голове у него шумел лес, со скрипом колыхались деревья: туда – сюда, туда – сюда. И вот уже сам Колька раскачивается на одном из них: вверх – вниз, вверх – вниз:
– Того и гляди упадёшь!
       Колька вцепился побелевшими пальцами в крышку стола, с трудом поднялся, но тут же медленно начал сползать мимо лавки на пол. Ребята повскакивали со своих мест:
– Колюня упал! Катерина Алексеевна, Колюня...
       Учительница подняла мальчика с пола и унесла в свою комнату. Он весь горел.
       Пять дней Колька жил у Катерины Алексеевны, при школе. Учительница давала ему горькие порошки, сидела возле него по ночам, положив прохладную руку на разго-рячённый лоб, и думала: «Почему за мальчиком не приходят родители? Почему его до сих пор не хватились?»
       На шестой день, когда больному стало лучше, она кое-как запрягла в сани Одрицу, пришкольную хромоногую кобылку и отправилась в Колькину деревню.
       Родная тётка её ученика, Клавдия, встретила учительницу холодно:
– Не хватились, говорите?! Не знаем, за кого уж и хвататься! У меня своих четверо: малых трое, и грудной – на руках. Да вот ещё сеструха, Нинка, двоих подкинула.

          Как её мужик по-пьяни помер, так Кольку с Катькой бросила и в город подалась на заработки. Обживусь, говорила, детей к себе заберу! Да вот уж скоро год, как «обживается» – ни весточки от неё, ни денег! А у меня «сродные» – редко сыты бывают. Не хватились, говорите... Так, может, он, Колюня-то, мамку свою пошёл в городе искать, большой уж – двенадцатый годок пошёл! А может статься, и пропал где... Бог дал – Бог взял. А и приберёт Господь сиротку, – и ему, да и нам всё полегче будет, авось до весны дотянем. А ты, училка, если такая сердобольная, может и Катьку, сестру его, себе возьмёшь? Вон, совсем хворая стала, с печи не слезает, всё кашляет...
        Учительница молча завернула Катьку в лоскутное одеяло и, расстегнув пальто, прижала худышку к себе. Уже из-за закрытой двери донеслось:
– Одеялку-то потом верните, будьте добреньки!
        Так Катька поселилась вместе с братом в маленькой комнатке учительницы. Екатерина Алексеевна (Кателина – так смешно звала её Катька) сразу стала хлопотать об устройстве ребятишек. Не сумев разыскать в городе их мать, она вскоре определила девочку в дом малютки, а Кольку (по его настоятельной просьбе) в открывающийся в этом году районный интернат, ведь он заканчивал «четырёхлетку», и ему надо было продолжать ученье.
         А учился Колька хорошо, с удовольствием, и книги страсть как любил читать! У дядьки Прокопа, Мужа Клавдии, книг было к удивлению много. Правда, они все были про страшное – про чертей, про вурдалаков, про трупы в сундуках... Но среди них и хорошие книги попадались.
         Как и где Колькин дядька пристрастился к чтению, никто не знал, но из каждой поездки в город в избе оседали две-три книги по его вкусу или те, что ему удалось достать по случаю или получить в придачу. Дядька быстро «проглатывал» их и сваливал в большую пыльную кучу между сундуком и кроватью.
         Прокоповы книги Колька читал не один, а с Венькой, двоюродным братом. Неделю назад этот Венька с батькой уехал в город, но не сегодня-завтра должен был вернуться.
         Обычно ребята зажигали ночью коптилку и, сев рядком, допоздна зачитывались очередной книгой, по очереди перелистывая страницы. Случалось, дочитав до какого-нибудь уж очень страшного места, они, прижавшись друг к другу, начинали орать со страху.
          За спиной тёмное окно, впереди – чёрная дыра под печкой, а в углу, над книгами, уже начинает подниматься пыль. И что-то лохматое, серое будто выкарабкивается из-за них, хватаясь когтистыми пальцами за замшелые позеленевшие переплёты. 
          Услышав первый же вопль, Венькин отец нехотя слезал с кровати. Заглянув с ухмылкой в книгу, он задувал коптилку и, схватив пацанов за вихры, пинками водворял их на печку.
          Больше всего братья любили книги по истории и географии. Им было интересно, как жили люди раньше и как живут теперь: с кем воюют, чем занимаются, что едят... Что едят? – для них не было праздным вопросом. Голод донимал их постоянно. Поэтому с особым интересом они читали в книгах те места, где описывалось, что господам подавали на стол. Оба мальчика при этом часто сглатывали слюну и потом, на печке, уже засыпая, жевали с голоду прелые колючие зёрна.
          Когда Венька вернулся из города, он сразу прибежал к брату. Колька встретил его в новой рубахе, подстриженный в кружок и немного важный:
– А меня в интернат определили, так что буду учиться в пятом! Ты вот тоже хотел... Да ведь, разве Клавдия отпустит? Скоро весна. Работы будет по горло. Да и не примут тебя... Туда берут, у кого родителей нет. Наша-то мамка, видать, померла в городе, или прибили... А твои-то – живы-живёхоньки, а коли так – ни за что не возьмут!

         Венька заметно погрустнел. Господи, как ему хотелось учиться! Он бы всё на свете отдал, только бы уехать с Колькой в город, да ведь ничего не поделаешь – он старший из ребят в доме, командир по вытиранию носов. Венька горько улыбнулся:
– Подвезло Кольке! Надо же, как подвезло!
– Я тебе книги из города присылать буду – пообещал Колька – Прочитаешь и вернёшь, никто и не хватится. Дед Егор, лавочник, два раза в месяц за товаром ездит, с ним и посылать буду! Все, какие будут – до одной пришлю!
          На утро понедельника был назначен отъезд. Когда Колька и учительница с Катькой на руках уже сидели в санях, из-за угла читальни опрометью выскочил Венька и, запыхавшись, сунул брату за пазуху кусок ржаной лепёшки.
– Счастливо! – буркнул он и сразу отвернулся.
– Плачет... – подумал Колька.
Лошадь тронула, и сани покатили.
          В интернате было светло и чисто. Ребят свели в баню, постригли наголо, переодели и только потом накормили. На обед давали гречневую похлёбку и пшённую кашу на сале. На третье был компот. Колька вытащил из стакана кружочек яблока и две вишни, завернул это богатство в обрывок тряпицы  и спрятал в карман для сестрёнки: 
– Найдём этот дом малютки, никуда не денется!
          К вечеру всех пятиклассников собрали в большой холодной комнате для переклички. Директор выкрикивал фамилии, а ребята на разные голоса отзывались:
– «Я!» или «Тут я!» или просто – «Тута!»
         Колькина фамилия значилась в самом начале списка.
– Авдошин! – прочёл вслух директор.
– Есть! – по военному выкрикнул Колька и сам удивился, как звонко это у него получилось.
          Перекличка затянулась надолго. Наконец, директор назвал последнюю фамилию:
– Веденеев…
На неё никто не отозвался.
– Веденеев! – ещё раз повторил директор, и тут Колька, сам не зная почему, вдруг не своим, сразу осипшим голосом, соврал:
– Я!
Директор внимательно посмотрел на него через головы впередистоящих и ласково подозвал:
– Иди-ка сюда, братец! А почему сразу не отозвался?
        И тут Колька опять соврал. Ему даже показалось, что это не он, а кто-то другой, кто всю перекличку стоял за его спиной и нетерпеливо подталкивал его в плечо, вдруг выпалил Венькиным голосом:
– Вы мою фамилию неправильно назвали! Не Веденеев я, а Вохромеев! – уже уверенно выпалил он Венькину фамилию!
        Директор поправил что-то в своих бумагах и рядом с последней фамилией поставил карандашом маленький крестик.
– Ну, что ж, поздравляю. Все вы приняты! – широко улыбнулся он и прихлопнул по своему кожаному портфелю мягкой пухлой ладонью.
          Когда дети разошлись по спальням и, наконец,  задремали, Колька уже знал, что ему делать. Он бесшумно оделся в темноте, соорудил под одеялами на своей и соседней кровати кукол из чужих зипунов и вещмешков и незаметно выскользнул за ворота интерната.
– До деревни – двадцать семь вёрст, и обратно – столько же! Но это – если по дороге, а если напрямик, через старый мост и кладбище – вдвое ближе! – прикинул на пальцах Колька.
          Пол ночи он бежал, изредка останавливаясь, чтобы выковырнуть снег из дырявых задников валенок (Новые обещали, но ещё не выдали). Иногда он садился на пень или поваленное дерево и, жадно похватав снег с ладоней  пересохшими губами, принимался бежать снова. Когда силы его уже были на исходе, впереди, в ясном свете луны, неожиданно показалось кладбище. За полуразрушенным мостом, что, чернея, нависал над рыхлой шугой уже проснувшейся речки, то там, то тут виднелись частые тёмные кресты.
        Усталость вдруг мгновенно исчезла, и то место, что она занимала в маленьком, разгорячённом от напряжённого бега тельце, теперь занял холодный липкий страх.
          Перед мостом Колька остановился.
– Если в обход, не успеть нам с Венькой к утру! – едва успел подумать он, уже ступая на мост. Доски скрипнули. Мальчик поскользнулся и уцепился обеими руками за обледенелое бревно.
           Так, на четвереньках, стараясь не глядеть вниз, в просветы между редких прогнивших досок, он и переполз на ту сторону и, не передыхая ни минутки, кинулся бегом по кладбищу.
– Вот уже последний поворот, а там – церковь, а за ней – деревня, там не страшно! – задохнулся Колька, и тут он увидел прямо посреди подтаявшей тропки… – покойника!
           Ноги сразу стали ватными. Он чуть было не сел на снег. Но повернуть назад было ещё страшнее... Ведь тятька говорил как-то, что покойник хватает только сзади, когда от него побежишь, а если идти на него, не закрывая глаз, то он обязательно посторонится и тебя пропустит. Колька, всё ещё дрожа, старательно выпучил глаза и на мягких, подгибающихся ногах медленно двинулся вперёд...
          Покойник стоял посреди тропы, как ему и положено, – в белом веночке и в саване, растопырив локти и уставив на Кольку круглые пустые глазницы. Когда до мертвяка оставалось не больше трёх шагов, Колька не выдержал и закрыл глаза. Шаг, ещё шаг... И он, обомлев, повис на деревянном кресте!
– Крест! Крест! – мелькнуло в сознании, как молния  –  обыкновенный крест, в веночке, с лентами...
         Видно недавно на тропке кого-то схоронили, не лезть же по зиме в сугробы...
– Фу ты... – облегчённо выдохнул он – Надо ж так обознаться!
         Колька, наконец, перестал обнимать крест, отступил от него на шаг, пригляделся, и вдруг удивился сам себе:
– И с чего я его – за покойника принял? Ведь и не похож совсем...
          Потом он, уже почему-то не торопясь, дошёл до тёткиного дома, потихоньку разбудил Веньку, вытащил его на улицу и там обстоятельно рассказал ему обо всём случившемся на перекличке в интернате. Венька спросонья сначала ничего не понял, а когда до него дошло, ужасно обрадовался!
– Есть Бог-то! Знаешь, как я просил, знаешь?.. – неожиданно всхлипнул он – Не отпустили! Плевать им на меня... Всем плевать! Ни с кем не простившись, он быстро собрался. И ребята, теперь уже вдвоём, вышли в ночь! Кольку от волнения и усталости немного знобило, а Веньку радость так и толкала под пятки!
          Перед воротами кладбища Колька вышел вперёд:
– Там, на дороге, крест новый стоит, на покойника страсть как похожий, так ты, гляди, не испугайся! Не испугаюсь, блеснул под луной зубами Венька, только бы успеть...
– Успеем! Утром книги выдавать будут! А койку я тебе рядом занял, так что вместе будем! – добавил Колька, облегчённо вздохнул, и, наконец, широко улыбнулся, во весь рот!