Прощай топчан. Соседушки. Часть Х
НИЧТО НЕ ЗАМЕНЯЕТ СТАРОЙ ДРУЖБЫ
Ну вот, читатели, пришло время рассказать и о моей судьбе. Многое я разделила со своими соседушками и в горе, и в радости. Никого из них не осуждала, всех жалела и молилась, как за родных. Надеюсь, и меня они помнят.
Муж мой Рахим уже был доктором наук, когда в Академии прошла волна сокращений. До выхода на пенсию оставалось всего три года, но его отправили досрочно. Аргументы привели убедительные - нужны молодые кадры. Докторскую диссертацию муж защищал в Москве. Написал друзьям о ситуации, просил помочь с любой работой.
Через некоторое время стал собираться в Москву. Я расстроилась от предстоящей разлуки, но он меня успокаивал:
- Зульфия, милая, ты же пенсионерка, но трудишься до сих пор. И я не привык лежать на диване. Негоже в мои годы бездельничать. Обязательно найду хорошую работу, а потом и тебя к себе заберу.
- Не могу перечить, но я врач и убеждена, в наши годы менять климат опасно. Хотя, если решение принято, отговорить не смогу, - ответила я.
- Дочка Фатима уехала с мужем в Германию – этого ты сама хотела. Она там и лучшее медицинское образование получила, и счастье своё нашла. Хотя и далеко живёт, но в гости к нам приезжает. А сына Фарруха – отличника и медалиста мы с тобой отправили в Московский университет имени Баумана. К нашей радости, по окончании его оставили на кафедре, готовится докторскую защищать. Жаль, что живёт в Подмосковье, а то бы я у него устроился. Ничего, буду в выходные навещать, - убеждал меня Рахим. И грустно добавил:
- А вот тебе будет трудно, одна остаёшься. Мы впервые расстаёмся, может быть, надолго. Но не тужи, ты обязательно приедешь ко мне, и мы будем вместе.
Мы предполагаем, а Бог располагает. Рахим в Москве через друзей нашёл работу. Но какую? Устроился вахтёром в престижном многоэтажном доме. На этаже у него было крошечное отдельное помещение с удобствами.
В наших телефонных разговорах муж убеждал, что всё сложилось удачно. Жильцы сразу полюбили интеллигентного дядю Рахима, сожалели, что доктору наук, археологу приходится заниматься не своим делом. На что он отвечал стихами:
Очерёдность есть во взлёте и падении,
Даже сидя на луне, ты смотри на землю.
И с улыбкой добавлял:
- Любую работу надо не бояться и уважать. Я вот у себя в Академии наук Таджикистана в последнее кризисное время зарплатой не мог похвалиться. А здесь получаю в три раза больше. На всё хватает, и даже жене посылаю. Сын и дочь жалеют меня за вахтёрскую должность, убеждают о себе подумать и отдыхать. А я же советской закалки человек – до пенсии буду работать!
Уезжал мой Рахим в Москву летом. До холодов никаких проблем со здоровьем у него не было. А зимой началась эпидемия гриппа и он подхватил вирус. Лечился, но болезнь дала тяжелые осложнения. И сильный кашель доктора никак не могли остановить.
Фаррух написал мне об этом и попросил приехать.
Мы в Душанбе тоже мучились этой зимой. Наш трансформатор украли «со всеми потрохами». А новый найти в холода было невозможно.
Видя, как соседи каждый день срубают деревья и жгут костры, Григорий Семёнович просто слёг. Сердце его разрывалось на части, но он понимал, людям и особенно детям без тепла не выжить.
Я зашла к Григорию Семёновичу проведать его и попрощаться. Но, увидев его состояние, не стала говорить о поездке. Он был совсем плох.
- Знаю, собираешься к мужу, - тихо начал дядя Гриша. - Это хорошо. В Москве условия для жизни полегче. Здесь тоже, думаю, наладится, но я уж не доживу. Всех похоронил – и молодых и старых. Бог меня столько лет хранил для чего-то. Нет Фархада, Ширин, Матрёнушки, бибиджон, молодых парней – сыновей Соро в цинковых гробах привезли. А сколько соседей уехали. И как они там?.. А я всё живу. Видать, пришло и моё время.
- Не говорите так, дядя Гриша, а как же я? Вы же мне духовный отец, самый близкий человек. Даже не думайте об этом, я Вас не отпущу! – заглушая боль, сказала я.
Руки у него были холодные. Но он смог закончить разговор:
- Вчера увидел, доски с нашего топчана стали жечь - как будто меня жгли. Он был для меня бессловесным другом.
Я закусила губы, чтобы сдержать слёзы, и бессознательно бросила взгляд в окно. Со своими житейскими проблемами, выходит, и не заметила эту картину с топчаном. Сердце защемило. Григорий Семёнович дрожащей рукой взял мою руку и как всегда, без единой поправки процитировал своего любимого Ремарка:
- «Ничто не заменяет старой дружбы. Годы не прибавляют друзей, они их уносят, разводят по разным дорогам, время испытывает дружбу на разрыв, на усталость, на верность. Редеет круг друзей, но нет ничего дороже тех, что остаются».
Посмотрел на меня угасающим взором и добавил, прощаясь:
- Я со спокойным сердцем ухожу, Зульфия родная моя. Пока ты есть, значит кто-то будет помнить обо мне. Значит я буду жив в сердцах в моих друзей. Не забудь про мою просьбу.
Помнишь, на русском кладбище я рассказал тебе о надгробном камне, который мне выделили от комитета ветеранов войны. Надпись я там сделал: «Здесь лежат старик и горе». Вот и похорони со мной моё горе, не отпускай его гулять по свету. На камне моём надо будет поставить лишь дату смерти. Ты обещала.
И всё… Я сидела около моего верного друга и не плакала. Знала, что ему это бы не понравилось…
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
Сидела долго. Только через какое-то время, пришла в себя и увидела на столе нотариальный документ – дарственная мне от Григория Семёновича на его квартиру. И записка:
Милая Зульфия!
Только ты сможешь сохранить всё, что мне дорого в этой квартире.
И память о том, что происходило здесь за многие годы, которые
подарил мне Бог. Старые фотографии, документы – кому они нужны?
А тебе я думаю, будет интересно иногда разглядывать их и вспоминать
свою тётушку Матрёну, и строгого, но справедливого солдата,
израненного войной и жизнью Григория Семёновича.
Я знаю, что ты помнишь мою последнюю просьбу. Меня будут
хоронить, как одного из последних ветеранов и инвалидов Отечественной
войны. Будут почести. Будут и "интересы". Никого не пускай в
квартиру, сейчас забирают и даже крадут награды. Ты их сдай в Музей
боевой славы, оформив всё, как положено.
Прощай, Зульфия, и помни.
Твой Гри Горе.
Рыданья вырвавались из меня и слёзы хлынули потоком. Я потеряла своего самого близкого наставника и друга. Оказывается, так много накопилось внутри. О небо! Такого правильного и честного человека больше нет и родиться ли ещё подобный на свете?
На мои вопли стали собираться соседи. Мужчины решили утром поехать в Совет ветеранов, чтобы организовать митинг на похоронах.
Утром оказалось, что из-за обильного снега и холода в Совете ветеранов никого не было. Пришлось хоронить нашего дядю Гришу без почестей.
- И не надо! - Подумала я. - Всю жизнь он был скромным человеком, а почести ему сам Бог послал: снег большими белыми хлопьями летел с неба, прощаясь с ним.
Мы поехали на автобусе на русское кладбище – по белым от снега дорогам. Все молчали: из старых соседей уже никого не осталось, а новые так и не сблизились с нами – первыми жителями этих домов. Только Зарриночка, дочь Фархада и Ширин, тихо плакала. Мы с её мужем понимали, какая была для неё эта потеря. Я обняла её, прижала к себе. И она зашептала:
- Дедушка Гриша в последнее время мне и маму, и папу заменял. Я каждый день приносила ему горячее, чтобы он кушал, чай заваривала. Холодно было в квартире, а я свечи зажгу и дедушку стёганным свадебным халатом мужа укутаю. Он мне гладил руки, и, улыбаясь, говорил:
- Ну что, плод сказочной любви, никто тебя не обижает? Если, что, рассказывай, я за тебя любого в бараний рог согну!
- Как теперь без него? И двор пустой, и от топчана один скелет остался. Как-будто вместе и ушли, - простонала Заррина.
Тут меня, как горячей водой ошпарили. Я встала и выдала соседям, показывая на гроб:
- Вот, кто сажал деревья, облагораживал двор, строил беседку и поставил топчан. Мы все - ваши соседи под его руководством сотворили ту красоту. Я всё понимаю, холодно, детям нужна горячая пища, но как же вы без общего согласия разобрали топчан?
- Не убивайся, - сказал грузный сосед, сидящий рядом с шофёром, - летом большой навес построим на замену.
Я замолчала, не хотела в такой день раздоры устраивать.
И всё-таки мы похоронили Григория Семёновича с почестями. Нас ждали его друзья-ветераны. Несмотря на холод, узнав о случившемся, старики собрались на кладбище. Слов было мало, но каких! Искренне и с большим чувством каждый говорил о дяде Грише только, как о герое и человеке с большой буквы.
А я, не скрываясь, горько плакала. Понимала, что потеряла друга, без которого жизнь теперь будет без особых красок...
КАК ЖИТЬ БЕЗ ТЕБЯ?..
На другой день после похорон на небе уже сияло солнышко. Я поспешила в ветеранский комитет, обговорить вопросы о надгробном камне. Меня приняли хорошо. Сказали, что камень будет готов завтра, но ставить его пока не рекомендовали - земля была сырой. Я согласилась.
Вернулась в свой двор и впервые за эти дни взглянула на топчан. Осела прямо на талый снег - так мне стало плохо. Поднялась через силу вся мокрая, подошла к обезображенному голому скелету. Вот что осталось от топчана. Подумала, это не к добру…
Я смотрела на железные ножки топчана и вспоминала, как перед каждой зимой Григорий Семёнович со всеми соседями проводил хашар – субботник, накрывая доски брезентом, и крепко завязывая с четырёх сторон. Соседние дворы завидовали, как долго живёт наш топчан. А дядя Гриша советовал:
- Надо беречь любую вещь, и тогда она тебе послужит. Всё на свете взаимосвязано: бережёшь близкого – ответит любовью, бережёшь природу - ответит вкусными плодами и красотой, бережёшь себя – дольше живёшь.
С последним утверждением я была не очень согласна, ведь фронтовик наш себя совсем не берёг. Мне врачу известно было, какие боли у него от осколков. Но его доброта к чужим людям – к нам соседям, давала силу на долгую и значимую жизнь. Да и нелёгкая судьба сильно закалила Григория Семёновича.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть этот скелет от нашего топчана, и пошла к себе. Стала звонить мужу, рассказала обо всём. Он очень расстроился, и вдруг страшно закашлялся до хрипов. Как врач я поняла, надо спешить увидеться. Обещала купить билет на ближайший рейс и прилететь.
В Москве меня встречал сын Фаррух с невесткой и сообщил, что папу вчера положили в больницу. Из аэропорта я сразу поехала к мужу. Рахим лежал под капельницей, осунувшийся, похудевший, ни кровинки в лице. Испуг сжал моё сердце, но показать этого было нельзя. Попросила историю болезни, просмотрела снимки рентгенографии и поняла, как всё серьёзно. В правом лёгком затемнение, расширение бронхов, а в плевральных полостях собиралась жидкость. Температура стабильно была высокой. Врачи не надеялись на благоприятный исход. Но мой Рахим с надеждой и радостью смотрел на меня.
- Зульфияджон, ты приехала, моя родная? – спросил он тихо, тяжело дыша.
- Надо бы раньше вырваться. Всех в Душанбе лечила, а о тебе забыла. Прости, мой дорогой, - грустно улыбаясь, ответила я.
- Я сам виноват, не послушался тебя, вот и не рассчитал свои силы. В такие годы надо дома жизнь доживать, - оправдывался он.
Мне хотелось кричать, за что меня так испытывает небо? Ненавижу слово гастарбайтер!
Решили везти Рахима домой: пусть увидит ещё раз родные места. Сын организовал всё необходимое для более комфортного перелёта, и его жена хлопотала не уставая.
В самолёте всю дорогу Рахим не отпускал мою руку. Обещал больше не оставлять меня. Вспоминал молодые годы, Григория Семёновича и любимый топчан соседушек.
Мы приехали в Душанбе поздно вечером и, не мешкая, направились к моим однокурсникам пульмонологам, дежурившим в отделении. Рахима готовы были положить в интенсивную терапию. Но подруга посоветовала забрать умирающего домой.
Я послушалась её, и мы поехали к себе. Наутро муж попросил показать ему двор, как будто хотел попрощаться. Мы с сыном взяли его под руки и повели подышать весенним ветерком, насладиться первыми яркими лучами солнца.
- Скоро весна, - сказал Рахим. - Дожить бы до неё...
- Вместе доживём! – успокаивала я мужа.
Мы одновременно посмотрели в сторону, где был топчан. А там даже металлической основы уже не осталось. Зато у новых соседей появились ограждения для палисадника.
От жуткого зрелища Рахим расстроился и захотел домой. Он лёг на диван, и уже больше не поднялся.
Хоронили его тихо: приехали родственники, да несколько коллег из академии. А из старых соседей никого не осталось. Только верная Лола примчалась из другого микрорайона, где они с мужем-поэтом получили многокомнатную квартиру. Мы плакали, не стыдясь друг друга. Прощались с прошлым, с молодостью, с воспоминаниями. Я читала строки из Мирзо Турсунзаде, которые отражали моё состояние:
Если б сердце плавилось от слез,
У меня б расплавилось оно.
Будь слезам дано смывать жилища,
Стала бы бездомною давно.
А Рахима я похоронила по нашим обрядам, на русском кладбище, земля-то одна. Рядом с мамой, недалеко от могил Григория Семёновича и бабушки Матрёны.
Лола пришла ко мне на годовщину памяти мужа. Мы обе чувствовали, что это наша последняя встреча.
- Зульфия, что собираешься делать? – спросила подруга.
- Уеду к сыну. Двор стал чужим, нет моих любимых соседей. Две квартиры – свою и дяди Гриши продам. Только самое памятное заберу, и куплю рядом с детьми квартирку в Подмосковье. Приезжай ко мне, Лола – тюльпан ты мой. Там красивые места, рядом лес. Мы поставим маленький топчан, будем пить чай, вспоминать свою молодость.
Не осталось теперь таких дворов, какие были прежде, подумала я. А ставших родными людей, что жили рядом, моих милых соседушек и найти нынче трудно.
Прощалась я со своим двором, как с близким другом, которого теряла навсегда…