Спектакль по пьесе идет в петербургском театре "Комедианты" девятый год.
А.Чехов
В ПАРИЖ!..
водевиль А.Образцова
по ранним рассказам А.Чехова
Действующие лица
Петр Федорыч, его превосходительство
Марья Денисовна, его жена
Иван Алексеевич, председатель
Миша Бобов
Лёля
Дездемонов, чиновник
Брындин, чиновник
Соусов, чиновник
Стручков, чиновник
Грязнов, чиновник
Лампадкин, чиновник
Зина
Юлия Васильевна
Брюнет
Лукинишна
Маша
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
1 сцена.
Тьма. Во тьме вдруг слышится неистовый собачий лай. Цепной пес обрывает голос и цепь. Поэтому мягкие ласковые голоса двух пьяных звучат как музыка. Жанр происходящего соответствует событиям.
Брындин. Человек…есть прах, мираж… Петр Федорыч – его превосходительство, но и он пепел. Видимое величие его мечта, дым… Дунуть раз – и нет его!
Собака. Рррр…
Соусов. Нне понимаю… И она, эта четырехногая тварь… смеет рычать на человека? А?.. Первый раз в жизни слышу… Побей бог…
Брындин. Да нешто ей неизвестно, что человек есть венец мироздания? Ты погляди на нее. Никакого понимания в ответ…
Соусов. Я подойду к тебе, пес… Гляди вот… Ведь я человек? Как по-твоему? Человек я или не человек?.. Объясняй!
Брындин. Погоди, дай я ей объясню… Лапу!.. Лапу!.. Не даете? Не желаете?.. И не нужно… Так и запишем. А пока позвольте вас по морде… Я любя…
Собака. Рррр… Гав! Авав!
Соусов. Аааа… ты кусаться?.. Очень хорошо, ладно. Так и будем помнить…
Брындин. Значит, тебе плевать на то, что человек есть венец мироздания… царь животных? Значит, из этого следует, что и Петра Федорыча ты укусить можешь? Да?!
Соусов. Дай я ей объясню… Слушай, ты, пес! Перед Петром Федорычем все ниц падают, а тебе что он, что другой предмет – все равно? Так ли я тебя понимаю? Аааа…
Брындин. Постой, так стало быть, ты социалист?... Не-ет, ты не кусайся! Ты мне отвечай прямо! Ты социалист?
Соусов. Ты не так спрашиваешь. Дай я… А ты не кусайся! Тебя нормальным русским языком спрашивают… О чем я, то бишь?
Брындин. Насчет пепла. Дай мне его обнять, как брата по исчезновению… Пепел, брат собачка, он такой – дунул и нет его. Пфф. А для чего живем, спрашивается? Родимся в болезнях матери, едим, пьем, науки проходим, помираем… а для чего все это? Пепел! Ничего не стоит человек! Ты вот собака и ничего не понимаешь, а ежели бы ты могла… залезть в душу! Ежели бы ты могла в психологию проникнуть!
Соусов. Дай я ей расскажу о себе… Дай мне к ней припасть… Кусай, ладно… И правильно делаешь… Тебе кажется, что я, Соусов, коллежский секретарь… царь природы… Ошибаешься! Я тунеядец, взяточник, лицемер!.. Грязь!... Я гад!
Брындин. А Брындин кто? Не гад ли? Наушник, шептун… Ты думаешь, псина, что Егорку Корнюшкина не через меня прогнали? А?.. А кто, позвольте вас спросить, комитетские двести рублей зажилил да на Сургучева свалил? Нешто не я?.. Так что гад я, фарисей… Иуда!
Соусов. Дай мне… Подлипала я! Лихоимец и сволочь!.. Кусай, ешь! Никто отродясь мне путного слова не сказал… Все только в душе подлецом считают, а в глаза кроме хвалений да улыбок – ни-ни! Хоть бы раз кто по морде съездил да выругал! Ешь, пес! Кусай! Рви анафему! Лопай предателя!
Брындин. Не слушай его, песик! На меня кидайся! Так, именно так! Рви мордализацию! Не жалко! Хоть и больно, а не щади… На, и руки кусай! Ага, кровь течет! Так тебе и нужно, шмерцу!
Соусов. Где кровь? Кровь, действительно… Так. И меня до крови… Мерси, Жучка…или как тебя? Мерси… Рви и шубу. Все одно, взятка… Продал ближнего и купил на вырученные деньги шубу…
Брындин. И фуражку с кокардой тоже… Однако, о чем, то бишь, мы?.. так-с… Пора идти… Прощай, собачечка… шельмочка…
Соусов. На, куси меня на прощанье за ногу…
2 сцена.
Зажигаются два окна. За ними при свете двух ламп за столом сидят четверо.
Звук остановившейся коляски.
Голос Петра Федорыча Пересолина. Остановись, Гурий!
Входит его превосходительство Петр Федорыч. Он в недоумении.
Петр Федорыч. Неужели они до сих пор с отчетом возятся? Четыре их там дурака, и до сих пор ничего не кончили! Чего доброго, люди подумают, что я им и ночью покоя не даю. Пойду, подгоню их…
Петр Федорыч у дверей дежурной комнаты. За столом четверо: Дездемонов, Стручков, Соусов и Брындин. Их заливает зеленый свет ламп. Двое последних к тому же перевязаны бинтами. Они играют в карты. Петр Федорыч некоторое время в остолбенении от увиденного и услышанного.
Брындин. Как же ты это ходишь, черт голландский. Разве можно так ходить? У меня на руках был Дорофеев сам-друг, Шепелев с женой да Степка Ерлаков, а ты ходишь с Кофейкина. Вот мы и без двух! А тебе бы, садовая голова, с Поганкина ходить!
Соусов. Ну, и что бы тогда вышло? Я пошел бы с Поганкина, а у Дездемонова Пересолин на руках.
Стручков сдал снова и чиновники продолжают:
Соусов. Государственный банк…
Дездемонов. Два – казенная палата…
Брындин. Без козыря…
Стручков. Ты без козыря?? Гм… Губернское правление – два… Погибать – так погибать, шут его возьми! Тот раз на народном просвещении без одной остался, сейчас на губернском правлении нарвусь. Плевать!
Дездемонов. Маленький шлем на народном просвещении!
Пауза. Играют.
Петр Федорович (шепотом). Не понимаю!..
Соусов. Хожу со статского… Бросай, Ваня, какого-нибудь титуляшку или губернского.
Брындин. Зачем нам титуляшку? Мы и Пересолиным хватим…
Стручков. А мы твоего Пересолина по зубам… по зубам… У нас Рыбников есть. Быть вам без трех! Показывайте Пересолиху! Нечего вам ее, каналью, за обшлаг прятать!
Пауза. Играют.
Петр Федорыч (шепотом). Мою жену затронули! Не понимаю!!
Входит.
Немая сцена ужаса.
Чиновники встают и вперяют глаза в пол.
Петр Федорыч. Хорошо же вы отчет переписываете! Теперь понятно, почему вы так любите с отчетом возиться… Что вы сейчас делали?
Стручков. Мы только на минутку, ваше –ство… Карточки рассматривали… Отдыхали…
Петр Федорыч подходит к столу, берет карты…
Петр Федорыч. Какая чепуха… Здесь ведь все городские власти. Как вы это играете, интересно?
Дездемонов. Это не мы, ваше –ство, выдумали… Сохрани бог… Это мы только пример взяли…
Петр Федорыч. Объясни-ка, Стручков! Как вы играли? Я все видел и слышал, как вы меня Рыбниковым били… Ну, чего мнешься? Ведь я тебя не ем? Рассказывай!
Стручков (труся). Каждый портрет, ваше –ство, как и каждая карта, свою суть имеет… значение. Как и в колоде, так здесь пятьдесят две карты и четыре масти… Чиновники казенной палаты – черви, губернское правление – трефы, служащие по министерству народного просвещения – бубны, а пиками будет отделение государственного банка. Ну-с… Действительные статские советники у нас тузы, статские советники – короли, супруги особ четвертого и пятого класса – дамы, коллежские советники – валеты, надворные советники – десятки, и так далее. Я, например, - вот моя карточка, - тройка, так как, будучи губернский секретарь…
Петр Федорыч. Ишь ты… Я, стало быть, туз?
Стручков. Трефовый-с, а ее превосходительство – дама-с…
Петр Федорыч. Гм… Это оригинально… А ну-ка, давайте сыграем! Посмотрю…
Садятся играть. Брындин в стороне, уступив место начальнику.
Петр Федорыч. А вы что такие, в бинтах? Брындин? Соусов?
Соусов. Да это нас, ваше –ство, собака покусала… Цепной пес погнался… Шубу мне порвал…
Брындин. Просто бешеный!
Петр Федорыч. Моя Марья Денисовна что-то такое в газете прочла… Про бешенство… Но это не игра, Соусов! Так только сапожники играют!.. И в Париже, оказывается, доктор Луи Пастер открыл прививки от бешенства… Как же он физиономии-то вам накусал?
Брындин. Вот я и говорю, ваше –ство, - бешеный! Прыгнет на одного, потом на другого и все норовит за морду схватить!
Петр Федорыч. Видно, от вас изрядно пахло… Ты рассуждай, Соусов! Рассуждай! Когда Стручков пошел с надворного губернского правления, ты должен был бросать Ивана Ивановича Гренландского, потому что ты знал, что у него Наталья Дмитриевна сам-третей с Егор Егорычем! Ты все испортил!
Соусов. Виноват, ваше –ство… Это от робости перед вами. Сомлел.
Петр Федорыч. Я вот думаю, не иначе как собака действительно бешеная была! Такая у тебя игра!
Играют в молчании.
Соусов. Ну как же вы с Шепелева ходите, если знаете, что у меня на руках вы сам-четверт! У Дездемонова Рыбников с женой, три учителя гимназии и ваша жена, у Стручкова банковцы и три маленьких из губернской управы. Вам бы нужно было с Крышкина ходить! Вы не глядите, что они с казенной палаты ходят! Они себе на уме!
Петр Федорыч. Я с титулярного пошел, потому что думал, что у них действительный…
Соусов. Думал он!..
Играют в молчании.
Петр Федорыч. На этот раз ты все испортил! Я тебе сейчас докажу!..
Входят Марья Денисовна и Леля. Чиновники вскакивают.
Петр Федорыч (не замечая жены). Садитесь, господа, еще один роббер сыграем!
Марья Денисовна. Петр Федорыч! Что это такое? Я вас жду в театр, а вы здесь в карты режетесь?
Петр Федорыч. Увлекся. А вообще - здесь по твоей части. Посмотри на этих двух покусанных.
Марья Денисовна. Господа! Кто это вас? И почему вы такие зеленые?
Брындин. Собака, ваше –ство. Напала и – хвать, хвать. Вначале-то не больно, а наутро проснулись – болит.
Марья Денисовна. И вы так спокойно об этом говорите? Господа! А если эта собака – бешеная?
Соусов. Да, что-то она нас невзлюбила.
Марья Денисовна. Значит, бешеная. Господа! Езжайте в Париж!
Брындин. Может, она вовсе не бешеная… В Париж… Это как будто с печи свалиться.
Марья Денисовна. Да, так, вероятно, и придется сделать: отправить их в Париж. Пусть доктор Пастер сделает им прививки.
Соусов. В Пари-иж?.. Да что я там буду делать?
Петр Федорыч. Ну, в Париже, положим, такой вопрос не возникает…
Марья Денисовна. Да, вы поедете к Пастеру. Конечно, это немножко дорого будет стоить, - но что делать? Здоровье и жизнь дороже… И вы успокоитесь, да и мы будем покойны…
Соусов. Но мы и не волнуемся. Подумаешь, собака покусала. Собака это ведь не акула.
Марья Денисовна. Я сейчас поеду и поговорю с председателем Иваном Алексеичем. Думаю, что правление даст вам на дорогу… Со своей стороны я жертвую вам двести рублей…
Леля. Я даю пятьдесят.
Марья Денисовна. Прелестно. Господа! Что же вам нужно еще? Собирайтесь! А паспорта вам Петр Федорыч выправит.
Марья Денисовна, Леля и Петр Федорыч уходят.
Брындин. Сбесились, чудаки! В Париж! Ах, дурни! Добро бы еще в Москву или в Киев, а то – на тебе!.. в Париж! И из-за чего? Хоть бы собака путевая, породистая какая, а то из-за дворняги цепной! Скажи на милость, каких аристократов нашел: в Париж! Чтоб я пропал, если поеду!
Стручков. И не езжай. Залечат тебя там, Ваня.
Дездемонов. А по мне, так пускай едут. Потом что-нибудь расскажут.
Стручков. Да как же они расскажут, если их там залечат?
Дездемонов. Выходит, здесь им умирать? Если уж умирать, так лучше в Париже.
Стручков. Да что ж ты говоришь? Здесь тебя и в церкви отпоют, и мы за гробами-то пойдем. Поминки опять же. А в Париже? Кому они там нужны в Париже, мертвые трупы?
Дездемонов. Это еще нужно умереть сначала, чтобы тебя хоронили. А может и не умрут.
Стручков. Да как же не умрут? Ты на них посмотри.
Смотрят.
Брындин (дрогнувшим голосом). Что-то вы, братцы, рано нас хороните…
Соусов (весело). Знаешь что, Ваня? Поедем! Накажи меня господь, поедем! Ведь Париж, заграница… Европа!
Брындин. Чего я там не видел? Ну его!
Соусов. Цивилизация! Господи, какая цивилизация! Виды эти, разные Везувии… окрестности! Что ни шаг, то и окрестности! Ей-богу, поедем!
Брындин. Да ты очумел, Сережа! Что мы там с немцами делать будем?
Соусов. Там не немцы, а французы!
Брындин. Один шут! Что я с ними буду делать? На них глядючи, я от смеха околею! При моем характере я их всех там перебью! Поезжай только, так сам не рад будешь… И обберут и оскоромишься… А еще, чего доброго, вместо Парижа попадешь в такую поганую страну, что потом лет пять плевать будешь. Не поеду! Пусть лучше сбешусь, чем к пастору ехать!
Дездемонов. Да, теперь нам уже не до карт. Теперь надо ждать, чем все это закончится.
Стручков. Все бы у них было ничего, если б не Париж. Не жизнь, а малина. Все будут жалеть, в гости зазывать. Куда не придешь, везде закуска и выпивка, все деньги дают, но… Париж! За каким шутом вы туда поедете?
Брындин. Эх! Видно, не отвертеться! Не поминайте нас лихом! В Париж едем! Может, и не увидимся больше!
Рыдает. Его обнимают и все толпой уходят.
3 сцена.
На кушетке в доме Пересолина сидят Леля и Миша Бобов. Он с упоением смотрит на нее.
Миша Бобов. О, я постигаю вас! Ваша чуткая, отзывчивая душа ищет выход из лабиринта… Да! Борьба страшная, чудовищная, но… не унывайте! Вы будете победительницей! Да!
Леля. Опишите меня, Мишель! Жизнь моя так полна, так разнообразна, так пестра!... Но главное – я несчастна! Я страдалица во вкусе Достоевского… Покажите миру мою душу, Мишель, покажите эту бедную душу! Вы – психолог. Не прошло и часа, как мы встретились и говорим, а вы постигли меня всю, всю!
Миша Бобов. Говорите! Умоляю вас, говорите!
Леля. Слушайте. Родилась я в бедной чиновничьей семье. Отец добрый малый, умный, но… дух времени и среды… vous comprenez, я не виню моего бедного отца. Он пил, играл в карты… брал взятки… Мать же… Да что говорить! Нужда, борьба за кусок хлеба, сознание ничтожества… Ах, не заставляйте меня вспоминать! Мне нужно было самой пробивать себе путь… Уродливое институтское воспитание, чтение глупых романов, ошибки молодости, первая робкая любовь… А борьба со средой? Ужасно! А сомнения? А муки зарождающегося неверия в жизнь, в себя?.. Ах! Вы писатель и знаете нас, женщин. Вы поймете… К несчастью, я наделена широкой натурой… Я ждала счастья, и какого! Я жаждала быть человеком! Да! быть человеком – в этом я видела свое счастье!
Миша Бобов. Чудная! (Целует руку около браслета.) Не вас целую, дивная, а страдание человеческое! Помните Раскольникова? Он так целовал.
Леля. О, Мишель! Мне нужна была слава… шум, блеск, как для всякой – к чему скромничать? – недюжинной натуры. Я жаждала чего-то необыкновенного… не женского! И вот… подвернулся на моем пути богатый старик-генерал… Поймите меня, Мишель! Ведь это было самопожертвование, самоотречение, поймите вы! Я не могла поступить иначе. Я обогатила семью, стала путешествовать, делать добро… А как я страдала, как невыносимы, низменно-пошлы были для меня объятия этого генерала, хотя, надо отдать ему справедливость, в свое время он храбро сражался. Бывали минуты… ужасные минуты! Но меня подкрепляла мысль, что старик не сегодня-завтра умрет, что я стану жить, как хотела, отдамся любимому человеку, буду счастлива… А у меня есть такой человек, Мишель! Видит бог, есть!.. Но вот старик умер… Мне он оставил кое-что, я свободна, как птица. Теперь-то и жить мне счастливо… Не правда ли, Мишель? Счастье стучится ко мне в окно. Стоит только впустить его, но… нет! Мишель, слушайте, заклинаю вас! Теперь-то и отдаться любимому человеку, сделаться его подругой, помощницей, носительницей его идеалов, быть счастливой… отдохнуть… Но как всё пошло, гадко и глупо на этом свете! Как все подло, Мишель! Я несчастна, несчастна, несчастна! На моем пути снова стоит препятствие! Опять я чувствую, что счастье мое далеко, далеко! Ах, сколько мук, если б вы знали! Сколько мук!
Миша Бобов. Но что же? Что стало на вашем пути? Умоляю вас, говорите! Что же?
Леля. Другой богатый старик…
Леля, вскинув голову, подавляя рыдание, выходит. Миша Бобов озадаченно смотрит ей вслед и идет в другую сторону.
Входит Петр Федорыч, следом за ним Миша Бобов.
Петр Федорыч. Вот тебе триста рублей!.. Так и быть, возьми… Не хотел давать, но… что делать? Бери!.. В последний раз… Мою жену благодари. Если бы не она, я тебе не дал бы… Упросила.
Миша берет деньги и не находит слов для благодарности. Глаза его подернулись влагой и покраснели.
Петр Федорыч. Жену благодари. Она упросила… Ты ее так разжалобил своей слезливой рожицей… Ее и благодари.
Уходит.
Миша Бобов (шепчет). Марья Денисовна! Спасительница! (Целует деньги.)
Входит Марья Денисовна, садится. Жестом предлагает Мише сесть рядом. Он становится на колени.
Миша Бобов. Не знаю, как и благодарить вас!..
Марья Денисовна хлопает по кушетке рядом с собой. Миша присаживается на краешек.
Миша Бобов. Как мне благодарить вас? Как? Чем? Научите меня! Марья Денисовна! Вы мне сделали более чем благодеяние! Ведь этими деньгами я верну самый страшный долг в моей жизни! Я снова стану порядочным человеком!.. О, благодарю вас!
И Миша чмокает пухленькую ручку Марьи Денисовны.
Миша Бобов. Вы так добры! А как добр ваш Петр Федорыч! Как он добр, снисходителен! У него золотое сердце! Вы должны благодарить небо за то, что оно послало вам такого мужа! Моя дорогая, любите его! Умоляю вас, любите его!
Миша чмокает обе ручки разом.
Миша Бобов. Он стар, некрасив, но зато какая у него душа! Найдите мне где-нибудь другую такую душу! Не найдете! Любите же его! Вы, молодые жены, так легкомысленны! Вы в мужчине ищете прежде всего внешности… эффекта… Умоляю вас!
Миша хватает ее локти и судорожно сжимает.
Миша Бобов. Не изменяйте ему! Изменить этому человеку значит изменить ангелу! Оцените его, полюбите! Любить такого чудного человека, принадлежать ему… да ведь это блаженство! Вы, женщины, не хотите понимать многое… многое… Я вас люблю страшно, бешено за то, что вы принадлежите ему! Целую святыню, принадлежащую ему!.. Это святой поцелуй… Не бойтесь, я женат… Ничего…
Миша тянется от ее уха к щечке.
Миша Бобов. Не изменяйте ему, моя дорогая! Ведь вы его любите? Да? Любите?
Марья Денисовна. Да.
Миша Бобов. О, чудная!.. Чудная вы… (Протягивает руки к ее талии.) Вы его любите… Этого чудного… ангела… Это золотое сердце… сердце…
Марья Денисовна хочет освободить свою талию но еще более вязнет… Головка ее нечаянно падает на Мишину грудь.
Миша Бобов. Его душа… сердце… Где найти другого такого человека? Любить его… Слышать биения его сердца… Идти с ним рука об руку… Страдать… делить радости… Поймите меня! Поймите меня!..
Миша рыдает, сжимая Марью Денисовну в своих объятиях. Она пытается высвободиться, но эти кушетки ужасно неудобны!
Миша Бобов. Любите его… Не изменяйте ему… Умоляю вас! Вы… женщины… так легкомысленны… не понимаете…
Через несколько минут вдруг входит Петр Федорыч. Из его рта вырывается сиплый рык, лицо багровеет…Парочка вскакивает, не понимая, где они находятся.
Марья Денисовна. Что с тобой, папик?
Миша Бобов. Но… но ведь я искренно, ваше превосходительство!.. Честное слово, искренно!..
В следующий момент Миша бежит к выходу, следом за ним с поднятыми кулаками Петр Федорыч.
Звонок.
Входит Иван Алексеевич, председатель.
Марья Денисовна. Иван Алексеевич! Милый! А я к вам собралась. У меня к вам ужасно серьезное дело. Обещайте, что не откажете!
Иван Алексеевич. Н-ну… Вы такая неожиданная…
Марья Денисовна. Нет, вы обещайте! Обещайте!
Иван Алексеевич. А где Петр Федорыч?
Марья Денисовна. Не надо увиливать! Я вас не узнаю!
Иван Алексеевич. Марья Денисовна! Голубушка! Откуда я знаю, что у вас на уме?
Марья Денисовна. Но почему вы не хотите один раз в жизни рискнуть? Почему вы не хотите очертя голову броситься к ногам женщины и исполнить любую ее прихоть?
Иван Алексеевич. Да где же хозяин-то?
Пытается уйти.
Марья Денисовна. Вот я вас и проверила. Не торопитесь. Ничего особенного я у вас не попрошу. Знайте: вчера в городе произошло ужасно страшное событие. Двое молодых людей, очень деликатных, очень вежливых и достойных, шли, мирно беседуя, по темной-темной улице. И вдруг из подворотни на них бросился громадный черный цепной пес! Молодые люди в ужасе начали кричать, звать на помощь! Но улица была пустынна. И только бешеный пес кусал молодых людей, кусал, кусал!
Иван Алексеевич. Безобразие.
Марья Денисовна. И это не все. Это еще цветочки. Хотя наутро молодые люди очнулись все в бинтах и в запекшейся крови!
Иван Алексеевич. Что же еще произошло?
Марья Денисовна. Произошло то, что этот громадный черный цепной пес оказался бешеным псом! И теперь бедные молодые люди стоят на пороге ужасной смерти.
Иван Алексеевич. Надо бы показать их врачу.
Марья Денисовна. Ах, Иван Алексеевич! Неужели вы не знаете, где расположен центр научной мысли? Или вы думаете, что он расположен в нашем городе?
Иван Алексеевич. Не пойму, куда вы клоните.
Марья Денисовна. Надо спасать молодые жизни. Надо отправить их в Париж, к Пастеру. Он сделает им прививки от бешенства.
Иван Алексеевич. Фу, господи… Неужели трудно было сразу сказать.
Марья Денисовна. Значит, вы согласны? Согласны?
Иван Алексеевич. Согласен… На что согласен?
Марья Денисовна. На то, что управа оплатит молодым людям дорогу в Париж!.. Петр Федорыч! Петр Федорыч!.. (Уходя.) Он согласен оплатить дорогу!
Иван Алексеевич. Черт меня дернул сюда прийти…
Входит Петр Федорыч.
Петр Федорыч. Были вчера в театре?
Иван Алексеевич. Был.
Петр Федорыч. И как вам Софья Юрьевна?.. Софья Юрьевна сильный, оригинальный талант! Милая такая, грациозная… Прелестная такая… Мне нравится в ней… э-э… волнение и трепет молодой груди, когда она читает монологи… Так и пышет, так и пышет!.. В такие моменты я готов на все!
Иван Алексеевич. Прежде наш город в этом отношении был счастливее. Ни одной зимы не проходило без того, чтобы не приезжала какая-нибудь звезда. Бывали и знаменитые актеры, и певцы, а нынче… черт знает что! Какой-то саратовский театр приедет и мы уже без ума.
Петр Федорыч. А помните, ваше превосходительство, того итальянского трагика… как его?.. еще такой брюнет, высокий… Дай бог память… Ах, да! Луиджи Эрнесто де Руджиеро… Талант замечательный… Сила! Одно слово скажет, бывало, а театр ходуном ходит. Моя Марья Денисовна принимала большое участие в его таланте. Она ему и театр выхлопотала и билеты на десять спектаклей распродала… Он ее за это декламации и мимике учил. Душа человек! Приезжал он сюда… чтоб не соврать… лет двенадцать тому назад… Нет, вру… Меньше, лет десять… Марья Денисовна, сколько нашей Нине лет?
Голос Марья Денисовны. Десятый год! А что?
Петр Федорыч. Ничего, мамочка, это я так… И певцы хорошие приезжали, бывало… Помните, вы tenore di grazia Прилипчина? Что за душа человек! Что за наружность! Блондин… лицо этакое выразительное, манеры парижские… А что за голос, ваше превосходительство! Одна только беда: некоторые ноты желудком пел и «ре» фистулой брал, а то всё хорошо. У Тамберлинка, говорил, учился… Мы с Марьей Денисовной выхлопотали ему залу в общественном собрании, и в благодарность за это он, бывало, нам целые дни и ночи распевал… Марью Денисовну петь учил… Приезжал он, как теперь помню, в Великом посту, лет… лет двенадцать тому назад. Нет, больше… Вот память, прости господи! Марья Денисовна, сколько нашей Надечке лет?
Голос Марьи Денисовны. Двенадцать!
Петр Федорыч. Двенадцать… ежели прибавить десять месяцев… Ну, так и есть… тринадцать!.. Прежде у нас в городе как-то и жизни больше было… Взять к примеру хоть благотворительные вечера. Какие прекрасные бывали у нас прежде вечера! Что за прелесть! И поют, и играют, и читают… После войны, помню, когда здесь пленные турки стояли, Марья Денисовна делала вечер в пользу раненых. Собрали тысячу сто рублей… Турки-офицеры, помню, без ума были от голоса Марьи Денисовны, и все ей руку целовали. Хе, хе… Хоть и азиаты, а признательная нация. Вечер до того удался, что я, верите ли, в дневник записал. Это было, как теперь помню, в… семьдесят шестом… нет! в семьдесят седьмом… Нет, позвольте, когда у нас турки стояли? Марья Денисовна, сколько нашему Колечке лет?
Марья Денисовна. Ах, я читаю роман, Петр Федорыч! Уймитесь! Семь лет ему!
Иван Алексеевич. Да, постарели мы, и энергии той уж нет!.. Вот где причина… Старость, батенька! Новых инициаторов нет, а старые состарились… Нет уж того огня. Я, когда был помоложе, не любил, чтоб общество скучало… Я был первым помощником вашей Марьи Денисовны… Вечер ли с благотворительной целью устроить, лотерею ли, приезжую ли знаменитость поддержать – всё бросал и начинал хлопотать. Одну зиму, помню, я до того захлопотался и набегался, что даже заболел… Не забыть мне этой зимы!.. Помните, какой спектакль сочинили мы с вашей Марьей Денисовной в пользу погорельцев?
Петр Федорыч. Да это в каком году было?
Иван Алексеевич. Не очень давно… В семьдесят девятом… Нет, в восьмидесятом, кажется! Позвольте, сколько вашему Ване лет?
Голос Марьи Денисовны. Пять!
Иван Алексеевич. Ну, стало быть, это было шесть лет тому назад… Да-с, батенька, были дела! Теперь уж не то! Нет того огня!
Звонок.
Входит Дездемонов с бумагами.
Дездемонов. Ваше превосходительство, извольте подписать ответ на отношение херсонского полицейского правления касательно…
Петр Федорыч (морщась). Об этом можно бы и после… Завтра я мог бы подписать, в канцелярии… Видите ведь, я разговариваю! Вот-с, Иван Алексеевич… Вы говорили, что у нас нет уже гоголевских типов… А вот вам! Чем не тип? Неряха, локти пробраны, косой… никогда не чешется… А посмотрите, как он пишет! Это черт знает что! Пишет безграмотно, бессмысленно… как сапожник! Вы посмотрите!
Иван Алексеевич. М-да… Действительно… Вы, господин Дездемонов, вероятно, мало читаете.
Петр Федорыч. Этак, любезнейший, нельзя! Мне за вас стыдно! Вы бы хоть книги читали, что ли…
Иван Алексеевич. Чтение много значит! Очень много! Вы читайте и сразу увидите, как резко изменится ваш кругозор. А книги вы можете достать где угодно. У меня, например… Я с удовольствием. Завтра же я завезу, если хотите.
Петр Федорыч. Поблагодарите, любезнейший!
Дездемонов. Виноват, ваше –ство… то есть, благодарствую за заботу… mersi…
4 сцена.
В канцелярии четверо чиновников: Дездемонов,Грязнов, Лампадкин и Стручков. Они рассматривают книгу Дездемонова.
Стручков. «Граф Монте-Кристо»… Ишь ты… Влип ты, Сеня. Придется тебе прочесть эту книженцию.
Грязнов. Против его воли не пойдешь! Постарайся как-нибудь, понатужься… Читай себе помаленьку, а там, бог даст, он забудет, и тогда бросить можно будет… Ты не пугайся, Дездемонов. А главное – не вникай… Читай и не вникай в эту умственность.
Дездемонов. Четыре раза, братцы, начинал… но ничего не разберу… Какие-то иностранцы… в глазах темнеет от их имен…
Лампадкин. Сам идет!
Чиновники разбегаются по своим столам.
Входит Петр Федорыч.
Петр Федорыч. Ну, что? Читали книгу?
Дездемонов. Читал, ваше превосходительство.
Петр Федорыч. О чем же вы читали, любезнейший? А ну-ка, расскажите!
Дездемонов (шевелит губами, пауза). Забыл, ваше превосходительство…
Петр Федорыч. Значит, вы не читали! Или…э-э-э… невнимательно читали! Ав-то-ма-ти-чес-ки! Так нельзя! Вы еще прочтите! Вообще, господа, рекомендую. Извольте читать! Все читайте! Стручков, подите, возьмите себе книгу из тех, что Иван Алексеевич принес для вас! Грязнов, ступайте и вы, любезнейший! Лампадкин – и вы! Все, господа! Прошу!
Все идут следом за Петром Федорычем и получают по книге.
Один Лампадкин воспротивился.
Лампадкин. А уж меня извините, ваше превосходительство… Скорей в отставку… Я знаю, что от этих самых критик и сочинений бывает. У меня от них племянник родную мать в глаза дурой зовет и весь пост молоко хлещет. Извините-с!
Петр Федорыч. Вы ничего не понимаете! Вы ретроград!
Выходит.
Лампадкин. А я вам говорю: страшные времена наступают! Я знаю, что такое книги!
Грязнов. Что-то мне дал совсем жуткое (читает по слогам) «Веч-ный жид»! О!
Стручков (читает). «Бо-жест-венн-ная ко-ме-ди-я»…
Лампадкин. Врешь! Такого не бывает!
Дездемонов (убитым голосом). Братцы, не выжить мне… Простите, коли что… кого обидел нечаянно…
Чиновники хором: Сеня!.. Не читай!.. Откажись, Сеня!.. Не бери в голову!..
Дездемонов рыдает.
5 сцена.
Та же канцелярия. Стручков, Грязнов и Лампадкин за своими столами.
Входит Дездемонов, становится на колени посреди комнаты.
Дездемонов. Простите меня, православные, за то, что я фальшивые бумажки делаю!
Входит Петр Федорыч.
Петр Федорыч. Что с тобой, Дездемонов? Заболел?
Дездемонов. Простите меня, ваше превосходительство: вчера я ребеночка в колодец бросил.
Дездемонов стукается лбом о пол и рыдает.
Петр Федорыч. Что это значит, Дездемонов? Что сие означает? Прекращай ломать комедию!
Лампадкин (со слезами). А сие то значит, ваше превосходительство, что он ума решился! У него ум за разум зашел! Вот что Иван Алексеевич своими книжками наделал! Бог всё видит, ваше превосходительство! А ежели вам мои слова не нравятся, то позвольте мне в отставку. Лучше с голоду помереть, чем этакое видеть!
Петр Федорыч. Да вы все сговорились! Вы шутки надо мной шутите! Будете читать беспрерывно! Пока не достигните европейского порядка! Я вас, шельмецов, насквозь вижу!
Выходит.
Лампадкин. Ничего нам не остается, братцы… один у нас теперь путь… Пусть теперь не обижается, коли что… Сам направил…
6 сцена.
Четверо чиновников, Дездемонов, Грязнов, Лампадкин и Стручков неслышно пробираются на сцену.
Стручков. Тссс… Здесь будет удобней… А то услышит…
Располагаются, как заговорщики.
Грязнов. Мы живем во второй половине девятнадцатого столетия, а не черт знает когда, не в допотопное время! Что дозволялось этим толстопузам прежде, того не позволят теперь! Нам надоело, наконец! Прошли уже те времена, когда…
Лампадкин. Пошли они знаешь куда? И еще дальше!
Дездемонов. Я весь дрожу! Меня трясет от негодования!
Стручков. Ну, а стоит ли? Ах… ну, положим, пусть… это правда… Но с какой стати? Какой мерой мерите, такой и вам возмерится: и против вас бунтовать будут, когда вы будете начальниками. Верьте слову! Губите только себя.
Грязнов. Ах, да замолчи! Трус!
Дездемонов. Пора же наконец дать ему понять, что мы такие же люди, как и он! Мы, повторяю, не холуи, не плебеи! Мы не гладиаторы! Издеваться над собой мы не позволим! Он тыкает на нас, не отвечает на поклоны, морду воротит, когда доклад делаешь, бранится… Нынче и на лакеев тыкать нельзя, а не то, что на благородных людей! Так и сказать ему!
Лампадкин. А намедни обращается ко мне и спрашивает: «В чем это у тебя рыло? Пойди к дворнику Макару, пусть он тебя шваброй вымоет»! хороши шутки! А то однажды…
Дездемонов. Иду я с невестой однажды, встречается он… «А ты, говорит, губастый. Вечно с девками шляешься! Среди бела дня даже!» Это, говорю, моя невеста, ваше –ство… И не извинился, а только губами чмокнул! Невеста от этого самого оскорбления три дня ревмя ревела. Она не девка, а напротив… сами знаете…
Лампадкин. Одним словом, господа, жить так долее невозможно! Или мы, или он, а вместе служить нам ни в каком случае невозможно! Пусть или он уйдет, или мы уйдем! Лучше без должности жить, чем реноме свое в ничтожестве иметь! Теперь девятнадцатое столетие! У всякого свое самолюбие есть! Я хоть и маленький человек, а все-таки я не субъект какой-нибудь и у меня в душе свой жанр есть! Не позволю! Так и сказать ему! Пусть один из нас пойдет и скажет ему, что так невозможно! От нашего имени! Ступай! Кто пойдет? Так-таки прямо и сказать! Не бойтесь, ничего не будет! Кто пойдет? Тьфу, тьфу… охрип совсем…
Стручков. Самый смелый из нас Дездемонов…
Лампадкин. В библиотеке записан, пишет прекрасно…
Грязнов. С барышнями образованными знаком…
Лампадкин. Значит, умен: найдется, что и как сказать. А о смелости и толковать нечего. Всем известно, как он однажды потребовал у квартального извинения за то, что он его в клубе принял за простого человека! Уж я бы ему просто в харю, в харю!
Стручков. Ступай, Сеня! Не бойся! Так и скажи ему!
Лампадкин. Накося выкуси, мол! Не на тех наскочил, мол, ваше –ство! Шалишь!
Стручков. Ищи себе других холуев, а мы сами с усами, умеем фертикулясы выкидывать. Нечего тень наводить!
Грязнов. Так-то… Ступай, Сеня… друг…
Стручков. Причешись только…
Лампадкин. Так и скажи!
Дездемонов. Вспыльчив я, господа… Наговорю, чего доброго. Шел бы Стручков лучше!
Грязнов. Нет, Сеня, ты иди… Стручков молодец только против овец, да и то в пьяном виде… Дурак он, а ты все-таки… Иди, душечка…
Дездемонов причесался, поправил жилет, кашлянул в кулак и пошел…
Ушли его друзья, а он стоит под дверью кабинета…
7 сцена.
Петр Федорыч сидит за столом. Стук в дверь. Входит Дездемонов.
Петр Федорыч. Эээ… чего тебе?.. Не слышишь?
Дездемонов. Гм… Я ничего… Я только так. Я, ваш –ство, слышал… слышал… я слышал, что ее –ство разыгрывает в лотерею карету… Билетик, ваше –ство… К-гм… ваше –ство…
Петр Федорыч. Билет? Хорошо… У меня пять билетов осталось, только… Все пять возьмешь?
Дездемонов. Не… не… нет, ваше –ство… Один билетик… достаточно…
Петр Федорыч. Все пять возьмешь, я тебя спрашиваю?
Дездемонов. Очень хорошо, ваше –ство!
Петр Федорыч. По шести рублей… Но с тебя можно по пяти… Распишись… От души желаю тебе выиграть…
Дездемонов. Хи-хи-хи-с… Мерси-с, ваше –ство… Гм… Очень приятно…
Петр Федорыч. Ссступай!
Дездемонов выходит.
Его ждут с нетерпением друзья.
Дездемонов. Отдал ему, братцы, 25 рублей, а это не мои деньги! Это мамаша дала за квартиру заплатить… Дайте в долг, господа! Прошу вас!
Грязнов. Чего же ты плачешь? В карете ездить будешь…
Дездемонов. В карете… Карета… Людей пугать я каретой буду, что ли? Я не духовное лицо! Да куда я ее поставлю, если выиграю? Куда я ее дену?
Над ним смеются.
Входят Соусов и Брындин, снаряженные в дальнюю дорогу, с чемоданами и узелками. Они бодрятся изо всех сил, но настроение у них довольно кислое.
Брындин. Прощайте, братцы! Не поминайте лихом! В Неметчину едем. Может, не увидимся больше.
Соусов. Брось, Ваня, меренхлюдию разводить. Может, нас еще и не пустят.
Сверчков. Как это – не пустят? Паспорта у вас в порядке. Деньги, небось, на себе спрятали. Теперь уж вам никуда не деться! Так и попрете до самого Парижа.
Грязнов. Будут там вас дурить, кому не лень.
Лампадкин. Ничего, не трусьте. Они уж, видно, забыли, как их Кутузов колотил. Может, вернетесь к Рождеству.
Соусов. Эх, как же мне тревожно!
Брындин (рыдая). Не хочу!.. Не поеду я к этим лягушатникам!
Соусов. Поедем, Ваня. Что тут поделаешь. Против судьбы не сунешься. Прощайте, православные!
Кланяются в пояс отъезжающие, им в ответ кланяются остающиеся.
Гурьбой выходят.
Звук подходящего поезда. Гудок паровоза.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
9 сцена.
Темнота, слякоть. Слышатся осторожные шаги группы людей, выбирающих безопасное направление. Чертыхания, вздохи, проклятья.
Голос Лампадкина. Теперь, господа, недурно бы поужинать… В хороших городах, в Саратове, например, в клубах всегда ужин получить можно. А у нас, в нашем вонючем Мухосранске, кроме водки да чая с мухами, ни бельмеса не получишь. Хуже нет ничего, ежели ты выпивши и закусить нечем!
Голос Дездемонова. Да, недурно бы сейчас что-нибудь этакое… Сейчас два часа ночи и трактиры заперты, а недурно бы этак селедочку… грибочков, что ли… или чего-нибудь вроде этакого, знаете…
Голос Грязнова. Важную я вчера у Голопесова индейку ел! Между прочим… вы были, господа, когда-нибудь в Чебоксарах? Там этак делают… Берут карасей обыкновенных, еще живых… животрепещущих, и в молоко… День в молоке они, сволочи, поплавают, и потом как их в сметане на скворчащей сковороде изжарят, так потом, братец ты мой, не надо твоих ананасов! Ей-богу… Особливо, ежели рюмку выпьешь, другую. Ешь и не чувствуешь… в каком-то забытьи… от аромата одного умрешь!.. Эх, если б такую хозяйку отыскать, с карасями – вмиг бы женился! Ни минуты не думая!
Голос Лампадкина. Есть такие, Грязнов, не печалься. Когда мы в Сызрань ездили с ревизией, так, бывало, пельменей этих зараз штук двести в себя вопрешь… Наложишь их полную тарелку, поперчишь, укропцем с петрушкой посыплешь и… нет слов выразить! Особенно после пузатой рюмки с просоленным огурчиком!
Голос Стручкова (чуть не плача). Что ж ты творишь, Семен Петрович? Ты всех нас в геенну огненную ввергаешь чревоугодничества! Мы ведь сейчас на всё пойдем ради кислой капусты с постным маслом и лучком! Тебе что: ты у родного порога и натрескаешься сейчас! А нам через весь город тащиться! Идол!
Голос Лампадкина. Ох, прав ты, Сережа! Еще как прав! Не могу больше терпеть! Пойду к себе и удовлетворюсь.
Голоса. Какой ты все же свинья!.. Помолчал бы уж!.. Ядри тебя в корень!.. Сельдерей тебе в ухо!.. Капустная ты кочерыжка!.. Павиан бесхвостый!..
Голос Лампадкина. Вот я выслушал вас всех и заместо ответного чувства, скажу вам, господа, следующее: а пойдемте-ка и вы ко мне! Ей-богу! Выпьем по рюмочке, закусим, чем бог послал. Огурчика, колбаски… самоварчик изобразим… А? Закусим, про холеру поговорим, старину вспомним… Жена спит, но мы ее и будить не станем… Потихоньку… Пойдемте!
Компания входит в квартиру Лампадкина. В передней их встречает заспанная кухарка.
Лампадкин. Поди самовар поставь, и того… принеси из погреба огурцов и редьки… Да почисть селедочку… Луку в нее покроши зеленого да укропцем посыплешь этак… знаешь, и картошки кружочками нарежешь… И свеклы тоже… Всё это уксусом и маслом, знаешь, и горчицы туда… Перцем сверху поперчишь… Гарнир, одним словом… Поняла?
Гости снимают галоши, крылатки и, потирая руки и покашливая, входят в зал. Здесь на стенах портреты генерала с удивленными глазами и писателя Лажечникова.
Лампадкин. Мы сейчас… Соберу вот на стол и сядем… Маша моя что-то больна сегодня. Уж вы извините… Женское что-то… Доктор Гусин говорит, что это от постной пищи… Очень может быть! «Душенька, говорю, дело ведь не в пище! Не то, что в уста, а то, что из уст, говорю… Постное ты кушаешь, а раздражаешься по-прежнему… Чем плоть свою удручать, ты лучше, говорю, не огорчайся, не произноси слов…» И слушать не хочет! «С детства, говорит, мы приучены».
Входит кухарка и что-то шепчет Лампадкину на ухо.
Лампадкин. М-да… Гм… Тэк-с… Это, впрочем, пустяки… Я сейчас, в одну минуту… Маша, знаете ли, погреб и шкафы заперла от прислуги и ключи к себе взяла… Надо пойти взять…
Лампадкин на цыпочках входит к жене в спальню.
Лампадкин. Машенька!.. Проснись, Машуня, на секундочку!
Маша. Кто?.. Это ты?.. Чего тебе?
Лампадкин. Я, Машенька, относительно вот чего…Дай, ангелочек, ключи и не боспокойся… Спи себе… Я сам с ними похлопочу… Дам им по огурчику и больше расходовать ничего не буду… Дездемонов, знаешь, холостяк Грязнов, которого никто, Машенька, не накормит, и еще один чиновник, тебе известный… Прекрасные всё люди… уважаемые обществом…
Маша. Ты где так нализался?
Лампадкин. Ну вот, ты уже и сердишься… Какая ты, право… Дам им по огурчику, вот и всё… И уйдут… Я сам распоряжусь, а тебя и не побеспокоим… Лежи себе, куколка… Ну, как твое здоровье? Был Гусин без меня? Даже вот ручку поцелую… И гости все уважают тебя, как… Дездемонов религиозный человек, знаешь… Грязнов тоже… Все относятся к тебе так… «Марья, говорят, Петровна – это, говорят, не женщина, а нечто, говорят, неудобопонятное… Светило нашего города».
Маша. Ложись! Будет тебе городить! Налижется там в клубе со своими шалаберниками, а потом и бурлит всю ночь! Постыдился бы! Детей имеешь!
Лампадкин. Я… детей имею, но ты не раздражайся, Манечка… не огорчайся… Я тебя ценю и люблю… И детей, бог даст, пристрою. Митю, вот в гимназию повезу… Тем более, что я их не могу прогнать… Неловко… Зашли за мной и попросили есть. «Дайте, говорят, нам поесть». Дездемонов, Грязнов… милые такие люди… Грязнов – холостяк, у того вообще в доме пищи нет… Сочувствуют тебе, ценят… По огурчику дать им, по рюмке и… пусть себе с богом… Я сам распоряжусь…
Маша. Вот наказание! Ошалел ты, что ли? Какие гости в этакую пору? Постыдились бы они, черти рваные, по ночам людей беспокоить! Где это видано, чтобы ночью в гости ходили?.. Трактир им здесь, что ли? Дура буду, ежели ключи дам! Пусть проспятся, а завтра и приходят!
Лампадкин. Гм… Так бы и сказала… И унижаться бы перед тобой не стал… Выходит, значит, что ты мне не подруга жизни, не утешительница своего мужа, как сказано в Писании, а… неприлично выразиться… Змеей была, змея и есть…
Маша. А-а… так ты еще ругаться, язва?
Хлещет Лампадкина по лицу.
Лампадкин. Мерси… Правду я читал в одном журнале: «В людях ангел – не жена, дома с мужем – сатана»… Истинная правда… Сатаной была, сатана и есть…
Маша. На же тебе! Получай! И еще!
Лампадкин. Дерись, дерись… Бей единственного мужа! Ну, на коленях прошу… Умоляю… Манечка!.. Прости ты меня!.. Дай ключи! Манечка! Ангел! Лютое существо, не срами ты меня перед обществом! Варварка ты моя, до каких же пор ты будешь меня мучить? Дерись… Бей… Мерси… Умоляю, наконец!
Маша (поднимаясь и плюясь с досады). Вижу, что конца не будет моим мучениям! Подай со стула мое платье, махамет!
Гости все это время стоят перед изображенным на картине генералом с удивленными глазами и писателем Лажечниковым.
Голоса гостей. Нет, генерал старше, смотрите, какой у него вид потертый… А я считаю, что писатель старше, поскольку произведения писателей бессмертны… Писатель-то он, положим хороший, спору нет… и смешно пишет, и жалостно, а отправь-ка его на войну, так он там и с ротой не справится… Это верно: генералу хоть целый корпус давай, так ничего…
Входит Лампадкин.
Лампадкин. Моя Маша сейчас… Сию минуту…
Дездемонов. Мы вас беспокоим, право…
Стручков. Семен Петрович, что это у тебя со щекой?.. Батюшки, да у тебя и под глазом синяк! Где это ты угостился?
Лампадкин. Щека? Где щека?.. Ах, да! Подкрадываюсь я сейчас к Манечке, хочу ее испугать, да как стукнусь в потемках о кровать! Ха-ха… Но вот и Манечка… Какая ты у меня растрепе, Манюня! Чистая Луиза Мишель!
В зал входит Маша, растрепанная, сонная, но сияющая и веселая.
Маша. Вот это мило с вашей стороны, что зашли! Если днем не ходите, то спасибо мужу, что хоть ночью затащил. Сплю сейчас и слышу голоса… «Кто бы это мог быть?» - думаю… Сема велел мне лежать, не выходить, ну, а я не вытерпела…
Маша побежала на кухню и ужин начался.
Грязнов. Хорошо быть женатым! И ешь, когда хочешь, и пьешь, когда захочется… Знаешь, что есть существо, которое тебя любит… И на фортепьянах сыграет что-нибудь этакое… Счастливчик ты, Лампадкин!
Лампадкин. Да уж… Манюня моя… что там говорить…
Дездемонов. А моя одно только и знает, когда я прихожу: «Не стучи, говорит, сапогами, жёрнов! Спать, говорит, не даешь! Налижется в клубе, а потом и шумит, образина!» Я теперь ей сразу в пример Лампадкиных приведу. «А ты знаешь, скажу, корова, как Лампадкины живут? Господи, как живут! Глядишь на них и плакать хочется от чувств! Один только я такой несчастный, что ты у меня Ягой на свет уродилась!»
Маша. Да что вы, господа!.. И у вас будет праздник! Правда, Сема?
Лампадкин. Да уж точно… праздник… (Смотрится в зеркало) Лучше бы уж того… без фейерверков…
Грязнов. Нет, я решился! Никак меня было не уломать на женитьбу! А теперь я готов! Проведу остаток дней в неге и удовольствии! Убедил ты меня, Семен Петрович! Завтра же пойду со свахой советоваться! Выпьем, господа, за счастливую семью! Ура!
10 сцена.
Сваха Лукинишна входит, следом за ней Грязнов.
Лукинишна. Сюда, батюшка. Здесь и поговорим.
Грязнов. Впрочем, ежели взглянуть на это с точки зрения, то Семен Петрович Лампадкин поступил весьма существенно. Он хорошо сделал, что женился. Будь ты хоть профессор, хоть гений, а ежели ты не женат, то ты и гроша медного не стоишь. Кто не женат, тот не может иметь в обществе настоящий вес… Возьмем хоть меня для примера… Я человек образованного класса, домовладелец, при деньгах. Чин тоже вот, и орден, а что с меня толку? Кто я, ежели взглянуть на меня с точки зрения? Бобыль… Синоним какой-то и больше ничего… Все женаты, у всех есть деточки, один только я… как в романсе этом (поет тенором печальный романс). Так вот бы и какую завалящую невесту!
Лукинишна. Зачем завалящую? За тебя, батюшка, и не завалящая пойдет. При твоем благородстве и, можно сказать, при твоих таких качествах за тебя любая пойдет, и с деньгами…
Грязнов. С деньгами мне не нужно. Я не позволю себе сделать такой подлости, чтоб на деньгах жениться. Я сам имею деньги и желаю, чтоб не я женин хлеб ел, а чтоб она мой. Ежели бедную возьмешь, то она будет чувствовать, понимать… Во мне нет настолько эгоизма, чтоб я из-за интереса…
Лукинишна. Оно, действительно, батюшка… Иная бедная покрасивей богачки будет…
Грязнов. И красоты мне тоже не надо. К чему она? С лица воды не пить. Красота должна быть не в естестве, а в душе… Мне нужны доброта, кротость, невинность этакая… Я желаю, чтоб жена меня уважала, почитала…
Лукинишна. Гм… Как же ей тебя не почитать, ежели ты для нее законный супруг есть? Образования в ней нет, что ли?
Грязнов. Постой, не перебивай. И образованной мне тоже не нужно. Без образования нынче нельзя, это конечно, но образование разное бывает. Приятно, ежели жена по-французски и по-немецки, на разные голоса там, очень приятно. Но что из этого толку, ежели она не умеет тебе пуговки, положим, пришить? Я образованного класса, принят везде, с князем Канителиным, могу сказать, всё одно, как вот с тобой теперь, но я имею простой характер. Мне нужна простая девушка. Ума мне не нужно. Ум в мужчине имеет вес, а женское существо может и без ума обойтись.
Лукинишна. Это верно, батюшка. Про умных нынче и в газетах писано, что они не годятся.
Грязнов. Дура и любить тебя будет, и почитать, и чувствовать, какого я знания человек. Страх в ней будет. А умная будет хлеб твой кушать, но чувствовать она не будет, чей это хлеб. Дуру мне и ищи… Так и знай: дуру. Есть у тебя такая на примете?
Лукинишна. Разные есть на примете. (Задумывается.) Какую же тебе? Дур-то много, да всё умные дуры… У кажинной дуры свой ум… Тебе совсем дуру? (Думает.) Есть у меня одна дурочка, да не знаю, пондравится ли… Купеческого она звания и тысяч пять приданого… Собой не то, чтобы не красива, а так – ни то, ни се…худенькая, тонюсенькая… Ласковая, деликатная… Доброты страсть сколько! Последнее отдаст, ежели кто попросит… Ну, и кроткая… Мать ее за волосья, а она хоть бы тебе пискнула – ни словечка! И страх в ней от родителев вложен, и в церковь ее водят, и в хозяйстве, ежели что… Но это самое (водит пальцем около лба)… Не осуди ты меня, грешницу, за мои осуждения, а истинное мое тебе слово, как перед богом: не в себе она! Дура… Молчит, молчит, как убитая молчит… Сидит, молчит, да вдруг ни с того, ни с сего – прыг! Словно ты ее кипятком ошпарил. Вскочит со стула, как угорелая, и давай молоть… Мелет, мелет… Без конца-краю мелет… И родители у нее дураки тогда выходят, и пища не такая, и слова не такие ей говорят. И жить будто ей не с кем, и жизнь-то ее будто заели… «Понять, говорит, вы меня не можете…» Дура девка! Сватался за нее купец Кашалотов – отказала ведь! Засмеялась ему в лицо, и только… Богатый купец, красивый, алигантный, словно молоденький офицерик… Отказала. А то, бывает, возьмет какую ни на есть дурацкую книжку, пойдет в чулан и давай читать…
Грязнов. Ну, эта дура не подходит мне под категорию… Другую поищи (встает и глядит на часы)… а пока бонжур! Мне идти пора… Пойду по своей холостой части…
Лукинишна. Иди, батюшка! Скатертью дорожка! (Встает.) В субботу ввечеру зайду касательно невесты (идет к двери)… Ну, а того… по холостой части тебе не требуется?
Уходят.
11 сцена.
На свадьбе Грязнова.
Шафер Стручков стоит в толпе барышень и рассуждает.
Стручков. Это Грязнов сделал не совсем. Его, конечно, свадьба, и обсуждать здесь нечего, но я скажу, что в женщине нужна красота!.. А мужчина и без красоты обойдется. В мужчине имеют вес ум, образование, а красота для него – наплевать! Ежели в твоем мозге нет образованности и умственных способностей, то грош тебе цена, хоть ты раскрасавец будь… Да-с… Не люблю красивых мужчин! Фи донк!
Зина. Это вы потому так объясняете, что сами некрасивы. А вон, посмотрите в дверь, в другую комнату, сидит мужчина! Поглядите-ка! Прелесть! Кто он?
Стручков (посмотрев). Ничего особенного! Так себе… Даже урод, можно сказать, и лицо какое-то дурацкое… На шее кадык в два аршина.
Зина. Но все-таки душка!
Стручков. По-вашему, красивый, а по-моему – нет. А ежели красивый, то, значит, глупый человек, без образования. Кто он будет?
Голос. Не знаем… Должно быть, не купеческого звания.
Стручков. Гм… Готов в лотерею пари держать, что глупый человек… Ногами болтает… Противно глядеть! Сейчас я узнаю, что это за птица… какого он ума человек. Сейчас.
Подходит к сидящему брюнету.
Стручков (кашлянув и подумав немного). Как поживаете-с?
Брюнет (нехотя). Понемножечку.
Стручков. Зачем же понемножечку? Нужно всегда вперед идти.
Брюнет. Зачем же непременно вперед?
Стручков. Да так. Всё таперича вперед идет. И елехтричество, ежели взять, и телеграфы, финифоны там всякие, телефоны. Да-с! Прогресс, к примеру, возьмем… Что это слово обозначает? А то обозначает, что всякий должен вперед идти… Вот и вы идите вперед.
Брюнет. Куда же мне, например, теперь идти?
Стручков. Мало ли куда идти? Была бы охота… Местов много… Да вот хоть бы к буфету, примерно… Не желаете ли? Для первого знакомства, по коньячишке… А? Для идеи…
Брюнет. Пожалуй.
Подходят к буфету. Выпивают.
Стручков. Хороший коньяк. Но есть предметы посущественней… Давайте, для первого знакомства, выпьем красненького по стаканчику…
Выпивают.
Стручков. Таперича как мы с вами познакомились, и, можно сказать, выпили…
Брюнет. Не «таперича», а «теперь». Говорить еще не умеете, а про телефоны объясняете. При такой необразованности, будь я на вашем месте, я молчал бы, не срамился… Таперича… таперича… Ха!
Стручков. Чего же вы смеетесь? Я это для смеху говорил «таперича», для шутки… Зубы-то нечего показывать! Это девицам ндравится, а я не люблю зубов-то… Кто вы будете? С какой стороны?
Брюнет. Не ваше дело…
Стручков. Звание ваше какое? Фамилия?
Брюнет. Не ваше дело… Я не такой дурак, чтоб всякому встречному свое звание объяснял… Я настолько гордый человек, что не очень-то распространяюсь с вашим братом. Я на вас мало обращаю внимания…
Стручков. Ишь ты… Гм… Так не скажете, как ваша фамилия?
Брюнет. Не желаю… Ежели всякому балбесу имя свое произносить и рекомендоваться, то языка не хватит… И я настолько гордый человек, что вы для меня всё едино, как официант… Невежество!
Стручков. Ишь ты… Какие вы благородные… Ну, мы сейчас увидим, что вы за артист будете.
Подходит к Дездемонову.
Стручков. Сеня! Как фамилия этого артиста? Вы с Грязновым друзья.
Дездемонов. Не знаю. Это не мой знакомый.
Стручков. Ага. Значит, это не Грязнов пригласил. Может, со стороны невесты?
Дездемонов. Сходи, спроси. Но вряд ли. У них таких нет. Там народ купеческий.
Стручков. И спрошу. У всех спрошу.
Обходит гостей и спрашивает. Все пожимают плечами и качают головами.
Стручков. Жулик он, значит. Без билета сюда припожаловал и гуляет, будто у знакомых. Ладно! Мы ему покажем «таперича»!
Подходит к брюнету, подбоченивается.
Стручков. А билет у вас есть для входа? Извольте показать ваш билет.
Брюнет. Я настолько гордый человек, что не стану какому-то субъекту свой билет показывать. Отойдите от меня…. Чего пристал?
Стручков. Стало быть, у вас нет билета? А коли нет билета, значит, вы жулик. Теперь нам известно, с какой вы стороны и как ваше знание. Знаем таперича… теперь, то есть, что вы за агент… Вы жулик – вот и всё.
Собирает несколько человек приятелей. Подходят к брюнету.
Стручков. Позвольте, милостивый государь, поглядеть ваш билет!
Брюнет. Не желаю… Отстаньте, пока я не того…
Стручков. Не желаете билета показывать? Стало быть, вы без билета пришли? По какому праву? Вы жулик, значит? Извольте уходить отсюда! Пожалуйте-с! милости просим! Мы вас сейчас с лестницы…
Стручков и компания берут брюнета под руки и ведут к выходу. Брюнет идет, презрительно улыбаясь. Гости ропщут.
Стручков. Пожалуйте-с! милости просим, красивый мужчина! Знаем мы вас, красавцев!
У двери на брюнета натягиваю пальто, нахлобучивают шапку и толкают с лестницы.
Стручков. Прощайте! Кланяйтесь там!
Брюнет поднимается, отряхивает пальто.
Брюнет. Дураки по-дурацкому и поступают. Я гордый человек и унижаться перед вами не стану, а пусть вам мой кучер объяснит, что я за человек. Пожалуйте сюда! Григорий!
Подходит кучер.
Брюнет. Григорий! Кто я буду?
Кучер. Хозяин – Семен Пантелеич…
Брюнет. А какое во мне звание, и как я до этого звания достиг?
Кучер. Почетный гражданин, а до звания этого вы достигли учением…
Брюнет. Где я нахожусь и какая моя служба?
Кучер. Служите-с на фабрике купца Подщекина в механиках по технической части, а жалованье вам положено три тысячи…
Стручков. Голубчик мой! Милая ты моя душа! Чего же ты раньше этого не говорил?
Брюнет. Гордый я человек… Самолюбие во мне… Прощайте-с!
Стручков. Ну, нет, стой… Грех, брат! Поворачивай оглобли, Семен Пантелеич! Теперь видно, что ты за человек такой… Пойдем, выпьем за твое образование… для идеи…
Гордый человек хмурится и идет наверх. Через две минуты они стоят у буфета и пьют коньяк.
Брюнет. Без гордости на этом свете не проживешь. Никогда никому не уступлю! Никому! Понимаю себе цену. Впрочем, вам, невеждам, не понять!
12 сцена.
Лампадкин и Стручков.
Лампадкин. Весна близко! Пакостница эта весна! Грязь везде, нездоровье, расходов много… Дачу нанимай, то да се… Ты, Сергей Капитоныч, из глухой провинции и не поймешь коренного… Тебе не понять. У вас в провинции, как выразился однажды какой-то писатель, благодушие одно только… Ни горя, ни печалей… Едите, пьете, спите и никаких вопросов не знаете. Не то, что мы… Подмерзать начало… замечаешь?.. Впрочем, и у вас на родине не без горя… И у вас весной своя печаль. Хе-хе-хе. Теперь у вас, провинциалов, начинает кровь играть…
Стручков. Я давно уж не…
Лампадкин. Провинциал. Это теперь до самого конца… А пока у тебя страсти! Бушуют страсти! Мы, городские – люди каменные, ледяные, нет в нас пламени, и страстей мы не знаем, а вы – вулканы, Везувии! Пш! Пш! Дышит! Хе-хе-хе!.. Ой, обожгусь! А признайся-ка, Сергей Капитоныч, сильно кровь играет?
Стручков. Не к чему ей играть…
Лампадкин. Да ну, полно, оставь! Ты холостой, не старый человек, отчего ж ей не поиграть? Вот и здесь на свадьбе друга нашего Грязнова, весь ты фертом ходишь перед дамами… Петушком этаким… Пусть себе играет, коли хочет!.. И напрасно ты конфузишься… Ничего тут конфузного нет… Так только!.. А какую я, брат, недавно девочку видел, какую девочку! Пальчики оближешь! Губами сто раз чмокнешь, когда увидишь! Огонь! Формы! Честное слово!.. Хочешь, познакомлю? Полячка… Созей зовут… Хочешь, сведу к ней?
Стручков. Гм… Извини, Семен Петрович, а я тебе скажу, что этак дворянам не надлежит поступать! Не надлежит!! Это бабье дело, кабацкое, а не твое, не дворянское!
Лампадкин (труся). Что такое? Да ты… чего?
Стручков. Стыдно, брат! Твой отец-покойник предводителем у нас был, матушка в уважении… Стыдно! Я у тебя уже месяц снимаю и одну за тобой черту заметил… Нет у тебя того знакомого, нет того встречного и поперечного, которому бы ты девочки не предлагал!.. То тому, то другому… И разговора у тебя другого нету… Подсватываньем занимаешься. А еще тоже женатый, почтенный, в действительные когда-то выйдешь, в превосходительные… Стыд, срам!.. Месяц живу у тебя, а ты мне уж десятую предлагаешь… Сваха!
Лампадкин. Да я ничего… Я это так только… Хе-хе-хе… Какой же ты… (Пауза, со стоном). Несчастный я человек! Несчастный я! Это ты верно, что я сваха! Верно! И был таким и до самой гробовой доски таким буду, ежели хочешь знать! В аду за это самое гореть буду!.. Пропаду пропадом за свое поведение! И умру не своей смертью! Погибну! Чувствую, брат, свой порок и понимаю, что ничего я с собой не поделаю. Ведь для чего я всех женским полом пичкаю? Поневоле, брат!.. Ей-богу, поневоле! Ревнив я, как собака! Каюсь тебе, как другу моему… Ревность меня одолела! Женился я, сам знаешь, на молоденькой, на красавице… Каждый за ней ухаживает, то есть, может быть, на нее никто и глядеть не хочет, но мне всё кажется… Слепой курице, знаешь, всё пшеница. Всякого шага боюсь… Намедни ты после обеда ей руку пожал только, а мне уж всё показалось… ножом пырнуть тебя захотелось… Всего боюсь! Ну, и приходится поневоле хитрость употреблять. Как только замечу, что кто-нибудь начинает увиваться около, я сейчас же подъезжаю с девочкой: не хочешь ли, мол? Отвод, хитрость военная… Дурак я! Что я делаю! Стыд, срам! Каждый день по главной улице бегаю, вербую для своих приятелей этих шлепохвостых тварей… Вот этих подлянок! А сколько у меня на них денег сходит, ежели бы ты знал! Некоторые, приятели-то, поняли мою слабость, и пользуются… На мой счет пробавляются, подлецы… (Глянув в окно.) Ах!.. Видишь, видишь?! Жена едет в коляске с каким-то… Пока я тут на свадьбе гуляю… Ну, как тут не ревновать? А? ведь это он уж третий раз с ней катается! Недаром! Недаром, шельмец! Видал, как он на нее поглядывает? Прощай, побегу… Так не хочешь Созю? Нет? Не хочешь? Прощай… Так я ему… Созю-то…
Убегает.
Стручков (вздохнув). Отец предводителем был… Матушка в уважении… И фамилия хорошая, столбовая… Э-э-эх! Измельчал народ!
13 сцена
Зина, ее подруга из провинции Юлия Васильевна и Брюнет.
Юлия Васильевна. А сколько получает жалованья Порфирий, ваш лакей?
Зина. Кажется, сорок в месяц…
Юлия Васильевна. Неужели? Мой брат Сережа, учитель в Вязьме, получает только тридцать! Неужели в губернском городе так дорого ценится труд?
Зина. Не задавайте, Юлия Васильевна, таких вопросов. И не глазейте по сторонам, когда гуляете по проспекту. Это неприлично... А на углу Вознесенского видели? Такой смешной офицер! Ха-ха! Точно уксусу выпил. Вы, Семен Пантелеич, бываете таким, когда ухаживаете за Амфиладовой.
Брюнет. Вам, mesdames, смешно и весело, а меня терзает совесть. Сегодня у наших служащих панихида по Тургеневе, а я по вашей милости не поехал. Неловко., знаете ли… Комедия, а все-таки следовало бы поехать, показать свое сочувствие… идеям… Mesdames, скажите мне откровенно, приложа руку к сердцу, нравится вам Тургенев?
Зина. О да… понятно! Тургенев ведь…
Брюнет. Подите же вот… Всем, кого ни спрошу, нравится, а мне… не понимаю! Или у меня мозга нет, или же я такой отчаянный скептик, но мне кажется преувеличенной, если не смешной вся эта галиматья, поднятая из-за Тургенева! Писатель он, не стану отрицать, хороший… Пишет гладко, слог местами даже боек, юмор есть, но… ничего особенного… Пишет, как и все русские писаки… Как и Григорьевич, как и Краевский… Взял я вчера нарочно из библиотеки «Записки охотника», прочел от доски до доски и не нашел решительно ничего особенного… Ни самосознания, ни про свободу печати… никакой идеи! А про охоту так и вовсе ничего нет. Написано, впрочем, недурно!
Юлия Васильевна. Очень даже недурно! Он очень хороший писатель! А как он про любовь писал! Лучше всех!
Брюнет. Хорошо писал про любовь, но есть и лучше. Жан Ришпен, например. Что за прелесть! Вы читали его «Клейкую»? другое дело! Вы читаете и чувствуете, как все это на самом деле бывает! А Тургенев… что он написал? Идеи всё… но какие в России идеи? Всё с иностранной почвы! Ничего оригинального, ничего самородного!
Юлия Васильевна. А природу как он описывал!
Брюнет. Не люблю я читать описания природы. Тянет, тянет… «Солнце зашло… Птицы запели… Лес шелестит…» Я всегда пропускаю эти прелести. Тургенев хороший писатель, я не отрицаю, но не признаю за ним способности творить чудеса, как о нем кричат. Дал будто толчок к самосознанию, какую-то там политическую совесть в русском народе ущипнул за живое… Не вижу всего этого… Не понимаю…
Зина. А вы читали его «Обломова»? Там он против крепостного права!
Брюнет. Верно… Но ведь и я же против крепостного права! Так и про меня кричать?
Юлия Васильевна (шепотом, Леле) Попросите его, чтобы он замолчал! Ради бога!
Зина. Неприлично, Юлия Васильевна! У вас слезы!
Брюнет. Говорят также, что он имел большое влияние на развитие нашего общества. Откуда это видно? Не вижу этого влияния, грешный человек. На меня, по крайней мере, он не имел ни малейшего влияния.
Юлия Васильевна молча встает и уходит.
Брюнет. Какая убогая провинциалка. (Встает.) Засиделся я тут с вами. Нереально все это.
Зина (вставая). А ваша Амфиладова даже в корсете похожа на бочку.
Брюнет. Мне женщины не по душе.
Вбегает Стручков. Машет телеграммой.
Стручков. Господа! Господа! От наших путешественников поступила телеграмма!
Брюнет. Это каких таких путешественников?
Зина. Ах, вы не знаете? Я вам расскажу! У нас тут двоих чиновников покусала громадная черная злая бешеная собака! И наше общество, наш Иван Алексеевич, отправил их в Париж на лечение! Ах, читайте телеграмму! Читайте! Я так возбуждена!
Стручков (машет телеграммой). А телеграммка-то, господа, - из самого Парижа!
Лампадкин. Как это они так быстро провернулись?.. Вот не ожидал от них такой прыти! Я уж думал, что они дальше Курска-то и не сообразят…
Стручков. А вот и нет! И сейчас наши друзья, господа, на берегах великой реки Сены пьют, надо полагать, пивко!
Дездемонов. Да читай уж, дьявол! Истомил!
Стручков. Слушайте! Вот! «Из гостиницы «Париж» в город…» Так сказать, это ясно, а далее… далее тут следующие слова, передаю дословно! «Братцы спасайте Париже умрем если нас не вытащат».
Лампадкин. Ну? И что дальше?
Стручков. Дальше подписи: Брындин, Соусов.
Лампадкин. Дай-ка мне… Точно: Брындин, Соусов.
Дездемонов. Да это шутка, господа! Это у них от удивления перед Европой! Я их знаю!
Зина. А я так думаю, что это бешенство их настигло. Хорошо, что они уже в самом Париже. Давайте, господа, выпьем за их здоровье! Шампанского!
14 сцена.
Дездемонов входит на кухню, а там кухарка Лукинишна, красная баба с двойным перетянутым животом, суетится.
Дездемонов. Покажи-ка мне, матушка, осетра! Запах-то какой, миазма какая! Так бы и съел всю кухню! Ну-кася, покажи осетра!
Лукинишна осторожно приподняла засаленный газетный лист. Дездемонов даже ахнул. Он нагнулся и чмокнул осетра от полноты чувств. А тут Лампадкин голову в дверь просунул.
Лампадкин. Ба! Звук горячего поцелуя… Ты с кем это здесь целуешься, Лукинишна? С кем это ты? А-а-а… очень приятно! С Семен Капитонычем! Хорош, нечего сказать! С женским полонезом тет-а-тет!
Дездемонов. И вовсе не целуюсь. Кто это тебе, дураку, сказал? Это я того… губами чмокнул в отношении… в рассуждении удовольствия… При виде рыбы…
Лампадкин. Рассказывай!
Лампадкин скрывается.
Дездемонов. Черт знает что! Пойдет теперь, мерзавец, и насплетничает. На весь город осрамит, скотина…
Дездемонов вошел в залу и искоса посмотрел в сторону: где Лампадкин? А Лампадкин у фортепиано изогнулся ухарски и что-то рассказывает Зине. Та хохочет.
Дездемонов почесался и, не переставая конфузиться, подошел к Сверчкову.
Дездемонов. Сейчас я в кухне был и насчет ужина распоряжался. Ты, я знаю, рыбу любишь, а здесь, батенька, осетр, вво! В два аршина! Хе-хе-хе… Да, кстати… чуть было не забыл… В кухне-то сейчас, с осетром этим – сущий анекдот! Вхожу я сейчас в кухню и хочу кушанье оглядеть… Гляжу на осетра и от удовольствия… от пикантности губами чмок! А в это время вдруг дурак этот Лампадкин входит и говорит: «А-а-а… вы целуетесь здесь?» С Лукинишной-то, с кухаркой! Выдумал же, глупый человек! У бабы ни рожи, ни кожи, на всех зверей похожа, а он… целоваться! Чудак!
Первый гость (подходя). Кто чудак?
Дездемонов. Да вот тот, Лампадкин! Вхожу это я в кухню…
Второй гость (подходя). Что там Лампадкин?
Дездемонов. Мы насчет Лампадкина. Чудачина! Входит, это, в кухню, увидел меня рядом с Лукинишной да и давай штуки разные выдумывать. «Чего, говорит, вы целуетесь?» спьяна-то ему примерещилось. А я говорю, скорее с индюком поцелуюсь, чем с Лукинишной. Насмешил!
Миша Бобов (подходя). Кто тебя насмешил?
Дездемонов. Лампадкин. Стою я, знаешь, на кухне и на осетра гляжу… Пусть теперь всем рассказывает! Пусть! Он начнет рассказывать, а ему сейчас: «полно тебе, дурак, чепуху городить! Нам все известно!»
Дездемонов успокоился и даже повеселел. И от радости выпил подряд четыре рюмки водки.
А тут к нему подходит Петр Федорыч.
Петр Федорыч. Вот что, Дездемонов. Ты извини… Не мое это дело, но все-таки я должен дать понять… Моя обязанность… Видишь ли, ходят слухи, что ты живешь с этой… с кухаркой… Не мое это дело, но… Живи с ней, целуйся, что хочешь… только, пожалуйста, не так гласно! Не забывай, что ты благородного звания! И мой подчиненный! Я не хочу, чтобы надо мной из-за тебя, дурака, смеялись!
Дездемонов, ошеломленный, отошел от начальника, а тут на него спланировала Зина.
Зина. Ах ты… букеты мне дарил! О чем задумался? Об амурах думаешь? Ты в какое положение меня ставишь? С кухаркой связался! Оскорбил меня, рядом со старухой выставил! Идиот!
Дездемонов, шатаясь, подошел к Лампадкину.
Дездемонов. Подлец ты! за что ты меня перед всем светом в грязи выпачкал? За что ты на меня клевету пустил?
Лампадкин. Какую клевету? Что ты выдумываешь?
Дездемонов. А кто насплетничал, будто я с Лукинишной целовался? Не ты, скажешь? Не ты, басурман?
Лампадкин (торжественно крестится). Накажи меня бог! Лопни мои глаза и чтоб я издох, ежели хоть одно слово про тебя сказал! Чтоб мне ни дна, ни покрышки! Холеры мало!...
Дездемонов (отойдя). Но кто же? Кто?.. Кто?!
15 сцена.
Появляется Соусов. Он красен, выпачкан в грязи и то и дело роняет свой чемодан. Все поражены.
Стручков. Ты что, уже из Парижа? А где Брындин?
Соусов. Э-эх!.. (машет рукой.) Приехали это мы в Курск… Ваня мне и говорит: «На вокзале, говорит, дорого обедать, а пойдем, говорит, тут около вокзала трактир есть. Там и пообедаем». Мы взяли с собой чемоданы и пошли… А в трактире Ваня рюмку за рюмкой, рюмку за рюмкой… «Ты, кричит, меня на погибель везешь!» Шуметь начал… А как после водки херес стал пить, то… протокол составили. Дальше – больше и… все до копейки! Еле на дорогу осталось…
Стручков. Но Ваня-то где? Где Ваня?
Соусов. В Ку… Курске… Просил, чтобы вы ему скорей на дорогу денег собрали… Встань, говорит, перед ними на колени (встает) и не вставай, пока не соберут… А я, говорит, в Курске буду молиться за тебя…
Лампадкин. Подожди. А кто нам телеграмму из Парижа прислал? Вы почему ж это общество обманываете?
Соусов. Из какого такого Парижа? Мы дальше Курска не углублялись!
Лампадкин. А это что? Не телеграмма?
Соусов (читает). Ах, это… Так мы в этом самом Курске сразу в гостиницу «Париж» направились… Там нас и занесло… Подайте, братцы… Погибнет там Брындин в незнакомой местности…
Гости чешут затылки, но – делать нечего. В фуражку Соусова накидали денег. Он пересчитал и повеселел. И встал с колен.
Соусов. А Курск хороший город! Очень хороший! Думаю, нисколько не хуже Парижа. С удовольствием там день прожил!
Занавес.