- Ведомо ль вам деление?
Такой вопрос задал Проспер Альпанус студенту Ансельму, после того как они вдоволь налетались на дородных жуках-рогачах.
- О, всеконечно, - с уверенностью отвечал Ансельм. - Львам ведомо всё. У Фараманта четыре яблока, Дин Гиор располагает двумя. Поделят - и каждому достанется поровну!
Проспер Альпанус взглянул на него с удивлением.
- Деление, достоуважаемый господин студент, - ведь вы, сударь, ещё не окончили курс в университете, - вовсе не то, что вы по недоразумению полагаете. Деление - это отношение части к целому, и целого - к части. А что будет, если разделить целое на целое - число на само себя? Два на два, сто на сто, и так далее?
- Единица, - догадался Ансельм.
- Правильно. Отношение числа к себе самому есть единица. Теперь возьмём дробь. Что будет отношением одной второй к одной второй?
- Одна четвёртая?
- Никоим образом!
Проспер Альпанус так разозлился, что едва не обратил студента Ансельма в жука-рогача.
- Единица! Всё та же единица, - успокоившись, продолжил он. - Дробь является дробью лишь в отношении к целому, а в отношении себя самой дробь - это целое. Следовательно, и результатом деления дроби на себя тоже будет единица. В этом случае частное больше делимого и делителя, - парадокс, однако...
- Бред, - вскричал студент Ансельм, - ничего подобного Гофман не писал!
Проспер Альпанус отпил глоток вкуснейшего мокко из чашечки мейсенского, "с мечами", фарфора.
- Цензура вычеркнула, Главлит не пропустил, - буркнул он.
Просвещение было введено эдиктом князя Пафнутия и при его личном участии первого апреля 2016 года, задним числом в XVII веке, что и отразил в своём правдивом отчёте о великом событии придворный журналист Альберт Великий. Последнее было сделано, дабы не позориться перед другими великими державами, вступившими в просвещение в незапамятные времена.
Первый просвещённый день выдался ясный, но холодный, с небольшим ветерком. Снег уже сошёл с горных вершин, и только Сулаж-гора ещё белела сахарной головой, наводя присутствующих сановников-просветителей на вольные мысли касательно последующего чаепития, на что все они заблаговременно сдали по три рубля.
Пока подданных собирали на небольшой площади перед овином, сам князь, в модном полупальто с барашковым воротником, в тёплом английском кепи курил сигару и беседовал с доктором. Доктор, вольнодумно настроенный по причине вчерашнего небольшого сабантуя по случаю сегодняшнего торжества и выпитого в несколько неосторожных количествах крепкого мокко, выражал сомнения в своевременности смелого шага администрации.
- Публика не готова пока, ваша светлость, - бубнил он, как заведённый, и морщился от назойливой боли в виске, - ещё бы обождать маненько, оно бы и того... в самый аккурат... а сейчас вполне не ко времени, ваша светлость.
- Обождать, я не могу обождать, - отвечал князь с европейским акцентом, - у меня все соседи ввели: эрцгерцог Пудожский - ввёл, маркграф Видлицкий - ввёл... Что же я буду - отставать от них? "Не готова"... это, доктор, обосрёшься ждать, когда она готова будет! Ввёл - и дело с концом. Ну, что? Всех согнали? - обратился он к высшему полицескому чину, уже с минуту почтительно ожидавшему, рука у козырька фуражки.
- Так точно! Кто был, те все тут. Феи только попрятались в марципан.
- Ну, это... это потом, я сам разберусь с ними. Кгм. Та-ак...
Пафнутий поискал взглядом урну и, не найдя, раздавил окурок сигары носком своего тёплого итальянского сапога с бархатным отворотом.
- Видите? Даже урны нет! - адресовался властитель к доктору. - А он - "обождать"... обосрёмся ждать!
Князь шагнул вперёд и оказался, так сказать, перед лицом своего народа. Просвещение началось.
- Граждане! Если взглянуть на космический календарь, то мы увидим, что настал час и нам присоединиться к тем передовым в некоторых отношениях нациям, которые ввели у себя просвещение раньше нашего! Более того: этот час настал не сейчас, а час назад как минимум.
Почувствовав, что немного зарапортовался, князь сделал паузу. "Час, не сейчас, а час назад, - раздался в гуще народа дерзкий голос. - Часы купи!". Полицейские чины насторожились, а доктор поморщился, ещё раз убеждаясь в обоснованности своих сомнений.
- Если взглянуть на космический календарь, - снова загремел князь, - то мы увидим, что весь наш видимый мир возник, милостью господа бога и в результате Большого взрыва, ровно в ноль часов ноль минут первого января нулевого года.
Ошарашенные этой информацией, слушатели притихли и словно ушли в себя.
- Да! - продолжал просвещённый властитель. - И только 14 сентября образовалась наша планета Земля! А 25 сентября на Земле зародилась жизнь! 24 декабря, под рождество, появились динозавры и уже через четыре дня они вымерли!
"Ёпты", - восхищённо сказала стоявшая в первом ряду маленькая девочка с большим белым бантом на макушке.
- Да-да! Вот именно, - продолжал князь. - А человек? Ну, когда, по-вашему, возник человек? Не знаете! А человек возник только в 22:30 31-го декабря, всего полтора часа назад! Вот оно как. Всего полтора часа существует на Земле человечество - вы, я, ваш князь, вот доктор, чины полиции... И неизвестно, сколько просуществует. Может, полчаса. Всё в руце божьей. Поэтому, чтобы не терять даром время, с сегодняшнего дня вводится просвещение для всех без исключения граждан. И повышаются тарифы на воду и на электричество.
- Недавно же повышали! - крикнули в толпе. - Сколько можно повышать?
- Хотят, чтобы мы, как динозавры!
- Я подписал соответствующий эдикт, копия его находится в полицейском участке. Желающие могут ознакомиться, там всё подробно: что, сколько и в каком случае. Вплоть до пожизненного.
"Эдикт, - пробормотал тот же голос, - иди ты сам...".
- А в случае открытого неповиновения веяниям времени - вот, извольте видеть...
И князь в лёгком изящном полуобороте указал зажатой в руке перчаткой для верховой езды в сторону построенных повзводно военнослужащих:
- Эти прекрасно обученные, вежливые люди умеют понятно разъяснять непонятное всем тем, кто ещё до сих пор не понял, что время так называемой "демократии" прошло, и прошло навсегда. Они останутся здесь на время переходного периода от демократической дикости к просвещению и, в конечном итоге, процветанию.
Снова обернувшись, князь Пафнутий с улыбкой завершил процедуру введения просвещения словами:
- А теперь - народные гуляния! Явка обязательна! Больным предъявить справку, заверенную господином доктором. Ура!
Он повернулся и под жиденькое "ура" полицейских чинов пошёл к автомобилю. Так у нас было введено просвещение, для всех, кроме тех, кто спрятался в марципане. Страна вступила в XVII век.
Пленных было двое. Они стояли, окружённые финскими солдатами. Остатки руской разведгруппы, попавшей в засаду и разгромленной, бежали, бросив своих убитых. И этих двоих. Один, повыше ростом, стоял спокойно, как будто его не касалось любопытство чужих солдат и не волновала дальнейшая судьба. Второй, ему вывихнули или сломали правую руку, трясся не то от боли, не то от холода, придерживая эту руку левой, бережно, как будто держал ребёнка. У него серое, угрюмое лицо, зубы отбивают барабанную дробь.
Финны подходили и отходили, посмеиваясь. Зла не было: в бою - да, убили бы... А сейчас чего? Фенрик Мякеля уже сообщил в штаб, оттуда пообещали приехать и забрать пленных.
- Попался, Иван? - подойдя к разведчикам, сказал Матти Салонен, здоровый белобрысый мужчина. - Суоми-красавица, да?
- Не заговаривай с ними! - крикнул Мякеля.
- Да пошёл ты, - Салонен достал курево. - Бери, Иван! Кури! Может, это в последний раз...
Он хорошо знал русский: до войны ездил в Петрозаводск, где у него была родня.
- Врагов угощаешь, - неприязненно посмотрел Мякеля, когда рядовой вернулся к своим. - Эх, ты...
- Не п*зди, - шёпотом по-русски ответил ему Салонен.
Они все были из одной деревни. Вместе росли, вместе бегали за девками.
- Вон они - едут! - крикнул дозорный.
На санях ехали два офицера - майор и капитан, третий - возница.
- Двое? - спросил майор.
- А сколько же? Двое!
- Садись, - майор показал пленным на сани.
Те поспешно побросали окурки, полезли в сани.
- У этого рука сломана или вывихнута, - показал Салонен.
- Вправим, - и офицер засмеялся...
- Было два Ивана - и вот ни одного, - задумчиво произнёс Пекка Ярвинен, глядя вслед саням. - Как они тебе, Матти?
- Такие же дурни, как и мы.
- Что, что?
Под общий смех, Салонен повторил...
После введения просвещения подданные князя Пафнутия зажили мирно и счастливо. Разумеется, было много недовольных этим. Недовольные приходили в уютный загородный дом Проспера Альпануса, где не переводился ароматнейший мокко в кофейнике, а радушный хозяин в застольной беседе умело переводил недовольство в разряд обычных застольных кунштюков, безвредных и безопасных.
Однажды пришёл Крошка Цахес. Бедняга совсем сдал. Они с магом воздали должное кофе и маленьким булочкам, с феями из марципана внутри, и принялись вспоминать прошлое.
- Раньше, - вспоминал Крошка Цахес, - был орднунг, порядок. В первом классе меня приняли в октябрята. Пятиконечная звезда (маг Альпанус спешно сотворил под столом магическую закрывающую фигуру) до сих пор хранится у меня в сундучке. В третьем я со всеми ребятами вступил в пионеры и научился гладить утюгом шёлковый галстук - символ пролитой крови, а также выучил наизусть идеи чучхэ. В комсомол я не хотел, уговорила канонисса Розенгрюншён. Она сказала мне, что иначе я получу не диплом, а справку о высшем образовании, с которой меня примут только в дворники. Пришлось вступить. Дальше я не пошёл. А можно было и дальше: партия, единственная привилегия - первым подняться в атаку на партсобрании, взносы, баня, целина, орден, знамя, бюро, Политбюро, с почестями на Красной площади. Многих славный путь. Человека вели от начала и до самого что ни на есть конца, за ручку, все причёсанные, все одинаковые. И это было совершенно правильно: человек сам хрен пойдёт, он будет себе жить припеваючи, а этого нельзя, для его же блага.
Крошка Цахес выгнал фею из булочки, куда она пыталась спрятаться, и равнодушно откусил ей голову и стал жевать.
- Я помню одного, - кивнул Альпанус. - Он однажды напился, он это делал постоянно, а потом бил кулаком в стену и орал, что ему придётся вступить в партию, потому что это нужно для карьеры, и как он ненавидит партию, и как завидует всем тем, кому не нужно вступать в это... и говорил слово на букву "г". Было неприятно.
- Да, я тоже знал его. Он таки вступил в это "г". Ещё папа у него заведовал газетой, помню-помню, как же. Женился на дочери директора совхоза, был такой Герой Соцтруда. Однажды мы пили с ним в лесу, и он напился и орал, как он ненавидит свою жену и тестя, и при этом бил кулаком в сосну. Потом он стал комсомольским секретарём не первого разбора. А потом не знаю, что с ним сталось. Да, честно сказать, и не интересует.
И маг Проспер Альпанус согласился с ним.
О приближении прелестной Кандиды маг Альпанус и студент Ансельм узнавали загодя, то есть за полкилометра минимум, и успевали спрятать всё спиртное и убрать всё бьющееся. Потому что она натыкалась. Очки Кандида не носила (делают лицо квадратным), а зрением она обладала слабым. Бывало, пока найдёт ворота, пересчитает все столбики в ограде и все звёздочки в небе. Женщина. Что с неё возьмёшь.
Мужиков Кандида не любила.
- Мужики все лицемеры. И трусы. Нет, чтобы прямо подойти и сказать: девушка, вы мне понравились, я бы хотел пятое-десятое, ресторан, культурная программа. А он будет крутить "восьмёрки", как старое велосипедное колесо. У меня был в детстве лисапед, я знаю. На днях подкатил один на бульваре. Угостил морковкой. Стою жую, дело молодое. Ну, съела морковку, и разбежались. Где мужик? Нет мужика. Все, все трусы. Баб как огня боятся. Нет ли у вас, дедушка, выпить?
- Сами вы лицемерки, - вступил в разговор студент Ансельм. - Это вы на словах только, а попробуй, скажи вам прямо! Недолго и в рожу схлопотать.
- И схлопочи, в чём проблема? - хладнокровно и рассудительно парировала Кандида. - Если грибник, так угости грибницу! "В рожу" - это часть игры. Так у нас полагается испокон веку, чтобы сперва в рожу. Если мужик, так ему это в кайф. Потом компенсация... может быть. Дедушка, а давай мы посадим этого в банку! Надоел.
Они вдвоём упаковали Ансельма в стеклянную банку и закрутили крышкой для консервирования.
- Любовь! - презрительно глядя на студента в банке, сказала прелестная Кандида. - Это мне один говорит, на бульваре: совесть есть у тебя? А я ему: вот это у меня есть и вот это, и ещё то, чего тебе не увидеть, профан! А совесть - понятие растяжимое. Кто зацепил, тот подорвался на растяжке. Изиду всяк знает. А тебя? Будь моя воля, я бы этих мужиков сразу отправляла на фронт. Всех. После пятого класса. Они всё равно умнее не становятся. А так, хоть польза какая-то: территориальные приобретения, престиж державы. Ну и сапоги помыли бы. В океане. Мы же романтики. Нам дома сапоги помыть - это как бы не по статусу, нам океан подавай. На! Вот же тебе океан! И вот. И вот! Плавай! Нет, мы боимся.
Кандида опустила юбку, и маг Проспер Альпанус вздохнул с облегчением. Но тут студент Ансельм, усилием воли сорвав крышку, высунулся по пояс из стеклянной банки и закричал что есть мочи:
- Любовь! Это святое - любовь! Любовь есть бог в святых мечтах земли...
- Любовь есть ног схожденье и развал, - хихикнула Кандида.
- Любовь вдвоём мы, это, ну... с тобой нашли...
Ансельм запутался в размерах.
- Ты нашёл, - поправила Кандида, - нашёл нули! Поскольку сам себя - да из себя же вычитал! Поэтишка. Да я бы тебя сейчас... хозяина жалко, его уважаю. Дедушка, я тебя завсегда уважаю и... готова за полцены. Весенние скидки в связи с весенним же обострением.
Но Проспер Альпанус поспешил отказаться и от скидок, и от уважения: человек пожилой - зачем это?
Мош Терпин, уставший от своих штудий в княжеском винном погребе, приходил иногда, помятый, постаревший лет на двадцать. Разило от него, как от бочки. Сядет в уголок на маленький детский стульчик, берёт в руку стаканчик - вот так - и смотрит, смотрит его на свет. И говорит неспешно, негромко, будто не говорит - напевает:
- Потому, что у кота
есть четыре живота...
Оживится:
- Потому, что... мушто у кота!
Есть четыре, тыре живота!
Это он там в погребе, среди винных штудий, насидится в одиночестве, кругом бочки да бутыли. Без закуски. Ну, вот и...
Маг Альпанус, ещё он бог весть где, тенью без лица нарисуется в магическом зеркале внешнего наблюдения, уже бежит к Ансельму:
- Иди, там этот... "мушто у кота"! Философ! Опять будет вкручивать про сущностное и бессущностное.
Студент Ансельм, чем бы ни занимался, моментально вставал с дивана и выходил к гостю. Профессор до начала штудий в погребе начитался до чёртиков. Рамки утверждённой полицейскими чинами учебной программы не позволяли ему высказаться из всех тайников души. И он пользовался такой возможностью за столом у Проспера Альпануса, за чашечкой доброго мокко.
Вот и сегодня.
- Сколько читал умных книжек, никто толком не объясняет про истинносущное, - так начал профессор.
- Во, во! - маг Альпанус незаметно толкнул в бок студента Ансельма. - Ну, собака...
- Как возникло всё? По какой причине возникло? Какое место человек занимает в этом мире феноменов? Никто не знает, - Мош Терпин с отвращением отпил дымящийся ароматный мокко из чашечки "с мечами". - А вот я думаю, есть два мира: мир-причина, ныне уже несуществующий, и мир-следствие, в котором и находимся.
Первый мир физически недоступен, он есть первообраз и коррелят мира феноменов. Когда философы школы Хуань, есть и такая в буддизме, утверждают полную тождественность сансары и нирваны и отрицают субъектно-объектную оппозицию, то они говорят как раз об этом, первом из двух миров. Который не существует с момента появления мира второго, нашего.
Студент Ансельм вздохнул, он думал о Кандиде.
- Наш мир возник в результате космической катастрофы, - продолжал Мош Терпин, - она полностью деформировала исходный материал и внесла в него разделение. Появились свет и тьма, Инь и Ян, материя и дух, бытие и сознание, ши (это) и би (то), добро и зло, все эти обозначения сущностного дуализма, характерного для нашего мира, отражения интуируемой "несправедливости" существующего мирового порядка. Каков был тот, первый мир, более недоступный? Могу лишь предположить, что он был сформирован на принципе равновесия - всеобщей гармонии, единства и непротиворечивой "ясности". Что потом произошло? Об этом можно только догадываться. Но, скорее всего, равновесие просто не бывает вечным.
Профессор снова отхлебнул.
- А вот древние римляне, те начинали трапезу с яиц, а заканчивали яблоками, - без видимой связи с равновесием сказал он и поморщился. - А вот история человечества, наоборот, началась с яблока.
- По некоторым сведениям, это был какой-то другой фрукт, - заметил Проспер Альпанус. - Яблоко придумали потом. Нигде не говорится, что это было именно яблоко. Ева ела, потом она дала Адаму... и так далее.
Студент Ансельм вздохнул.
- Катастрофа, - сказал он медленным голосом, как будто просыпаясь. - Как это бесчеловечно. Где же был Бог? Кто же, гм... сотворил небо и землю?
Профессор перевёл на него тёмный, ничего хорошего не обещающий взор.
- А вот эта... тёмненькая, она ещё не беременна у вас? - странным замедленным голосом воспроизвёл он. - А? Помню, приехали мы в лагерь на практику. А там девчушки-хохотушки, одна другой и говорит: надо стоя давать - тогда не забеременеешь!
Студент содрогнулся.
- Вы что-то о Боге начинали, профессор, - мягко поправил "практиканта" Проспер Альпанус.
Мош Терпин хохотнул:
- А я, это... когда о Боге, то завсегда сверну на это дело.
Все трое, чтобы скрыть смущение, подняли повыше чашки с дымящимся ароматным мокко.
- Это потому, что Бог есть любовь, - сказал Альпанус. - Ну так что там дальше с равновесием?
- Ага. Так я продолжаю, господа. Уже в момент распада мира возникает и та сила, формообразующая, восстанавливающая, которая выступает как "создатель" мира, как его "хранитель", иначе говоря - Бог. Сила абсолютно безличная, как, например, инерция или ускорение, однако в своих проявления - манифестациях - могущая восприниматься как лицо, в аспектной сущности. Оно же и удобнее так. Вот, Кришна, - знаете, наверное, - так он и сам говорит, что высылает себя в конце каждой юги, когда нарушается справедливость. Чуете, коллеги? Практически моя мысль, только в другой форме. Он ремонтник. Побочный эффект Большог взрыва. Видимо, уже в момент взрыва генерируется эта центростремительная сила. Господь Бог. Самостоятельного бытия не имеет.
- Какое место в этой схеме занимает человек? - поинтересовался маг.
- Никакого, - уверил его профессор. - Из всех ошибок, возникших в результате распада, человек - самая ошибочная. Человек ужасен! Это самое полное, конечное воплощение того упорядоченного хаоса, который и есть этот мир. Человек - главный агент и проводник хаоса, и в этом смысле он - противник, антагонист "собирателя", Бога. И об этом тоже есть в древних текстах. Там вообще есть всё, нужно уметь читать. Кто такой антихрист - противник Христа (а Христос - Бог, он второе Лицо Троицы)? Человек!
- Если я правильно понял, то Промысл Божий - назовём это так - в том и состоит, чтобы вернуть мир в равновесие, в первозданность? - маг щёлкнул пальцами, и на столе сам собой появился другой кофейник, полный до краёв свежезаваренного мокко.
Профессор Мош Терпин понюхал:
- Свеженький? Да, в равновесие. Но с точки зрения человека - в небытие. Небытие не есть хаос, хаос - это бытие...
- Да, да, да! - воскликнул тут уже давно молчавший студент Ансельм. - Это правда, правда! Не раз погибал эмпирический мир: это и потопы, библейский и шумерский, это гибель Атлантиды и континента Му, это и вселенские пожары у индейцев майя. Но всегда, всегда он потом восстанавливался в своём несправедливом виде, восстанавливался как Феникс по кальке сознания.
- Прекратить феноменообразующую деятельность сознания! - заревел профессор. - Вот - единственно верный путь! Вернёмся к яйцу, которое раньше курицы!
Он выпучил глаза и так сидел, как Будда на похоронах.
- Господа, - мягко и светски сказал Проспер Альпанус, - курица, яйцо... А не соорудить ли нам, так сказать, полдиковинки на троих? До ужина? А? Так сказать, восстановим утраченное равновесие!
Возражений не последовало.
Через час вся компания уже дружно голосила:
- Потому, что у кота есть четыре живота!
Подтянувшийся "на огонёк" Бальтазар курил, стряхивая пепел в кофейник, и звонил Кандиде на мобильный, приглашал на "суарэ", с подружками. Когда веселье было в разгаре, позвонили князю, уже всем было море по колено. Пафнутий долго не брал трубку. Потом ответил, что занят: дескать, государственные дела. На заднем плане женский смех, музыка. Его послали к чёрту.
- Мои звонят, беспокоятся - как я, что я, - извинившись, князь вернулся к общению с аппетитной блондинкой в полумаске, в очень открытом платье. "Грудь у тебя замечательная, - облизываясь, подумал просветитель, - интересно - своя, или?.. Скоро узнаю!"
Пафнутий делил всех дам на три категории: нормальные, средней жирности и "селёдки". Последних князь презирал и за женщин не считал. Его собеседница была второй категории, а местами - первой. Неплохо.
- Я, у меня просвещение в XVII веке, у меня... не пикнут, - хвастался князь, изрядно уже подрумянившись на балу у австрийского посланника. - Я их... вот так!
Он крепко сжал небольшой кулачок в замшевой перчатке и покрутил у дамы перед носом.
- А какие вам нравятся женщины? - дама упорно переводила разговор на более приятные рельсы. - Блондинки, брюнетки или шатенки?
- Шатунки, - заржал князь...
Он покачнулся и упал бы, если бы не подоспел кто-то из штата австрийского посла: бережно поддержал его светлость под локоток.
- Прочь! - князь вырвал руку. - Смерд... уничтожу... Фройляйн, блин... пройдёмте лучше вон туда? Мы там поговорим без помех... прошу!
Разговор удался на славу. На маленьком диване в уютном алькове Пафнутий остервенело мял по очереди ноги своей собеседницы, на всё согласной, даже и на синяки. Впрочем, синяки проявятся в полную силу завтра. А сегодня - апрэ ну лё дельюж!
Фенрик Мякеля плюхнулся на лёд, как рыбина на разделочную доску, словно его швырнула рука хорошей хозяйки. Этой "рукой" был русский пулемётчик. Пулемёт бил очередями, с высоты берега залёгшие на льду финские солдаты были видны как на ладони.
- Надо вставать, Тойво, - окликнул фенрика сосед. - Долго не пролежим, всех положат!
- Вставай, если хочешь...
Шинель быстро намокла: лёд покрывала тонким слоем вода, она проступала из разбитых снарядами трещин. "Чёртова война, - подумал фенрик Мякеля. - Чёртов Иван, всех положит, это правда!"
Он приподнялся на одном локте и окинул быстрым взглядом своих. Четвёртый взвод растянулся жиденькой полосой вдоль берега. Кое-кто уже отползал назад, к "своему" берегу. Здесь все берега были "свои"...
- Стоять! Куда? - срывая голос, крикнул Мякеля. - Рейно! Лаури!
Он знал их всех. Все из одной деревни. Сами зажгли её, когда отступали. На горке встали и смотрели, как горят брошенные дома и амбары, всё знакомое с детства.
- За тем углом я свою Мирью в первый раз прижал по-настоящему, - сказал Рейно.
- У всех есть, что вспомнить. Чего сопли распустил?
- Не распустил, - сказал Рейно и вздохнул, наверное, вспомнил Мирью...
Сейчас Рейно и с ним ещё двое пятились, как раки, обратно. Русские пристрелялись. Открытое пространство замёрзшей реки было для них как тир.
- У них там два или три пулемёта, - крикнули в цепи.
- Насрать, - крикнул в ответ фенрик Мякеля. - Взво-о-од... слушай мою команду! В атаку - марш!
Он встал и в полный рост, как в кино, побежал вперёд, оскальзываясь на ледяных залысинах. "Тойво! Охренел? - слышались за спиной встревоженные голоса. - Парни, он что - рехнулся?" Не обращая внимания на эти крики, Мякеля продолжал бежать. Вдруг он услышал совсем близко за плечом чей-то запалённый хрип, как будто сорвалась лошадь с привязи и скачет за ним, потеряв голову от этой буйной радости свободы. Это рядовой Салонен обогнал его и, высоко задирая ноги, бежал теперь первым, словно это он, Матти Салонен, принял на себя командование и повёл взвод.
Фенрик оглянулся. Весь взвод, кроме одного раненого и одного убитого, шёл в атаку. Русский огонь усилился, вот упал один, вот сразу двое... Но упрямые финские мужики бежали вперёд, как на гулянье - весело и страшно!
Русская пуля цокнула прямо в каску Матти Салонена, он упал на колени, а потом плашмя. Мякеля миновал упавшего не останавливаясь: что толку останавливаться, если через минуту будешь следующим? Из кустов ивняка на берегу высунулся ствол пулемёта и повёл, повёл вдоль свою страшную, смертельную полосу... "Тойво, отступаем", - услышал фенрик.
Он остановился. И в этот момент высокий красноармеец в полушубке и в шапке с опущенными ушами поднялся над кустами, широко взмахнул рукой... "Граната", - понял Мякеля. А больше он ничего не успел подумать. Словно скалкой ударили. Лёд прямо перед ним поднялся и взлетел осколками до неба. И чёрная вода поглотила фенрика Мякеля, бесследно и навсегда.
Век просвещения проделывает с нами престранное. Так сидишь при лучине, у Лукоморья. Щей горшок, да ... большой. Присутствует ощущение всей полноты бытия. А засветил стосвечовую - и уже вопросы, уже открылся мир иной. Он иной, а мы всё те же. Что изменилось? Только счета за воду и за электричество.
А внутри у каждого звёздное небо. И моральный закон снаружи. Заживём. В обратном направлении: от яблока - к яйцу.
2016 г.