Где-то вдали разрывались бомбы, стрекотал пулемет. В такие минуты хотелось зарыться под одеяло и спрятать голову под подушкой. С тех пор, как немцы вошли в нашу деревню, житья совсем не стало. Вчера расстреляли тетку Акулину за то, что ее сын ушел в партизаны. Наш деревенский староста пошел в полицаи и теперь вел себя с жителями деревни так, как будто мы грязь, а он, дескать, сделал правильный выбор. Корову нашу угнали, когда немцы пришли в наше село. теленка, только и удадось спрятать в компостной яме, а школы закрыли, так что занимались мя у нашей учительницы на дому.
Мои одноклассники все, как один хотели уйти в партизаны, а Колька, с соседней улицы уже осуществил свою мечту и сбежал на фронт.
Я пришла с улицы и поставив ведро воды, набранное из нашего колодца и теперь стояла, прихорашиваясь перед маленьким зеркальцем, прикрепленным к умывальнику. Отец всегда перед этим зеркалом брился. От воспоминания о нем на глаза невольно навернулись слезы. Ведь уже месяц, прошел, с тех пор, как его забрали на фронт, и до сих пор от него нет ни единой весточки. Его образ стал передо мной, как живой: серые глаза, красивые брови вразлет. Кстати, у меня такие же, брови, как у него, высокий статный, слегка курносый нос и ямочки на щеках, когда улыбается. Лоб у него высокий, чистый, без единой морщинки. Я глянула на себя в зеркало. У меня, как и у папы, тоже курносый нос, вот только ямочек на щеках нет и глаза серые. Когда меня спрашивали, как мое отчество, я всегда с гордостью произносила: Евдокия Антоновна. В школе меня редко учителя называли по имени, все больше по фамилии, но я не обижалась. У меня красивая звучная фамилия Корниенко!
Мама моя умерла, когда мне было десять лет. Мне нравилось, как звали маму – Ирина. Я иногда сожалела, что и меня также не назвали. Через год отец женился на другой женщине - Пелагеи. Красивая, но злая. У нее от первого брака две дочки. Меня с сестрой Машкой она приняла, но неохотно. При отце, она не обделяла нас, ко всем старалась относиться одинаково. Когда же отца забрали на фронт, Пелагея заявила, что четверых она не потянет. Нас взяла к себе тетя Фрося как-то худо-бедно.
С улицы вбежала Машка и, скинув башмаки у порога, тут же кинулась ко мне:
- Дуся, ко мне рыжий Сенька пристает, - и показала мне порванный ремень на сумке, - дразнится блошкой.
Я сурово посмотрела на нее и сказала, чтоб шла мыть руки и садилась за стол. Машка у меня светленькая, как мама. А я больше в отца пошла, у меня волосы русые густые, я их всегда заплетала в косу. А у Машки две косички, ей всегда хотелось отрастить косы.
Я вышла на улицу, чтоб набрать воды из колодца. Хорошо! Май месяц, природа благоухает. Учебный год подходит к концу, скоро лето, аромат в саду стоит непередаваемый, все цветет, пахнет прогретой зеленью и землей. Я набрала в ведро воды и вошла в дом. Машка уже помыла руки, а тетя Фрося пришла с огорода, уставшая, за спину держится, после прополки. Руки у нее жилистые, в узелках, черные волосы собраны в пучок и покрыты косынкой. Длинная юбка уже выцвела на солнце и потеряла свои первоначальные краски. А ведь когда-то была цветастой, столько на ней узоров красивых пестрело. И синие васильки, и красные маки. Блуза была такого же цвета, в тон юбке. Я тут же засуетилась и принялась готовить ужин: разогрела борщ, сварила картошки и нарезала хлеб.
Уроки я закончила делать уже за полночь, а завтра рано вставать. Глаза слипались, когда я в пятый раз заучивала стих Пушкина «Няне». Задача продолжала не сходиться с ответом, и мне пришлось ее отложить на завтра.
Спина затекла от долгого положения на одном месте, а голова стала тяжелой и сама клонилась к столу. Погасив лампу, я дошла до постели, и в чем было, в том и уснула, едва коснувшись головой подушки.
Утро выдалось серое. Я с трудом разлепила глаза. Поднявшись, дошла до рукомойника и стала умываться. Затем налила себе кружку воды и жадно выпила. Так как утро было прохладное, я надела сатиновую длинную юбку, свитер и отцову фуфайку.
На траву выпала роса, значит, сегодня дождя не будет, - подумала я и пошла, выгонять теленка Борьку пастись. Он недовольно замычал, но все-таки вышел из стойла и послушно поковылял за мной. Пока Борька щипал траву, я присела на бревнышко, ноги укутала в ватник, согрелась и сама не заметила, как уснула. Проснулась я от резкого толчка в спину. А надо мной двое немцев стоят. Я вся так и обмерла. Один был высокий, долговязый, с длинным носом и острым, хищным взглядом. Второй, наоборот, небольшого роста, широким круглым лицом и вздернутым подбородком. Я увидела нашего старосту села Прокопа Порфирьевича, он уганял нашего теленка.
- Фстафай! – рявкнул высокий. Второй штыком от автомата меня подталкивает и показывает в сторону леса. – Шнель!
У меня от страха пересохло в горле, а сердце ухнуло куда-то в желудок, а потом, сильно забилось в груди:
- Дяденьки, - просипела я, - я ничего не сделала.
- Нам сказать, - заговорил высокий, - что тфой отеч на фронте. Ето прафда? – продолжал допрос фриц.
Меня начало трясти. Язык во рту перестал слушаться, я а продолжала лепетать, что ничего не знаю, что ничего не сделала и просила, чтоб меня отпустили
- Где руссишь партизан? – продолжал допрос дылда - я, молча, смотрела ему в глаза и ждала самого худшего. Он ударил меня по лицу наотмашь и повторил вопрос, а я заревела в голос, сжав руки в кулаки. Так и не дождавшись ответа, он решил сделать еще больнее и, держа меня за волосы, резко потянул меня вверх. Я вскрикнула от боли, а второй рыкнул – Шайзе!
Дальше они бросили меня на землю. Долговязый упал на меня сверху и гадко, ухмыляясь, начал срывать с меня одежду. Я кричала, вырывалась, лягалась коленом, укусила его за ухо, у того потекла кровь. Он выругался и ударил меня кулаком по зубам. Второй стоял и насмехался, он что-то говорил, видимо давая советы. В запале борьбы он порвал мне свитер, сорвал юбку, и когда я думала, что мне конец пришел, наткнулась рукой на наган в его кармане и выстрелила ему в бок. Вдруг немец на мне обмяк. Странно, но и тот, что стоял поодаль, тоже не произнес ни единого звука. Чья-то тень наклонилась надо мной и стащила с меня немца. Я продолжала реветь, пытаясь натянуть на себя порванную юбку и, прикрываясь фуфайкой.
- Вставай детка – произнес чей-то мужской голос, и чьи-то сильные руки подняли меня с земли. У меня шла кровь, немец разбил мне губу и выбил зуб. Оглядев своих спасителей, я увидела, что - это НАШИ! Их было четверо. Двое молодых парней оттянули трупы немцев в лес, один из них, что обнимал меня, достал платок, засаленный, весь в темных пятнах и принялся стирать мне с лица кровь:
- Вот звери, - говорил он, - совсем девчонка же!
- Ну, все, не реви, - успокаивал меня коренастый мужчина. Его густые брови срастались на переносице. Несмотря на весь его суровый вид, голос его звучал ласково.
- Ловко ты с ним разделалась! – похвалил он меня. - Беги домой, да никому не говори, что видела нас. Как стояли передо мной, так и исчезли. А я только глазами хлопала. Потом, собравшись с мыслями, ринулась в лес. Первая мысль моя была догнать и уйти с ними. Но как же Машка? Потом все-таки решилась и побежала догонять. Сколько я бежала, не знаю. Но кто-то, меня вдруг за руку резко рванул в кусты. Только я собиралась заорать, как мне зажала чья-то ладонь рот. На меня смотрели насмешливо голубые глаза. Он приставил указательный палец к своим губам и дал мне сигнал молчать. Я послушно кивнула. Он убрал руку от моего рта и сурово спросил:
- Зачем поперлась за нами, девка?
Немного отдышавшись, и придя в себя, я выпалила:- Я с вами хочу! - раздался дружный гогот.
- С нами хочешь? – ухмыльнулся, тот, что вытирал мне лицо, вероятно старший. Это я так поняла, что он старший среди них. – Что? В героя поиграть захотелось?
Я начала путано объяснять, что тоже не могу сидеть, сложа руки, и хочу бить фашистов, как и они, как мой отец, что ушел на фронт. На это раз никто не смеялся, повисло молчание. Потом кто-то из них спросил, тот, что с голубыми глазами, вихрастый и симпатичный: - Тебе лет-то сколько?
Я ответила, что четырнадцать. Потом начали спрашивать, про мою семью и что дома скажут. Мой ответ им понравился. Я сказала, что отец ушел на фронт воевать, а мать умерла. Ведь так и было на самом деле, вот только про сестру ничего не сказала.
А, в самом деле, товарищ капитан, - вступился за меня голубоглазый, может, и вправду, возьмем ее с собой? Кареглазый парень, что так напоминал цыгана, вдруг нарушил молчание и сказал: - А ведь, правда, после того, как мы вырвали ее из лап этих подонков, ее начнут немцы расспрашивать, что да как. Может, так оно и лучше?
Я в свою очередь пообещала, что буду слушаться во всем, чинить их одежду и готовить еду.
Я отправилась со своими новыми знакомыми защищать Родину. Их было всего четверо, командира звали Андрей Петрович Луговой, а остальных трех можно было называть просто по имени: Алексей, тот, что похож на цыгана, Михаил и Александр. Они мне все глянулись своей внешностью. У Саши волосы цвета спелой пшеницы, а глаза – васильковые; красивые, глубокие. Лицо широкое, доброе, располагает к себе. А нос, немного вздернутый к верху. Алексей, красивый, кареглазый, лет восемнадцати, с кудрявыми черными волосами. В лучах солнца волосы его становились цвета меди. Красивый очерченные губы и красиво очерченный аккуратный нос. И весь он такой высокий, статный и гибкий. Как он мне позже успел рассказать, до войны он играл на скрипке. Михаил тоже красивый, но по-своему. Волосы вьющиеся, рыжие, брови вразлет, глаза серые красивые, большие. Тоже высокий, статный. Андрей Петрович луговой коренастый, широкоплечий. Глаза у него зелено-карие, сурово выглядывают из-под кустистых бровей. Взгляд острый, цепкий, как будто прямо в душу проникает.
У каждого был за плечами свой вещмешок. Для меня у них нашлась кое-какая одежда, хоть, конечно и на вырост. Все это конечно было большим на меня, но галифе, я обвязала веревкой, голенища подкатила, в фуфайке идти днем было жарко, вот мне Луговой и отдал свою рубашку. Ее я тоже подкатила, как смогла. Смотрелась я во всем в этом, как пугало огородное, но все-таки, теперь, я считалась бойцом их отряда.
Нам нужно было дойти до их части, которая располагалась под Змеевым. Во время привалов меня потихоньку начали обучать стрельбе. Честно признаться, ученик из меня был плохой, хоть я и старалась. Чем дальше мы уходили от дома, тем тяжелее на душе мне становилось. Сердце болело и за Машку и за тетку Ефросинью. Но поворачивать домой – поздно.
Так мы дошли до железно - дорожной станции, нам нужно было попасть в расположение воинских частей. Мы запрыгнули в железнодорожный состав и затаились в соломе. На платформе были немцы, и нам нужно было действовать очень осторожно. Кто-то пустил слух в моей деревне, что там орудуют партизаны, теперь нельзя было ни единой ошибки допустить. Мне очень хотелось чихать. Солома щекотала мне ноздри, но приходилось терпеть. Если бы я вылезла из стога раньше, немцы сразу нас обнаружат. А подводить своих товарищей я не могла, не имела на право. Фашисты шныряли по всем вагонам и проверяли буквально всех. Саша затаился в углу, на его губах выступили капельки пота, да и рубашка взмокла и прилипла к спине. Командир присоседился возле двери, прижав к себе автомат, Алеша залег возле меня, тоже, держа автомат наготове. Михаил хорошо метал ножи, они у него всегда были спрятаны за голенищем сапог.
Казалось, время прилипло к циферблату и остановилось. Бесконечное ожидание изматывало… Еще чуть-чуть и я не выдержу. Солома, казалось, была и во рту, и в носу. Я почувствовала, как по мне струился пот. Меня одновременно бросало то в жар, то в холод. Возле нашей двери загромыхали сапоги, и я зажмурилась. В голове пронеслась мысль: Вот и все. Дверь распахнулась резко и внезапно тяжелым сапогом. Я не успела, опомнится, как Михаил метнул нож, а Леша сделал перекат в сторону. Командир подхватил немца, чтоб остановить падение тела и затащил его в вагон. Поезд тронулся с места и колеса застучали по рельсам.
- Ух! – выдохнули ребята. – Все, теперь можно и расслабится. Сергей попал фашисту в грудь. Хороший бросок! Но не успели все выдохнуть, включая меня, как послышалась немецкая речь, видимо искали своего побратима.
За дверью позвали по-немецки: - Karl!
Я обмерла, а ребята снова заняли боевые позиции. Голова в каске протиснулась в проем, затем показалось все туловище. Командир молниеносно схватил немца за туловище, и свернул шею. Короткий вскрик, и тишина.
Итак, теперь в вагоне кроме нас пятерых, ехали еще два немецких мертвеца, и того семь. Солнце медленно склонялось к закату. Когда оно остановилось над линией горизонта, то напоминало красной блюдце.
- Завтра будет ветрено, - изрек Андрей Петрович. – Дуся, вылезай из соломы, скомандовал он, - не мешало бы, подкрепится, нам всем.
Я вылезла из соломы, и ребята достали из вещмешков, кто, что: кто тушенку и кусок хлеба, кто головку лука, у кого-то завалялся кусок сала. Перекусили в полном молчании, потом все оставшееся снова попрятала в котомки.
У меня немилосердно чесалось тело и страшно хотелось помыться. Но, что делать, в походных условиях удобства не предусмотрены. Да еще и, как назло, в туалет хотелось. Я об этом шепнула командиру, и он вывел меня на ближайшей остановке в кусты. Там я и облегчилась. Пользуясь, случаем, тела двух немцев Алексей и Саша выкинули на ходу из поезда. Они скатились в канаву, и пропали на дне.
Не доезжая до станции, мы спрыгнули и дальше отправились пешком. Шли по темному.Когда мы прибыли в расположение советских войск была уже глубокая ночь.
Меня определили на ночлег в комнату, дали горячей воды помыться и еду. Постель была чистой, кровать мягкой. Едва коснувшись подушки – уснула.
На утро меня представили главнокомандующему, выдали форму и определили в первую стрелковую роту к Андрею Петровичу Луговому. Так как я была новобранцем, меня, конечно же, учили стрелять, а также обучали рукопашному бою. Пока, что стрелок из меня был плохой, и я все чаще дежурила по кухне. Но, несмотря на это, я чувствовала себя превосходно, главное нужной. В свободное время писала письма домой. Машка поначалу дулась на меня, дескать, оставила меня и тетку. Но потом понемногу оттаяла, писала, что скучает. Тетя мне тоже писала. Поначалу корила, но потом ничего, смирилась, даже гордиться мною стала. Я тоже писала, что скучаю и очень хочу их обнять. Спрашивала, есть ли вести от отца, но мне Тетя Фрося отвечала, что нет. Неизвестность томила, я все больше переживала и плохо спала по ночам. То мне снилось, что отца хоронят, то снилось, что он зовет меня, и я бегу ему на встречу. Каждый раз я просыпалась в слезах от собственного крика. Соседки по комнате Ксения и Зоя переживали за меня, как бы я не заболела. Даже отвели меня в санчасть. Там медсестра Варвара Петровна внимательно осмотрела меня. Нашла, что я, в общем здорова. Но выразила переживания о моем нервном состоянии. Мне прописали валериану и велели по одной таблетке перед сном принимать.
Я стала замечать, что все больше засматриваюсь на Алешу. Уж больно красивый. Его образ преследовал меня во время дежурства по кухне, на тренировочных стрельбищах, на занятиях по рукопашному бою… В общем влюбилась я, а самой себе признаться боязно. Но Лешка хитрый. Он о чем-то таком догадывался. Каждый раз, когда он ловил на себе мой взгляд, в его глазах появлялись озорные искорки. Да и Зоя, симпатичная девушка, одна из бойцов, с зелеными глазами, и тугой светлой косой, тоже догадалась. И как-то в шутку мне сказала:
- Ой, смотри Дуся, намаешься с ним, - и сочувственно покачала головой, ласково улыбаясь. – Лешка у нас известный сердцеед!
Я повздыхала-повздыхала. Делать нечего. Бегать за мужиком – последнее дело.
А намедни, я обратилась к командиру за помощью, просила найти моего отца Корниенко Антона Тихоновича. Чтоб узнал, на каком тот фронте воюет и как он там, жив ли, здоров? Тот пообещал узнать и ласково потрепал меня по голове. Я с легким сердцем отправилась в госпиталь. Полевой госпиталь находился здесь же, при военной части. Я помогала перевязывать раненных, чинила их одежду, стирала бинты.
Однажды, так случилось, что дежурная медсестра заболела, и я работала смену за нее. С передовой привезли раненого, совсем молодого, лет шестнадцати. Тут же понесли в хирургическую палатку. Я в это время все подготовила к операции и присела ненадолго отдохнуть. Весь день на ногах. Тут меня зовут. Захожу в хирургическое отделение, а там тот солдат: грудь разрезана, все внутренности видны. У меня все поплыло перед глазами. Ну, мне нашатырь под нос! Сразу пришла в себя, только тошнота осталась. Погоди, говорят, Дуся, в обморок-то падать. Времени на это нет. Тут человека спасать надо. И дали мне в руки типа крючков, сказали сухожилия держать. Я, преодолевая дурноту и, стараясь не дышать тошнотворным запахом внутренностей, взяла в руки эти зажимы, которые уже были прикреплены по обе стороны разреза, и, приложив максимум усилий, раздвинула сухожилия раны. Операция, как мне сказали, длилась долго. Пот струился по спине, перед глазами стоял туман, а в ушах звенело.
После операции врач помог мне разжать пальцы, ибо их схватила судорога. Мне дали какое-то успокоительное средство, но руки все равно продолжали дрожать. Умываясь холодной водой, я долго плакала, меня била мелкая дрожь.
Доработав смену, я упала на постель и проспала двенадцать часов. А утром, умывшись, пошла в столовую. Там мне дали сладкого чаю и серого хлеба с маленьким кусочком сливочного масла. Потом меня вызвал к себе Луговой и по-отечески обняв, усадил на стул. Немного помолчав, он устало посмотрел на меня и сообщил:
- Погиб твой батя, Дуся, - затем опустил голову и чуть слышно повторил, - погиб.
Ком подкатил к горлу, казалось, тяжелый камень сдавил грудь. Стало трудно дышать, и слезы градом покатились из глаз. Это была та страшная правда, которая, обрушивается, как снежный ком, оглушая и выбивая почву из-под ног. Когда слезы закончились, их сменила злость, холодная и решительная. Боль утраты уступила место жажде мести.
На утро весь день шел дождь, наш повар Антип Филиппович готовил полевой суп и перловую кашу. Я кашу с детства терпеть не могла, но в военное время, оказывается, и нелюбимые продукты с голодухи начинаешь поглощать с удовольствием. Пока шли приготовления к обеду, Саша, сидя на конфискованном у немцев стуле и играл на гармошке, при этом выводя густым красивым голосом песню:
А ты, не плачь и не горюй,
Моя дорогая.
Если в море утону,
Знать, судьба такая…
На душе у меня было тяжко и тоскливо. Еще и песня такая, хоть вешайся. Зоя штопала свою гимнастерку, я латала порванную рубаху, а Семен опять кашлял. Он недавно к нам перевелся из танковых частей. Говорят он невнимательный, витает где-то в облаках. У нас в отряде уже все знали, что Семен влюблен в Зою. Оно и понятно. Девушка симпатичная; тоненькая с тяжелой светлой косой и красивыми миндалевидной формы глазами цвета спелой вишни; брови красивые тонкие и улыбка мягкая и приветливая. А Семен невзрачный парень. Глаза какие-то невыразительные, сам угловатый, худой. В общем одним словом – доходяга. С улицы зашел Алексей. Он взял гитару, что стояла прислоненной к стене, сел на порожек ступеньки, и, перебирая струны красивыми, тонкими пальцами запел:
Эх, дороги -
Пыль, да туман.
Холода тревоги,
Да степной бурьян…
Я слушала его чарующий голос, смотрела на его красивые руки, и понимала, что влюбилась окончательно. И не я одна. Многие затихли и слушали песню, некоторые подхватили пели вместе с ним.
На следующий день дождя не было, погода установилась, и нас отправили копать окопы. Я старалась работать наравне со всеми, хоть руки еще и подрагивали после зажимов. Но, что делать, надо так надо, а приказы командира не обсуждаются, так нас учил товарищ Луговой. Земля после дождя была мягкой и пахла зеленью. Лопата заходила в землю легко, как по маслу и работалось хорошо. Где-то в лесу запела кукушка, солнце пригревало и пекло в спину. Кто-то даже песню запел:
Ух ты, степь моя!
степь широкая...
Я стала смотреть, кто это запел, оказалось это Леша. Я думала, что он пойдет на разведку вместе с Мишкой и Сашкой, но он остался и копал окопы вместе с нами, Зоей, поваром Антипом Филипповичем, Семеном – старшиной, все время кашляющим. Он заработал хронический насморк во время переправы, прошлой зимой. Оказывается, что сначала у него было воспаление легких, но в лазарете его подлечили, а вот кашель так и остался. Вид у него болезненный: руки тонкие, тонкие черты глаза, лицо невыразительное, а глаза, какие-то блеклые. Также с нами был Дмитрий Андреевич – врач, мужчина полный, со смеющимися светлыми глазами и круглым лицом и Варвара Петровна – медсестра, сердобольная женщина, всегда и всем готова помочь.
Алексей держался ближе ко мне, он на правах старшего, меня опекал. Да и все остальные в отряде, тоже проявляли обо мне заботе, как ни как девчонка еще. Вдруг Алексей бросился ко мне и прикрыл собой, кто-то закричал:
- Танки! – Прямо по курсу на нас двигались два танка. Алексей оттащил меня поближе к укрытию, под брезент. Судя по крикам и взрывающимся снарядам, там, снаружи было жарко. я закрыла уши руками и зажмурилась... Сколько прошло времени, я не знаю, когда за мной пришел Луговой. Он был весь черный от дыма и грязи. Оказалось погибли все, кто был с нами, остался чудом в живых только он и наш старый повар.
Наши дни
Я, Евгения Сердюк, посвящаю этот рассказ моей бабушке Евдокии Антоновне Корниенко в девичестве, а по мужу Сыромятниковой. Ее орден, за боевые заслуги, до сих пор хранится в коробочке. Вечная ей память.