У горы Пикет Глава седьмая

Мария Панина Кавминводы
                Переполох

   - В ресторан играть будем? - Витёк вырос у порога летней кухни так стремительно, что Маша от неожиданности вздрогнула. В руках он держал серую полотняную сумку, густо измазанную влажным чернозёмом. Следы грязи также виднелись на штанах и обуви.

   - В какой ресторан? - опешила подружка. В станице отродясь не водилось подобного заведения, знали о нём жители разве что понаслышке.
- Пусть не в ресторан, - на ходу перестроился Витёк. - Пригласи нас с Любой в гости. Свежее мясо у вас есть?
- Да, вроде, имеется. Тебе-то зачем?
- Я вот картошки молодой принёс, - подал довольно увесистую, похожую на мешок сумку. - Надёргал падалицы, по малине росла. Подумал, нажарить бы с мясом, да и умять на троих, - непривычно кося взглядом в сторону, торопливо проговаривал Витёк.
 
   Девочка заглянула в сумку.

   - И этот горох ты называешь картошкой? У нас в подвале полно отборной, давай из неё и приготовлю твоё фирменное блюдо, а ещё наделаю салатиков и стол красиво накрою.
- Нет, я хочу именно с молодой картошкой.
- Сам бы тогда её и почистил. Знаешь как пальцы темнеют от кожуры молодой картошки! Ладно, будет тебе ресторан, гость ты наш ненаглядный! Только втроём нам не осилить столько еды, может позовём ещё и Таню с Надей? На всех хватит твоего "гороха."

   Витёк кисло усмехнулся и несогласно дёрнул плечом:
- Только не её! Нам и втроём не скучно будет.
- Не поняла. Звать-то кого нельзя и почему?
- Таню твою преподобную! Нечего ей с нами делать!
- Во как! И с каких пор вы с ней враги?
- С тех самых, как она обозвала меня кизяком. Значит, дерьмом животных. Раньше из него кизяки лепили, сушили на солнце, а зимой топили печку.
- Ну, ты и накрутил! Таня остроумная девчонка, мгновенно реагирует на любое высказывание, вот и уколола, изменив букву в слове. Хорошо, будь по-твоему, пригласим одну Любу, только за ней сам зайдёшь.

   Аромат жареного мяса с картошкой и луком аппетитно распространялся по кухне и окрест, а главный герой и заказчик всё не появлялся. Шеф-повар уж совсем было собралась отправиться за своими гостями к ним по домам, как с улицы вдруг послышались шум и крики. Маша вышла за калитку и с первого взгляда определила - во дворе напротив происходило нечто неординарное. Оттуда доносились громкие вопли, у ворот собрались любопытные или сочувствующие, впереди всех торчала вредная баба Таня с лохматым, зелёным веником картофельной ботвы в руках и слёзно, визгливо на кого-то жаловалась. Неподалёку Генка опирался на руль своего, похожего на взбрыкнувшего козла велосипед, с вывернутым задом наперёд рулём, невероятно высоко поднятым седлом и множеством самодельных мелких приспособлений. Опираясь одной ногой на педаль, а другой ловко отталкиваясь от земли, он лихо подрулил к своей соседке.

   - Прикинь, пахан Сверчка выпорол, а тот ему руку до крови прокусил, вырвался и сбежал огородами. Теперь совсем забьёт дурачка. Дядька Федька злой, а ещё больше мстительный, он шиш когда простит!
- За что побил, не знаешь? - боясь подтверждения своих наихудших опасений, дрогнувшим голосом поинтересовалась девочка.
- Да он, чумной, у этой язвы, бабы Тани, грядку картошки зеленцом подёргал, на кой она ему сдалась? Разве что старой ведьме насолить. Видать, доняла она Витька своими доносами.
- А ты будто радуешься неприятностям товарища, - напустилась вдруг Маша на непринуждённо рассуждавшего Генку. - Когда самому паршиво бывало, Витёк, наверно, не злорадствовал.
- Да ни скажи! Витёк твой тот ещё гусь! А вот пахан его - настоящий зверь. Ладно, поеду, может чего узнаю, - лихо сорвался с места Генка вместе со своим козлоподобным велосипедом.

   На летней кухне по-прежнему дразнила обоняние румяная картошка с луком вперемежку с поджаренными кусочками свинины, но настроение и аппетит были на сегодняшний день необратимо испорчены.

   -Ешь, Полкан, на здоровье! Трапезничай по-ресторанному,- высыпала содержимое сковородки, даже не попробовав, в большую алюминиевую миску незадачливая кулинарка. - Судьба твоя, конечно, собачья, но при собачьей шкуре. А у некоторых людей собачья жизнь при тонкой коже и биты они бывают чаще, чем иная дворняжка, - приговаривала горестно юная хозяйка.

   Полкана глубокомысленная философия Маша совершенно не интересовала, а вот за нежную свиную грудинку с жареной картошкой он был ей благодарен от всего собачьего сердца, что активно выражал, ластясь и весело подпрыгивая на своих необычайно мощных лапах.

   Остаток дня проходил под впечатлением печального события. Косвенная виновница не могла не давать себе отчёта, с чьей подачи произошёл бунт "на семейном корабле". Не подтолкни она безропотного Витька к открытому сопротивлению, он продолжал бы молча терпеть родительский деспотизм.

   Но, с другой стороны, что за дикий способ отстаивания своих прав? В какую разгорячённую голову могла взбрести идея защищать своё человеческое достоинство,  одновременно роняя его? Кража картошки, затея с рестораном, искусанная рука дядьки Фёдора...

   Того ли она желала, выдавая свои рецепты по решению чужих проблем? И какие ещё испытания ожидали, по её милости, мальчика, который всегда проявлял себя настоящим другом? Разыгравшееся воображение услужливо подсовывало картины истязаний несчастного подростка его отцом в духе средневековой инквизиции.

   Муки совести - тяжкий крест. Маша терзала себя за страдания Витька, живо представляла себе, как ему одиноко и страшно, и больно, и, наверное, негде укрыться. А всему виной, настоящей подстрекательницей к бунту была она, такая вся доброжелательная и миролюбивая. А, выходит, на самом деле, безответственная и безголовая.

   До самых сумерек бродила девочка вдоль леска у реки, то поднимаясь в гору, то вышагивая по долине, пока, наконец, всё тело ни налилось свинцовой тяжестью и не захотелось свернуться калачиком, и уснуть. Будто впасть в летаргию до того времени, когда страсти улягутся и жизнь сможет пойти своим обычным, давно заведённым чередом.

   Генка долго мотался по станице в надежде встретить Витька. Он и сам не знал, зачем тот ему был нужен. Может просто, чтобы поддержать. Генка сам бывал битым родным отцом. Однако решил вопрос быстро и по-взрослому.
- Батя, зачем я тебе? У тебя теперь ещё двое маленьких детей моей мачехи. Вот и расти их, а меня отпусти жить к бабане, мы с ней поладим, - прямо и открыто попросил отца.

    А вечером пришла бабка и просьбу своего ненаглядного внука сыну убедительно повторила. С тех пор Генка официально числился воспитанником отца, а на практике жил в доме своей бабки, которой иногда помаленьку привирал, но на самом деле любил её преданно и самозабвенно.

   Витька в тот день Генка так и не встретил. Зато вечером от бабки узнал, вроде бы он оставил родителям записку, которую сочувствующие почему-то немедленно окрестили предсмертной. В ней подросток, якобы, написал, что больше не может терпеть издевательства и побои своего отца и просил винить в своей смерти отца с матерью. И что участковому, который совсем недавно уехал из дома соседей, записку решили пока не показывать. А Витька теперь ищут добровольные помощники, прочёсывая всю станицу и окрестности.

   Рано поутру Генка встал попить воды и заодно сходить в туалет. По соседской малине, сильно пригнувшись к земле, пробирался кто-то маленький и чёрный, очень похожий на Витька. Генка вначале остолбенел, а всмотревшись, понял, что не ошибся. Он радостно и приветливо замахал руками, приглашая соседа на свою сторону. Тот немного постоял в нерешительности и перешагнул межу, состоявшую из канавки.

   - Ты что чёрный как чертяка? - тихо спросил Генка. - Настоящий трубочист! И лицо, и руки, даже рубашка со штанами, всё в саже.
- В русской печке в старой хате ночевал, - так же тихо ответил Витёк. - С ночи заслонкой изнутри закрылся, а когда проснулся, не мог разобраться, где я. Поначалу немного струхнул. Вскочил, башкой сильно ударился. Лазил, лазил, пока заслонку ногой не сдвинул. Потом в печке стало посветлей, я всё увидел и вспомнил. Вылез через окошко в огород, гляжу - весь по уши в чёрной сапухе.
- Ну да, знатно испачкался, - подтвердил Генка. - И воняет от тебя, будто с пожарища. Пошли ко мне. Бабка нынче на базаре. Сказала, оттуда зайдёт в гости к дядьке. Жди её теперь только после обеда. Воды нагреем, искупаешься, тряпки твои постираешь. И пирожков бабаня гору напекла.

   Дело шло к обеду. Витёк, уже чистый, в постиранных и высохших, разложенными на солнышке по малине вещах, сидел с Генкой в сарайчике на отшибе двора, можно  сказать - на противоположной стороне бабкиной усадьбы. В продуваемом всеми ветрами сараюшке, хранились сено и солома для животных. Заходила в него бабка исключительно редко, только по прямой надобности - за сеном на корм кроликам или за соломой на подстилку домашним животным. И то - в холодное время года. Летом в нём никто не бывал.

   Генка притащил туда свой старый матрас, - бабка для мягкости стелила ему два, - тёплое одеяло, пару потемневших колченогих табуреток, порожний ящик, миску с пирожками и трёхлитровую банку питьевой воды.
- Живи с удобствами сколько тебе понадобится. Наскучит - уйдёшь. Никто сюда не заглядывает. И с твоего двора сарай не видно, разве что макушку.

   Мальчики играли в подкидного дурачка и мирно беседовали.
- Мне бы пару дней перекантоваться, потом я домой пойду. Через трое суток отцу нужно будет подавать заявление  в районную милицию о моей пропаже. Пусть они с матерью понервничают, потрясутся за меня хоть три дня, - пояснил свою позицию Витёк. - Я не хочу быть объявленным в розыск, но одуматься им давно пора.
- А я бы не стал пугать родителей. Уж лучше сразу правду сказать, чем заставлять людей нервничать.
- Ты что, не знаешь моего отца? Он слов не понимает. Он вообще никого не слышит. Его надо как можно шибче напугать.
- Тогда напиши заявление в милицию, что дома над тобой издеваются.
- Кому нужен такой позор? Ты бы стал позориться?

Генка неопределённо пожал плечами.

- То-то же! Никто свою семью по-дурному прославлять не хочет.

   Прошло двое суток. Днём Генка с Витьком играли в шашки и карты, ели бабкину стряпню и, как никогда прежде, много разговаривали. Им было хорошо и непринуждённо вместе. Объединяло немало общих тем и, как постепенно выяснилось, их взгляды по самым животрепещущим вопросам  очень даже часто совпадали. Во всяком случае небыли диаметрально противоположными и неприемлемыми друг для друга.
 
   - Слушай, я тут у тебя неплохо отдохнул. Ел и спал как на курорте. Мне даже на каникулах родители не позволяли так бить балду. Завтра утром пойду сдаваться.
- Ты, Витёк, самое главное, не дрейфь!  Если хочешь, я вместе с тобой пойду. Пусть твой пахан обоих нас наказывает.
- Не подставляйся. Сам кашу заварил, сам её и расхлебаю, - непривычно спокойно и с достоинством  ответил Витёк. И в знак благодарности неловко похвалил Генку. - Буду теперь наперёд знать, - ты, парень, что надо!

   Генкина бабка тем временем обратила внимание на необъяснимую прожорливость своего внука. Еды ей было не жалко. Но пирожки исчезли так быстро, что она не успела их даже попробовать. Салат из огурцов и помидоров Генка готовил в обед на целую команду и при ней ни разу его не съедал. А позже приходил откуда-то с пустой миской. Компот наливал в трёхлитровую банку. С чего бы это? И днём пропадал, будто растворялся, когда любимый им велосипед одиноко и сиротливо стоял во дворе на приколе. Бабка призадумалась. И, будучи человеком житейски мудрым и опытным, начала делать свои выводы.

   Вечером она не пошла отдыхать ко двору на лавочку, а включила во дворе свет и, присев на стульчик возле крыльца, стала упорно дожидаться внука к ужину. Вышел он из сада. Увидев поджидавшую бабку, слегка растерялся, но виду особо не подал. Вовремя почуяло её сердце, - у внучка, наверняка, рыльце в пушку! И связано это было, скорее всего, с пропавшим соседским мальчиком. Они, вроде, и не дружили, однако, чего только не бывает в этой жизни!

   На рассвете бабка почти уверенно пошла на поиски пропавшего мальчонки. Тихо подошла к сараюшке, осторожно, без скрипа приоткрыла дверь и убедилась насколько была права. Так же тихо она удалилась и почти бегом метнулась к соседям. Уж ей ли, вырастившей трёх сыновей и двух внуков, не знать, как болит материнское сердце, если между родителями и детьми происходят большие недоразумения!

   Потом они с тёткой Пелагеей уже вместе заглянули на сеновал, где сном невинного младенца продолжал спать Витёк, и так же неслышно обе удалились.

   Оставим подробности примирения Витька с родителями в их семейном кругу. Однако, в тот же день кнут и верёвка, годами висевшие на ветке тутовника, куда-то необратимо исчезли. А дядька Фёдор, даже бывая крепко в сердцах, никогда больше не поднял на своего сына руки.