Осень была уже поздняя, и о прежнем буйном убранстве сада напоминал только одинокий жухлый лист, повисший на уцелевшей седой нитке паутины, которая невесть когда зацепилась за голую ветку черешни...
Солнце смотрело на землю холодно.
В домах топили печи, и во всей округе пахло горько-сладким дымом.
По улице пробежала стайка весёлых школьников и школьниц.
Далеко на станции крикнул прибывший поезд.
Ему ответили все петухи села...
Никого и ничего конкретного не ожидая, Максим постоял у своей калитки.
Просто так, как казалось ему самому. Никого и ничего не ожидая. Поторчал телеграфным столбом, и всё. И ушёл по домашним делам.
Только по каким бы хозяйственным делам не отлучался, сколько бы времени эти дела не занимали, а что-то влекло его к калитке и влекло... И он возвращался.
Прошли по улице, здороваясь с ним, люди с поезда.
Проехала вереница свадебных машин с разноцветными шариками над ними.
Заухал где-то бубен сельского оркестра...
Максим всё видел, слышал, стоял.
- ЗдорОво, Максим! - сказал принаряженный сосед Захар Залётов, подходя к его калитке с улицы.
- Здравствуй, Захар.
- Всё стоишь?
- Стою.
- Ждёшь кого-то?
- Вроде того.
- Кого?
- Сам не знаю...
Солнце смотрело на землю холодно.
В домах соседей топились печи, и во всей округе пахло горько-сладким дымом...
- ЧуднО! - сказал Захар. - Сколько помню, всё стоишь и будто бы ждёшь!
- Да. Давно.
- Опять был знак какой?
- Предчувствие.
- ЧуднО! - сказал опять Захар. - Хороший ты мужик, Максим, а чудной... На свадьбу к Митраковым пойдёшь?
- Нет. Не могу. Вдруг без меня кто-то приедет.
- Тот, кого ждёшь?
- Вроде того.
- Кто?
- Не знаю.
И о прежнем буйном уборе сада напоминал только одинокий жухлый лист, повисший на уцелевшей седой нитке паутины, которая невесть когда зацепилась за голую ветку черешни...
- Твои дела, Максим! - добродушно сказал принаряженный Захар. - У тебя в теплице белые хризантемы ещё есть?
- Для свадьбы?
- Для неё. Продашь?
- Как не продать для такого дела?
И к запахам осени прибавился ещё один - запах хризантем на длинных стеблях...
Потом, лёжа в постели, Максим с белой хризантемой сравнивал луну, что смотрела в окно его дома. С головкой в белой шапочке красивой медсестры Светы. С запелёнатой белоснежными бинтами своей обритой головой. С шапкой снега на чужой высокой горе... И прислушивался к звукам ночи за белёсым от лунного света окном.
А когда, подгулявшие на свадьбе односельчане, возвращались с хмельным пением и плясками домой, Максим опять стоял у своей калитки. И опять, себе не признаваясь, кого-то ждал...
«Бобыль! - говорили о нём в родном селе. - Чудаковатый и странный!»