3 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Позднее утро. « Никто не думал о том, чего по-настоящему боится любое тело, в котором давно или может с недавнего времени правит душа. Но власть, свою власть светящийся шарик может потерять так внезапно, что, сколько бы не бился в венах крик разума, его бы все равно никто не воспринимал. Конечно, сигналы, отданные разумом, одобренные сердцем в редких случаях остаются неуслышанными. В обыкновении от них исходят настолько громкие сигналы, похожие на разделённый крик, что все, внутри холодея, принимается за работу, формирует слова, и они отправляются в воздух, за пределы физической оболочки. Но что для оболочки души обыкновение? Как бы страшно это не звучало, одним словом крик разума слышен до тех пор, пока физическая оболочка не попадает под полное управление созданной искусственной радостью пелены. Да, чем дольше не по своей воле Привязанность посещает той или иной шар, тем толще становится это полоса, невидимая полоса из крошечных пигментов ненастоящего счастья. Правда, не всегда стоит называть это радостью, и оскорблять этим истинную эйфорию от здоровых эмоций. О здоровые эмоции, как быстро и мимолетно они превращаются в больные треугольники, запутавшиеся, постигнутые тревожной меланхолией, и уверенности в том, что страха не существует. Да, о страхе тогда можно забыть, и об этом тоже можно много сказать, например, как пелена, достигшая обреченной души закрывает собой то чувство, отвечающее за контроль испуга, и за планирование будущих действий. Эмоции, эмоции не ведают, что творят. Они словно спят, и просыпаются редко, буквально бросаются друг другу на шеи, скрещивают руки, и плачут от того, что наделали во сне, или точнее, что заставило их делать желание, желание успокоить возбужденное тело. Подчинившиеся раз эмоции не исключено, что каждый раз не будут приклонять головы, убеждающей их физической оболочки, помочь, помочь, вступив в сговор с грубыми требованиями. А когда телу, телу, нужна очередная эйфория, то озноб добирается до души. Она покрывается толстой корочкой льда, и оттаивает лишь после того, как эмоции разденут ее от холодного плена. Нет, она могла бы и сама остановить тело, будь крик ее был бы услышан повинующимся биться главным механизмом, но он, находясь в определенном ритме, ни за что не сходит со ступени. Выход только один. Ведь крик души иногда слышит другая, близкая, способная заменить искусственную, горькую радость на мягкое приятствие алых губ»- родственной душной, способной предпринять нежное лакомство, поделиться им с тем, кем правят эмоции, в нашей истории была Аринка. Это был двенадцатый час утра, черноволосая девушка сидела в нашем любимом кабинете, здесь высокие столы не устремлялись, не уходили вверх, словно выше стремились к познаниям, в небеса. Но разве в небесах познания? Нет, познания в больших аудиториях как раз-таки в низу, где обычно свою лекцию заносчиво и неодобрительно, поглядывая, читал Архимей Петрович. Его лекция кончилась тридцать минут назад, Аринка буквально поставила его в тупик выученным материалом. Она, верно, выучила текст наизусть, с детства отличаясь вместительной памятью, она мгновенно запоминала медицинские или какие-нибудь известные ей термины. Но в последнее время она отвечала практически всегда, как только строгие лица преподавателей, а строгими были все, кроме твоего, устремлялись в монитор компьютера, она уверенно тянула руку. Девушка старалась сделать так, чтобы не спросили сонного, летающего мысленно Лешку. Взглядом она выучила, когда преподаватели едва ли не доходили до его фамилии, седьмой в списке, и широко улыбаясь, переменяясь серьёзностью отвечала конкретный материал. Нравилось ли ей это? Пожалуй, да, не считая того, что теперь ей даже ночью снилось все то, что было на лекциях, и ,конечно, снился этот тяжелый взгляд старика с опущенными бровями. Иной раз она просыпалась вся в поту, с закрытыми глазами нащупала теплую руку Лешку, и успокаивая мысли, засыпала.
На твоих парах она чувствовала себя расслабленно, ты редко спрашивала ее. Оправдываясь тем, что у Аринки и так предостаточно много отвеченного материала. К Алексею ты тоже обращалась редко, но во время самостоятельно обучения, когда твой голос засыпал, а он писал нервные буквы левой рукой, ты четко глядела на него. А я глядела на тебя. В этот солнечный, как нестранно день, я придалась маленькой грусти, сидя в правом ряду от Лешки, я дивилась тому, как горячие лучи солнца, проникнутые через стеклянные окна, кажутся действительно горячими, такими же, как и твои глаза. Мне было спокойно, что ты смотрела за состояниям русоволосого юноши, и совершенно отвлёкшись от всего, я мечтала об обеде, на который скорее всего опоздает Ольга. Честно, сказать в отличие от них всех, я часто наблюдала за ней, даже сие секунды, я не обдумавшись глядела через опущенные головы, и видела ее распущенные короткие волосы. Но мысли, мыслями. Между тем пара кончилась, знакомая мелодия известного Andrea Morricone прозвучала на короткую минуту. Все двадцать человек оживились. Аринка, чьи волосы были собраны в низкий пучок, из которого половина прядей касалась спины в черной с мелкими клубничками кофте, тот час закрыла учебник. Она приподнялась, свела с тебя глаза, и обратилась к нему, к нашему грустному Лешке. Оперившись левой ладонью о край стола, она ласково дотронулась до его плеча в светлой голубой рубашке. Юноша сидел, поставив локти на стол, закрыл ими чесавшийся нос. А стоило ему ощутить ее прикосновение, он поднял на нее голубые глаза, порезанные красными тонкими линями, которые смачивали слезы. Он не смотрел на нее так дня три, она уже забыла этот взгляд, хотя не расставалась с ним ни на минуту. Аринка молча коснулась его закрытой тетради, хотела отдать написанную работу. Остальные, не второпях покидая кабинет, не замечали ее, а я поспешила посмотреть на солнце. Из одного открытого окна в комнату проникал тот запах, сконцентрировавшийся перед дождем, и позабыв обо всем, я бросилась на улицу. Между тем, Аринка открыла его тетрадь, тут же закрыла, увидев не больше пяти строк, произнесла:
- Я допишу...
Не успела она договорить, как она, приподнявшись, взял ее за руку, потянул к выходу. Пока ты была отвлечена объяснением чего-то Ольге, он мигом прошел мимо тебя, тянув за собой Аринку. В итоге тетрадь оказалась на полу, но это не особо волновало тебя. С концом этого двадцатиминутного перерыва они бы все равно вернулись сюда, что бы продолжить свое занятие. Аринка вмиг побледнела, неотпускная его ледяной руки, они, точно, шли у всех на виду направляюсь в сторону туалетной комнаты. Наконец, пройдя арку, черноволосая девушка вырвала покрасневшую руку, остановила и его, полужив ладони на осунувшиеся плечи.
- Леша, Леша... Не говори о том, о чем боюсь я слышать, и действия в реальность направлять. А ты ведь взял с собою вещицу, и пусть поймаю я за хвост лисицу. Но вырвется она и убежит, из рук мгновенно ускользит. Как холодно, и льдом покрывшись, мы одновременно...- она не успела договорить, как он вновь почесав глаза, перебил, ее.
- И как же говорить не ленно...Ариночка давай быстрей!- он быстро направился вперед, положив по привычке руки в карманы, но тот час вынул их, принялся расстёгивать три мелкие пуговицы на запястье голубой рубашке.
Девушка, не успев ничего сказать, заслонила ладонью розоватые губы, ждала, пока он обернется, чтобы позвать ее еще раз. Разумеется, она не могла привыкнуть к этому, не могла настроиться, стоило ей увидеть его обнаженные руки. В том числе, представляя свои дальнейшие обреченные действия, она понимала, что совершенно не хочет жить подобной профессией. Раньше хотела, но это было до того момента, пока она не столкнулась со своей будущей жизнью лицом к лицу. Лешка отошел от нее уже на десять шагов, она кинулась за ним в беленьких ботиночках на черных шнурках, юбка солнца то съезжала на ее стройной талии, то наоборот поднималась. Добежав до него, она тихо обняла его, и оба
силуэта скрылись за очередным поворотом. И ведь не думали они, что все их действия видел брат Созерцательницы двух чувств, сидевший на подоконнике, не только видел, но и слышал голос того, за кого еще не успело тебя обхватить волнение.
Ни о чем не думая, отдыхая, ты мягко шагала по этому же коридору в бардовом платьице. Его ты одевала по настроению, и свое желание непременно согласовывала с солнцем. Не существовала не единого пасмурного дня, в котором я бы увидела это платье на тебе. Только когда солнце, когда улыбка задевала щеки, не успевшая согласоваться с мыслями улыбка, она выступала на пряничном твоем лице, ты светились изнутри этими лучами святости. Те прилипали к ткани платью, сопровождая летящие шаги. Иной раз я задавалась вопросом, почему никто, никто не видел этой прелести, этой открытости, душевной резвости, и никто не предавал значение этому сладкому аромату духов? Я ждала часа, пока хоть кто-либо, ощутив твой запах, перенесет его к себе в память и кажется, он настал. И вот это время настало, тебе только стоило попасться на глаза Пристрастию, как тот тут же встав, положил руку на руку, и зажмурился, отвлекшись от готовых сказанных предложений, крутившихся в его неугомонной голове. Верно, ты летела, почему-то было хорошо, тепло, с улицы блестела вода, отражаясь в едва не высохших лужах. Это ты заметила, внимательно смотря в окно, но долго это не продлилось. Переведя взгляд, ты увидела насыщенное лицо своего пленника, настойчивого служащего Черной Подруги. Дойдя до него, ты спрятала ладони за спину, коснулась ими широкого подоконника.
- Высказывать мне мнение свое о вашем-то приходе, или внезапно утонуть в старинном роде? И снова вы, желания полны! Не торопите, прошу, часы мне подарите. Согласие дала, но мне б его увидеть надо, и пусть прольется дождь по саду...- ты говорила вяло. И он будто бы разочаровался в твоем голосе, но все равно он звучал прекрасно, но холодно для него, ожидающего чего-то больше.
- Его увидеть не проблема, я покажу простою схему. Вы вовремя пришли, Татьяна, задумчивостью опрокинув все пространство, я покажу сознанья вам убранство. Хотите видеть, что творится за дверьми, в ненастоящей радости тюрьме?- Пристрастие загадочно задал тебе этот вопрос, и, увидев, как ты потухла, опустив голову, добавил, - Я покажу вам то, что скрыто, что вы видали часто. Но каждый раз какого-то, проклиная, вы в спешке убегали, стараясь предпринять хоть что, и те же краски отыскать.
- Хотите убедить меня, как осень листья все роняя, к зиме под власть крадется? С опаской так крадется...Не нужно все, готова я, сейчас пойду и отыщу я. Иду, на сердце не появится ее обида!- на удивление готовому проводить тебя Пристрастию, ты зашагала вперед, не оборачиваясь.
Он, вытянув шею, и застегнув пуговицы коричневого атласного плаща, с меховым соболиным капюшоном, посмотрел тебе вслед. Цоканье твоих каблуков отдалялось все дальше и дальше, еще немного и мысленно ты встретишься с ними, кто открыли дверь минуту назад. Ты шла в тут сторону, надеясь поймать Аиду Михайловну, но сердце твое шло к быстро исчезнувшему из кабинета Лешки. Конечно, ты видела это, и потому не осталась сидеть в кабинете, потому направлялась в сторону, в которой не было выхода на воздух.
Мы смягчим детали, но не упустим того, как Аринка, захлебнувшаяся тревогой, прислонилась спиной к белой стене за миг до того, как Лешка хлопнул дверью. Она дышала, дышала последней секундой, коснулась ледяной плитки, облила взглядом замолчавшие, испуганные три крана, которые так и тянулись к раковинам. Но больше, естественно, она боялась этих глаз во второй раз, этих умолявших ее глаз, карабкающимся по ее готовым пальцам, вспоминающими движение, и тонкость минутного действия. Не дав ему ответа глазами, она протянула обе белоснежные руки в его растопыренные карманы, которые бы не мешало зашить. И она обязательно зашьет их этим вечером, под тусклой тенью светильника, тот будет падать на ее лежавшего юношу с русыми, небрежными волосами. И снова увидит его улыбку, это будет, но только после этого...Тут она замерла, нащупав в кармане стеклянную вещицу, ее верхушку. Но Лешка опередил ее, дотронулся замершими руками до нижней части запястий, и, вытащив ее руки, сам достал вещицу. Отвернувшись с иным предметом руке, она четко выполняла все то, что, что она научилась делать на уроках практики, и тому, что абсолютно не получалось у Лешки. Прикусив губы, ощутила, как черная прядь волос пронеслась над бровями, загородив ей пол глаза. И это не помешало ей увидеть, как Алексей неровно отломив вещицу обыкновенными пальцами задел указательный, почувствовал, как маленьким осколком случайно провел по сухой кожи. По резным линиям вмиг разлилась кровь. Едкий цвет она увидела в зеркале, в этом закрытом, неизведанном пространстве.
...В детстве она не раз играла перед широким, растянутом зеркалом в мамином балетном зале. Узкий станок, проходивший вокруг сидевшей маленькой девочки, позволял ей дотягиваться руками до высоких перилл, вставать ножкой на нижнюю, и видеть, что происходило за окном. И все это было, силуэт, сговорившись с зимним светом, переносился в запоминающий, иной мир. Девочка не знала про него легенд, раскладывая мягких медведей, она придумывала их сама, какие-то отрывки собирала в кратковременную историю со своими игрушками. Часто поглядывая на свое привлекательное, миленькое личико на прямые черные волосы, она видела в своем мамино дорогое лицо. Так она ждала, пока она, одев розоватые пуанты, выйдет, чтобы рассказать ей танец, так случалось почти каждый день. А зеркало, соединённое невидимыми узами со всеми зеркальными стеклами в мире, делилось с ними изображением Аринки, ребёнка, который когда-то познакомиться с чувствами, со Свидетелями многого. И они наверно будут, как ее игрушки, гадали остальные зеркала, будут такими же молчаливыми, смотрящими глубоко. Они ошибались, потому что одна Свидетелей многого никогда не держала молчание в руках, она откидывала его, приходила, чтобы помочь очень и очень редко, в отчие от самого чувства.
...Аринка застыла, крутя воспоминания, что-то в них было счастливое, чистое, в них блестели мамины локтевые сгибы. Каждое ее движение до сих пор хранилось заключенным внутри Аринки, мечтавшей ране так же танцевать, как мать, спасшая ее от бедной жизни. Но она ведь прекрасно помнила, что привело ее сюда. Неопытность иных людей, называвших себя медицинскими работниками. Они тогда не спасли ее маму, и девочка была убеждена, что только на них самая большая вина. Сейчас она посмеялась внутри себя всему этому, не сводя глаз с отражения. Теперь она, как и все мы, жила по новым убеждениям жизни, в котором каждый тот, кого выбрала Судьба, наделив определённым назначением. А если вернуться к профессии, и попытаться понять, почему девушка с уникальной пластичностью и растяжкой все же очутилась здесь, так ей правило огромное желание помочь той душе, которая будет в положении ее матери. Представьте, она в серьез до этого дня думала, что у нее всегда все будет получаться. Но в эти секунды, когда Лешка с обнаженной рукой, согнув ее, прислонил два пальца к губам, и солнце облило рамы окон, черноволосая девушка не могла заставить себя подойти к нему.
Перемотаем секунды, это было желанием Аринки, ненавидевшей потребности. Прошло минуты две, они оба сидели на белом ящике, опустив одинокого руки, в одной из них Аринка сжима крепко пластиковый использованный шприц. Она словно пыталась разломить его на две части, растоптать ногами, и увидеть, как на общее огорчение, на полу осталась бы острая, негнущаяся игла, такая же целая, упертая, как и желание Лешкиной физической оболочки. Через секунду поставив локти на колени, он опустил лохматую голову, закрыл уже не такие красные глаза, почувствовал, как слезы на глазах остановились на длинные, иногда короткие часы. Аринка, не двигаясь, дышала тяжело, позже положила ладони у живота, и негромко, но слишком обречённо заговорило:
- Мы, что творим...Об этом никому не говорим! А станет хуже, вновь закроем двери, эмоции растеребив, я превращусь в кого иного, но только не в святого. Какая святость в действиях моих? Они отчасти правы, не тот я способ приняла, лечив чужие раны, царапая пустые краны. Вода давно исчезла из всего, и радость больше уж не сладость. Обидно мне, досадно может, что сделало со мной желание спасать, и действиями так пренебрегать. Скажи, хоть что-нибудь глазами покажи.
Она была готова встать, как Лешка тот час взглянул на нее детскими, благодарными глазами. Она больше не любила этот взгляд, ей больше нравился тот, спокойный, отвлеченный, паривший среди друзей Тишины настоящий взгляд. Он обязательно появится, обольет ее с ног до головы скоро, скоро. А пока он сказал ей что-то свое, не прикрывая ладонью сухие, красные губы, на которых застыли мелкие крупинки крови. И она, заметив их, тот час вспомнила о новом порезе на его руке.
- Все опасения твои верны, и, разумеется, страшны. Какой в них толк, Арина, когда раскрыты все страницы в книге, и страха больше нет? Они за дверью, там везде, за нашей маленькой-то ленью, следят, и пристально глазами смотрят. Не смей бояться, слышишь? Всегда все будет хорошо, иначе не бывает, и воздух не летает.- он говорил эти медленно, аккуратно, стараясь не расшевелить ее громкие, ненужные в этот миг эмоции.
А черноволосая девушка была спокойна, на его слова не ответила. Приподнявшись, она намочила край салфетки, та случайно оказалась в кармане ее юбки. Неплотный материал быстро промок, не выключая крана, она обратно присела, развернувшись в пол оборота. Подняв руку, она нежными движениями преподнесла мягкий край, чтобы вытереть это недоразумение. Он улыбался, сидел немного согнуто, глазами не бегая, тонул в ее взрослой опытности, смешанной с испугом, с испугом, которого не было внутри него с тех пор, как Эльвира Николаевна сбежала по наставлению Правды. Но Аринку это вовсе не удивляло, страх отняли давно те эмоции, находившиеся под властью искусственной радости. Впрочем, как и тебя.
Уж Пристрастие был доволен, что выбрал именно тебя, послушав свою Госпожу, и не заставил замолчать указывающую на тебя Луну. Продолжая сидеть на подоконнике, он смеялся так, как смеялись в обществе Черной Подруге, подражая ей во всем. Правда после этого, она жутко злилась, и немедленно выставляла всех за пределы своей комнаты. А чему смеялся брат Созерцательницы двух чувств? Естественно тому, как ты, проходя мимо, остановилась у той самой двери, не на его глазах конечно, но что мешало ему видеть через стены. Да, он никогда не придавал особое значение каменным постройкам, в особенности подобным стенам. В отличие от Тишины он обходился с ними грубо, тот час они замолкали, стоило им увидеть служащего Черной Подруги. В этот раз они открыли ему картину, как ты слушала беседу наших друзей. И Госпожа быстро нашла этому оправдание, как Привязанность, как и все, к твоей душе еще ближе подкрался страх, страх за него, за нашего героя. И немедленно сорвавшись с места, ты направилась искать Аиду Михайловну Кружевальскую, несчастную разочаровавшеюся женщину, узнавшую о таком, с чем каждый день жили мы.
« Вернемся к тому, что не во всех случаях крик одной души, услышанной иной, может помочь надеявшимся, пленным эмоциям. Близкий светящийся шарик только в ранних днях может дать иногда и полное освобождение из плена, и возвращения к разуму. Но время, не прощающее ничего, ни за что не вернет нужное назад. Хотя здесь, как и везде нельзя забывать об исключениях. Они присуще всему, даже тому, почему идет рыбный дождь, и какая в тот миг сила у Ветра, хватающего рыб за пестрые хвосты? Самое интересное то, что половина морских существ после вновь падают в море, не долетают до сухого берега. А могут по именно этому принципу, никакому иному, эмоции вырваться из плена ненастоящей радости, когда их запястья туго натерты канатными веревками?».
***
3 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. День. « Всеми действиями, отложенными нашим сознанием, по обыкновению правит душа, одна единственная, наша. Они зарождаются в ней сами, необыкновенным способом пробегают еще чистые, непорочные мысли, едва только познакомившиеся с сердцем. Откуда они начали держать свой путь? Будет верно уточнить у главного механизма физической оболочки, он знакомится с каждой из них по отдельности, видит иногда настоящие, другой раз лукавые улыбки на лицах мыслей. И сразу ему становится понятно, что те посланы затаившимся характером, самым загадочным правителем человеческого тела. Да, никто никогда не видел, как он перемешивает созданные своим трудом мысли с поистине новыми обитателями, которые торопятся к разуму. Их стимул быть высказанными, очутиться на гортани, ощутить толчок, и дующий небрежно воздух. Задача разума и состоит в том, чтобы не положить на кончик человеческого языка ненужную фразу, состоящую в сговоре коварной мысли, хорошо заплатившей за столь опасное дело. Его опасность велика не столь в том, что будет в последующие часы с разумом, обвинённом сердцем. Скорее в каждом сундуке, в каждой хрустальной комнате станут искать эту игривую мысль. И будет известно, где она, но никто не рискнет высвободить ее из старых рук. Конечно, характер тут разложит карты по четко продуманной игре, и сбросит козырного короля, ведь мысль, потрепанная, заплаканная, сдавшаяся в самом конце своей работы, прибежит к нему в молитвах о помощи. А что сделает он? Вместо всех утешений, которых так будет ждать его верная слуга, он коснется ее талии, проводит далее в темную комнату, и сбросит в одинокое пространство. После, послышаться крики, крики тех, кто уже заточен в этой клетке со стальными прутьями. Это верно будут они, другие мысли, доверившие свое существование в не те руки. И увидит невинная мысль эти мучения своих по крови сестер, долго станет биться об железную дверь. Случится ли чудо, не знать никому! Если обернуться, то можно увидеть тех, кто ждет уже пятый год своего торжественного освобождения! А что если вернуться к тому моменту, когда в толпе спешивших мыслей Характер остановил одну из них, заплутавшую, кроткую с растерянным лицом и горящими глазами…»- не сказать о том, что в каждом теле человека характер по-своему склонен к обману мыслей, будет не совсем справедливо. Например, характер твоей души был совершенно не изведан тебе самой. Ты, больно, редко задавала ему вопросу, за речью и сказанными словами строго следила, особенно это было видно во время твоих разговоров со Свидетелями многого или с тем же Пристрастием. С тех, пор, как ты нелепо подслушала разговор Аринки и Алексея, брат Созерцательницы двух чувств мерещился тебе на каждом углу, в каждом теле обыкновенного человека. Собственный взгляд на реальность пугал тебя до такой степени, что периодически оборачиваясь, ты взволнованно глядела на удивленных тобою людей. Но после всех кончившихся занятий ты была спокойна тем, что Лешка больше не выглядел вялым, даже смеялся, толкая в бок черноволосую девушку. А та, та целовала его взглядом, поглядывая и на тебя. Ты не помнила, с каких пор они стали дорогими тебе людьми, с какой секунды все, что переживали они, было воспринято и твоим сердцем, облитым лунным светом. Но ты чествовала себя приятно, а в них находила родных людей, которые так были нужны раньше. Все вечера, прокинутые Луной, ты обновляла воспоминания, вскрывала конверты, все меньше и меньше смотрела на фото голубоглазого сына. Перестав переживать за него, ты окончательно убедилась, что там, в Москве с ним не случиться ничего в кругу родных тебе людей. А здесь, здесь без тебя будет пусто, и ты часто отмахивалась от этих слов, но настырный характер, кажется, протер сонные глаза, поняв, кем для героев стала твоя душа.
Правда, от всего этого тебе было неудобно. Тем более, ты ясно понимала, как за твоим настоящими шагами смотрела, вольная Тиша или Привязанность, стоявшая на крыше вместе со Свидетельницей многого. Сидя на сухой лавке в голом саду, где каждое дерево горестно плакало, теряя сухие, мертвые листья, ты была в теплом бардовом пальтишке, черных лаковых сапожках, без берета на голове, но горло прикрывал атласный, розоватый платочек. Он был цвета губ Тишины, такой же нежный, таивший в себе загадку столетий. Так ты отвлеклась от всего, в саду редко, кто проходил, к тому же он был сделан в виде замкнутого круга с двумя проемами по правую и левую сторону. Напротив тебя смешанный с прохладой воздух медленно покачивал деревянные качели, закрепленные канатными, крепкими веревками. Тучи по просьбе их сестры Тишины покинули этот отрывок неба, ушли к морю, и на пряди твоих темных волос падал свет солнца, предвещающей дождь. А на левой от тебя крыше одного корпуса, сидел знакомый силуэт нашей Тишеньки. Стоило тебе случайно поднять на нее взгляд, как в голове всплыл Лешка. Но повертев ей, ты увидела, как приподнявшись, Тишина в сероватом платье, как обычно босиком перевернулась в пол оборота. Теперь ее взгляд с высоты был брошен на тебя, согнув колени, она выпрямила шею, оторвала руку от ровной крыши, помахала тебе. Что-то особенное, воздушное было в ее руке, еще секунда и она бы превратилось в широкое крыло. И почему это создание представлено не ангелом, светлым существом, а Свидетельницей многого, трагично наблюдавшей за жизнью полюбившихся ей людей. Ах, кто-нибудь бы видел ее лицо, умиротворённое прохладой, свежестью, прибывшей с морского берега. Ты бы с удовольствием сейчас посмотрела на то, как она бегала по пустому берегу, хватая за руки Цариц моря. Конечно, она знала их, и они тоже знали ее. Не успела ты насмотреться на нее, как за спиной Тишеньки выросла Привязанность в приталенном мраморного цвета платье, уж издалека ты увидела ее синие круги под печальными глазами. И все же нет, они горели по-иному, печаль виднелась внутри Тиши. Созерцательница двух чувств не помахала тебе рукой, но улыбнулась невнятно уголками губ. На ногах у нее оранжевые яркие туфли, явно одетые не по настроению. Право, долго смотреть на них ты не стала, вспомнила, зачем уже какую минуту сидишь в этом саду.
До обеда оставалось полчаса, и ты чувствовала уверенность в своих действиях, что не зазря ждала Аиду Михайловну. Эта женщина видимо не торопилась, наверняка торопилась быстрее зайти в двери, чем ее Хим. А если так, то тебя безумно удивляло, как это женщина, чье лицо тебе не нравилось, еще не рассказала обо всем белому и черному свету, в том числе не поделилась приобретёнными знаниями со стариком, твоим ненавистным коллегой. Рассуждая о подобном, ты бледнела, а между тем внутри самой себя подумала о том, как вовремя Госпожа Пристрастия или кто-то там еще решил забрать эту Иду туда, откуда о нашей тайне она не скажет никому, никому. Мысли не кончились, но у тебя похолодели ладони, как только Аида, прикрывшая плечи бежевым пальтишко, показалась на глаза, в десяти шагах. Ты не приподнялась, предпочла дождаться пока она сама будет ближе.
Кружевальская точно светилась внутри. В подобном состоянии иногда ты заставала меня, сидевшей за письменным столом в руках с новым листками, которые я позже добавляла в стопку. Но разве Аида Михайловна писала роман? Нет, она писала свою жизнь после исполнения легенды. Интересно многого ли бы у нее получилось страниц, эпизодов еще, если бы ты не окрикнула ее, улыбнувшись так искренне, как улыбалась мне. Но я бы смогла различить эту улыбку.
- Как радостно мне встретить Вас, и пусть мы опоздаем на весь час. А кавалеры подождут, и тучи с громом яростно прибудут. Но нам ведь дождь так ни к чему, на кой мочить пальтишки, когда не нагулялись за территорией всей детишки? Давайте, боле, посидим, и тишине в объятья мы, сославшись, ее скорее позовем?- насколько тебе были чужими эти слова, сказать одной фразой ужасно не правильно. Ко всей твоей, спрятанной тогда нежности, они не подходили совсем, но остановили бы каждого прохожего.
Аида Михайловна, не убравшая волосы заколкой в виде черного крабика, остановившись, присела по левую от тебя руку. Заговорила с тобой, но глядела совершенно на иную картину природы:
- Я думаю, нам будет лучше говорить наедине, так легче мне вполне. Уж не любитель я компаний, и радостных не принимаю званий. Все годы прожила я с мужем, кружась, как будто, в ледяной я стуже. И одиночество с ума свело, но не сломало мне крыло. Не буду былью говорить, ведь больше от земли не отрываюсь, над прошлым вечно каюсь. Но здесь могу забыть я обо всех проблемах, и разглядеть я интерес в мне незнакомых странах. А как, скажите, Вам живется у моря на ладони, когда с деревьев опадает крона?
- Хотела говорить не о себе, и не о той борьбе, с которой я сюда попала. Борьба из мыслей шла, вела, и наконец, сюда когда-то завела. Кого нашла, Вам не поверить, и в чудеса с сомненьем мысли не доверить. А о чем еще сказать, не знаю, но точно ведаю о том, с какой сюда прибыли целью вы! Не у что отыскать любовь, когда прошло затмений сотню, и море пеленой зашлось, крича все ваше имя? Ах, Ида, вас мне не понять, и в гордости, в труде, на Вас смотря, я думаю о вашем пребывании вот тут, но все никак не ломится до жути нужный прут…Я вовсе не груба, в словах своих быстра. Как хочется сказать о всем, тому, кто обязательно бы расспросил о вашей долгой жизни здесь, решительно домой вас проводив. Его не мучала бы совесть, чиста была его-то честь. А в Вас я вижу некую настойчивость, она по телу, словно, живость течет пути слепого не меня, за юношей своей взгляд неловкий устремляя.- над последней фразой ты сомневалась, но воссоединив в памяти суровое лицо Пристрастия, добавила сюда этот контраст, больную тему. О ней ты всегда предпочитала не говорить, но это было только за нашим столом. И я не могла ручаться за то, как ты открываешься иным людям, которым совсем не в счастье называться тебя Танечкой.
Аиде Михайловне же стало жарко, было видно, как вспотели ее ладони. Отвернув голову, она запуталась. Кто же ты? Кто? Но тут она приподнялась, придерживая правый край пальто, ты продолжала наблюдать за ее эмоциями.
- Здесь можно быть мне хоть всю вечность, пока не потеряют люди человечность. А вы? Какое дело Вам, как будто в неизведанных краях нашли давно в обломках храм. И он привлек так до безумья, что стали говорить, кто в нем живет, и Богу служит. А в нем живет тот юноша с прелестными глазами, и милыми лица чертами. Вы знаете его конкретно, и потому…- женщина не успела договорить.
Легко встав, ты взволнованно обернулась, как же было тяжело слушать эти немыслимые речи, но полезла в них, убирая голыми руками тину, из-за Лешки. И если от кого-то чужого ты слышала о нем, то буквально холодела внутри от возмущения. Не узнавая саму себя, ты проговорила так холодно, что Тишина ушла незаметно с крыши, поменяв ее на какую-то иную. А Привязанность, она исчезла, и нельзя было точно определить ее направление.
- И потому прошу уехать, так море чёрное покинув, на плечи плащ иной, накинув, и юношу оставить. Доверьтесь мне, порой во мгле сверкали звезды, туман пощады почему-то не жалел, наверно он болел. Так вот сейчас его нам не видать, охотно видится вся даль, и с пляжа улетает пыль. А ваше пребывание, как черновик, уж не заменит чистовик. Исписанные строки не прогнать, как жизнь свою покою не отдать! Предупредила, к сомнению на чай я не сходила, но легкость в сердца ощутила. Покой найдет, конечно, сам, а может кое-кто другой, невиданный луной?
После всех проговорённых слов, сделав три шага, ты упала на влажные качели. Те не начали катать тебя, смешанный с прохладой воздух, как бывало раньше, не подхватил плотные канатные веревки. Ты подавленная выступлением своего характера, смотрела вниз. Аида Михайловна отрицательно помотала головой, быстро направилась к дверям. Характер уже продумал за тебя, как она войдет на обед, сядет на твое место, в теле промчались звуковые импульсы, словно от его наивного, детского хохота. За ним скрывалась та неправда, которой ты так боялась. Это бы ничего не произошло, но ты мысленно увидела, как Лешка, падая ей на руки, просил бы стеклянную вещицу, и луна, переворачиваясь, улыбалась тебе, залипшей на этих качелях. Вздрогнув, ты увидела, как за веревку держалась знакомая веревка с правой от тебя стороны. Виновато подняв поголубевшие глаза, ты увидела брата Созерцательницы двух чувств. Напротив него, по левую от тебя сторону стоял, сложив у живота руки Ветер. Ты мгновенно вскочила, и, показав всю слабость, за которой тебя никто никогда не замечал, бросилась на шею к Свидетелю многого.
Пристрастие хотел подойти ближе, но лишь добавил:
- Себя, пожалуй, не жалей, все правильно скорее делай. Ее потеря не изменит все теченье жизни, бросай с горы тяжелы камни. Они когда-нибудь да упадут, с востока воздух призовут.
Ты, казалось, не слышала его слов. Коснувшись секунду назад теплой щекой, груди Ветра, ты не думала больше не о чем. Характер успокоился, но из красивых глаз все еще не переставая текли горячие слезы, они начали замедляться только тогда, когда Ветер дотронулся до твоего неуверенного лица, проговорил:
- А Ида все равно уйдет, и как бы не старалась ты, она покинет не по воле и Лешку и их всех. Однако будь скромнее, и будешь всех умнее. Про краски ты не забывай, словами звонко не пренебрегай.
Ты глядела на то, как воздух подхватывается его темные кудри, пытается сорвать Свидетеля многого с места. До этого мига ты редко обращалась к нему, он представлялся тебе слишком отдаленным, может даже чужим. Но тут ты поняла, что можешь так стоять еще долго и долго. Сомкнув руки вокруг его спины, вновь ощутила приятственный запах цветов. Это была смесь молодых ландышей с корицей, самой вкусной, которую обычно ты добавляла в пирог, готовя его в Москве.
Солнце ушло. Холод с моря коснулся твоих плеч, как Ветер, приподняв плащ, закрыл твою ледяную спину. Тишенька бы увидев все это, удивилась бы тому, что Свидетель многого так трепетно жалел их общую героиню, тебя, Татьяну…
« Каждый в ответе за свои мысли потому, что не бывает сложенных простым образом слов, неуслышанных хранителями жизни. О жизнь! Что представляет собой жизнь молодой мысли, которую обошел характер, но слегка задел кистью руки. И вот она бродит в толпе чужих друзей, радуется тому, что прошла вперед, встала на истинный путь и в скором времени познакомиться с сердцем. Она жаждет знакомства с главным механизмом тела, как и все остальные. Ее становится непринужденно жаль, ведь ошибается неопытная со светлыми глазами частица разума. Будь характер прошел бы мимо и не взглянув на нее, она бы была свободна, но прикосновение рукава его синей рубашки всегда говорит о том, что он отобрал эту мысль, это существо для самого грандиозного плана. И он найдет ее, где бы она ни была, у кого бы ни служила, с кем бы не говорила. Ее все равно не спасет разговор с сердцем, молчаливым в настоящее время, замкнутым переживаниями за любимую душу.»